Пьесу «Старая актриса…» я решил отдать Олегу Николаевичу Ефремову… Я хотел, чтобы Актрису играла Доронина, которая тогда работала во МХАТе, где он был главным режиссером. Прочитав пьесу, Ефремов позвонил мне и с искренним любопытством спросил:
– Слушай, зачем ты написал эту дребедень… У тебя так все хорошо. Столько было известных спектаклей! Зачем тебе нужна эта скучища? К тому же – непонятная!
Я позвал режиссера X. Он и поныне, слава Богу, здравствует, так что избегну фамилии. Мы с ним были тогда дружны, я знал, что ему хочется со мной работать. Он тотчас приехал. Он явно очень хотел, чтобы ему понравилось. Я начал читать. А он… начал засыпать, и довольно быстро. Ему было неудобно – я видел, как он борется со сном, но веки тяжко падали, как у гоголевского Вия… Я решил помочь – дал ему яблоко. Он набросился на него, видно, тоже думал, что поможет. Съел яблоко… и заснул снова. Наконец, читка-пытка закончилась.
Он сказал неловко:
– Понимаешь, была репетиция, я очень устал. Пьеса интересная, но… у нас нет актрисы, – тут он воодушевился, поняв, как отказать, не обидев. – Сюда непременно нужна великая старая Актриса, а у меня в театре нет такой.
И заспешил уйти.
Я понял: свершилось! Я наконец-то написал пьесу, которая никому не нравится. Действие происходит в Доме для инвалидов и престарелых. Я видел один такой дом в провинции, и он меня поразил. Оказалось, инвалидами там считались тихие сумасшедшие. Их соединили с престарелыми, то есть с людьми, которые уже в силу возраста должны быть мудрыми. Поэтому в этом инвалидном Доме жили вместе мудрые и безумные. И вот в таком Доме встретились двое: старая актриса, когда-то знаменитая, но много лет назад ушедшая со сцены, и сумасшедший художник, которому кажется, что он… Достоевский.
И этот безумец, в жажде вернуться в свое прошлое, заставляет старую актрису играть жену Достоевского – а точнее, воспоминания Анны Григорьевны о своей любви к Достоевскому.
И постепенно их жизнь в этом жалком инвалидном Доме соединяется с жизнью Достоевского и Анны Григорьевны. И они перестают понимать, где выдумка и где их реальная жизнь…
Но произошло забавное: когда я перечитывал собственную пьесу она… оказалась загадкой для меня самого. Ибо, если она знаменитая старая актриса, что она делает в этом убогом Доме? Скорее всего, она - ее гримерша (о которой она так часто рассказывает). Жалкая, нищая гримерша, которая вот здесь, в этом инвалидном Доме, на старости лет играет в своего кумира – знаменитую старую актрису, которой она преданно служила всю жизнь.
Но ведь возможно и другое решение: она действительно была знаменитой старой актрисой, которая в силу обстоятельств докатилась до этого жалкого пристанища.
Но тогда? Тогда, возможно, играет в игру «сумасшедший художник». Возможно, он лишь притворяется сумасшедшим. На самом деле он… молодой режиссер! Он узнал о когда-то знаменитой старой актрисе, живущей в этом нищем Доме. И придумал весь этот маскарад. Предлагая ей сыграть Анну Григорьевну, он хочет таким нехитрым способом воскресить в ней жажду играть. Он здесь с единственной целью – вернуть на сцену когда-то знаменитую старую актрису. Хотя…
Хотя, может быть, он действительно Достоевский!
В конце концов – «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». И тогда его законное место в нынешнем веке здесь, в этом доме – среди безумных и нищих – «среди униженных и оскорбленных». Вот так внутри пьесы оказалось несколько пьес (впоследствии пьесу ставили во многих театрах на Западе – и каждый выбирал свой вариант прочтения, играя совершенно разные пьесы).
Наконец, я написал, пьесу, которую мне самому надо было понимать, ибо она жила без меня.
Почему у нас не хотели ее ставить?
Есть такой забавный анекдот. Человек, у которого очень плохо с желудком, приходит в ресторан болгарской кухни, где обожают готовить острые блюда. И говорит:
– У меня больной желудок, мне нужно что-то не острое.
Отвечают:
– У нас все блюда очень острые.
После длинной дискуссии его осенило:
– У вас есть яйцо?
– Есть!
– Ну вот! Прекрасно! Сварите мне его.
Официант уходит, проходит минут двадцать, яйца нет, полчаса – нет.
Он спрашивает:
– Что с яйцом, черт побери?
Отвечают:
– Все оказалось не так просто: наш повар уже полчаса пытается ввести перец внутрь яйца.
Лучшие советские театры не хотели жить без перца политики. Это был театр аллюзий, когда при помощи ассоциаций благороднейшие художники кусали Власть. Но кусали дозволено. И за этой дозволенной фрондой и приходил зритель. В пьесе должна была быть возможность публицистики.
Вся беда этой пьесы: не могли ввести перец. Пьеса была совершенно аполитична. И оттого не возбуждала. Я уже примирился с печальной судьбой пьесы, когда вдруг получил письмо.
Писала из Франции Лили Дени – одна из самых блестящих переводчиков с русского. Она уже переводила тогда мои пьесы, которые играли на французском радио. Она писала о том, что в знаменитом «Одеоне», которым руководил тогда Джорджо Стреллер – один из самых известных режиссеров Европы, хотят поставить «Старую актрису…». Лили прочла ее в нашем театральном журнале и перевела на французский.
Я был в ужасе. Я хорошо помнил и Ефремова, и спящего режиссера X. Я ответил переводчице, что лучше взять любую мою другую пьесу, но только не эту.
Но они хотели ставить только ее. И поставили.
Спектакль в «Одеоне» сыграли актеры «Комеди Франсез». Старую актрису играла знаменитая Денис Жане.
Они выбрали такой вариант пьесы: он был безумный художник, поверивший, что он Достоевский. Она была гримершей, играющей в жалком инвалидном Доме в своего кумира – Великую актрису.
Жизнь в этом Доме они играли лицом к залу. Но историю Достоевского и Анны Григорьевны играли, повернувшись в кулису. И оттуда тотчас начинал идти свет рампы, и возникал шум зрительного зала. Там был тоже театр. И когда она открывала свой крохотный чемоданчик гримерши… оттуда тоже возникал свет рампы и гул зрительного зала. Там – тоже был театр. Театр был всюду. Эта была все та же любимая Игра в Игру.
Через много лет Габриель Маркес вспоминал: «В 80-х я видел пьесу «Старая актриса на роль жены Достоевского» в одном из парижских театров. Постановка мне очень понравилась и хорошо запомнилась».
Успех спектакля родил длинное продолжение. Пьесу поставили Национальные театры в Брюсселе и Хельсинки, она вышла в Театре «Мингей» в Японии, ее ставили в Германии, Испании, Дании, Греции, Аргентине, потом в Нью-Йорке и т. д.
В Москве «Старую актрису…» долго, долго не ставили. Повторюсь: я хотел, чтобы эту пьесу играла Доронина. И, конечно, дал ей прочесть. Она замечательно разбирает пьесы, обнажая скрытую притчу.
И я подумал: какой забавный сюжет! Автор и актриса беседуют по телефону о постановке пьесы, и сквозь пьесу встает их собственная жизнь. Они начинают понимать, что случилось с ними.
Так, в разговорах о пьесе прошло несколько лет, когда она все-таки сыграла «Старую актрису» …
Это случилось уже после раскола МХАТа. Вместе с частью мхатовской труппы она ушла в здание на Тверском бульваре. И там начала репетировать пьесу. Спектакль поставил один из самых блестящих наших режиссеров – Роман Виктюк. На сцене была декорация – фронтон здания МХАТа в Камергерском. Он стоял в странном, жутковатом, освещении и смотрел незрячими окнами на мхатовский занавес с чайкой. Это был исторический занавес – чудом уцелевший подлинный занавес МХАТа, великих его времен. Над этим МХАТом со слепыми окнами, столь напоминающим мертвый дом, над пустой сценой начинали звучать голоса его умерших великих актеров.
Они играли знаменитый финал «Трех сестер».
«… Как играет музыка… Они уходят… Один ушел навсегда». И на этом чеховском прощании начинался текст пьесы. Звучала белогвардейская песенка:
Мы были на бале, на бале, на бале, И с бала нас прогнали, прогнали, Прогнали по шеям…
Спектакль начинался как воспоминание о канувшем в Лету прекрасном бале – о великом Московском Художественном театре, который ушел навсегда.
И Доронина неистово, лично, яростно играла эту тему – поругание святынь, невозвратность погибшего высокого. И тему театра – трагизм судьбы его жрецов. Беспощадность Времени, навсегда отнимающего у Актера несыгранные роли. И, наконец, последнюю реплику пьесы – почти крик боли – о пустоте и бесцельности нынешней жизни.
Но была еще одна тема пьесы – самая для меня тогда важная. Пьесу ставили в безумном постперестроечном мире 90-х, освещенном заревом горящего Белого дома, с растерянными, потерявшимися, полными гнева людьми. Как писал римский историк, «рабы, долго влачившие оковы, получив свободу, становятся злоречивы». Это – закон рабства. Вся ложь, которую десятилетия вынуждали говорить людей, все запреты, в которых они жили, должны были вылиться в нетерпимость и злобу. И потому главной для меня тогда темой пьесы была Любовь.
Безумного художника играл любимый шукшинский актер Георгий Бурков. Он это понял. И когда его герой предлагает Старой актрисе сыграть историю Полины Сусловой, загадочной «хлыстовской богородицы», святой всех расстриг, в которой и бездны, и небо, он знает – актриса слишком много прожила. Она стала мудрой. Ярость и страсти Сусловой – это для нее в прошлом. Добро – вот итог прожитой жизни. И, к радости «безумного» художника, вместо Полины Старая актриса решает сыграть Анну Григорьевну, молодую жену Достоевского. Сыграть добро, олицетворенное в «лучшей из жен российской литературы».
«Этой отваги и верности перевелось ремесло – больше российской словесности так никогда не везло».
Но чтобы сыграть Анну Григорьевну, нужно отрешиться от суеты и обид. И «безумный» Художник мудро ведет Актрису от зла и непримиримости – к прощению. Бурков с какой-то нежной болью, убирая даже намек обличения, произносил текст:
– А нынче любой сытый злодей клянется Достоевским Федей, а какой-нибудь преследователь человеков памятник Феде норовит поставить… А я им и говорю: «Ставьте мне ваши памятники. Только на цоколе написать не забудьте: «Феде Достоевскому от благодарных бесов».
Изгнание бесов… «Любовь все спасет», прощение – как непросто было это играть Дорониной, перенесшей столько несправедливости во время раздела МХАТа… (Никак не ожидал такого упоения, с которым сильные мужчины беззастенчиво травили тогда женщину.) И она поневоле вносила все происшедшее с нею в роль. И сама же боролась с этим, понимая, как далек от мстительной страсти жертвенный характер Анны Григорьевны.
Мне кажется, эта роль помогла ей жить в то время. Есть роли, которые делает актер, и есть роли, которые делают актера, меняют его самого.
Из книги «Моя театральная жизнь»
#радзинский #история #театр