Одна из прошлых моих статей (Я счастлив, что до последнего момента пропитан этой злобой. | Дзен) рассказывала о том, как сталинская репрессивная мясорубка размолола заместителя наркома путей сообщения СССР Лившица Якова Абрамовича.
Тот Лившиц перед своим расстрелом прокричал «За что?». Но у него был хотя бы «младенческий грех». Какой? Читайте здесь.
За что расстреляли этого Лившица, Бенедикта Константиновича, литератора и переводчика понять еще труднее.
На этом фото Лившиц запечатлён вместе с Юрием Анненковым, Осипом Мандельштамом и Корнеем Чуковским на фотографии первых дней Первой мировой войны.
Корней Чуковский позже вспоминал:
«Помню, мы втроём, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. — и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бен. Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казенных сапогах он — обычно щеголеватый — был неузнаваем. За голенищем сапога была у него деревянная ложка, в руке — глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться (в честь уходящего на фронт Б. Л.)».
С фронта Лившиц вернулся с Георгиевским крестом 4-й степени на груди.
Мария Чуковская вспоминала Лившица таким:
«Помню, как уверенно вышел крупный, красивый человек в полувоенном френче, оперся на стул, чуть отставил ногу в блестящем офицерском сапоге и громким торжественным голосом прочитал стихи, сложные и по образам, и по мысли и совсем непохожие на те, что читали остальные поэты.
Это был Бенедикт Лившиц.
Лившиц мне запомнился, он выделялся среди молодых поэтов того времени и своей римской красотой, и щегольской одеждой.
...
В самые тяжелые годы он старался хорошо одеваться, быть предельно вежливым, целовать руку дамам при встрече. Вероятно, у многих людей это ассоциировалось с благополучием, оставляло чувство искусственности и вызывало неприязнь».
Лившиц писал стихи, много переводил - и грузин, и французов.
Марина Чуковская вспоминает один интересный эпизод, который, не смотря на кажущуюся ничтожность, станет ключевым в структуре выдвинутых против Лившица обвинений:
«После долгих хлопот открыли наконец столовую Ленкудлит — Ленинградская комиссия по улучшению быта литераторов . И все стали ходить туда обедать. Б. К. был членом столовой комиссии. И в определенный час, идя на обед, всегда было видно Б. К., который, сидя в маленьком закутке и засунув по-старинному за ворот салфетку, поглощает жалкий обед. Но и на том спасибо!»
Из воспоминаний его жены Екатерины Лившиц.
«Бедный, наивный Б. К. собирался в тюрьму как на курорт, он уложил и бритву, и одеколон, и зеркальце, белье, халат, подушку, одеяло, хотел взять мою фотографию, но гепеушник сказал: не берите, мы много их взяли».
Со слов Елены Михайловны Тагер Лидия Чуковская воспроизвела фрагмент ее встречи тремя месяцами позже в Доме предварительного заключения с Лившицем.
«Он был сед и безумен. Не обращаясь ни к конвою, ни к следователю, ни к Елене Михайловне, которую он не узнал, хотя десятилетие был знаком с ней, он произнес в пустоту какой-то невнятный монолог. Скоро его расстреляли — однако не раньше, чем пытками лишили рассудка и выбили из него показания, по одним сведениям, на 70, по другим — на две сотни человек, в том числе и на Елену Михайловну Тагер».
Между этими двумя эпизодами было следствие, в ходе которого Лившиц признался во всех инкриминируемых ему преступлениях.
Прежде чем вчитываться в строки протоколов, на мой взгляд, имеет смысл, коль скоро современные информационные технологии нам это позволяют, ознакомиться авторами этих «приключенческих романов самого дурного вкуса». (Выражение Лихачева)
Признательный протокол допроса Бенедикта Лившица от 11 января 1938 г. подписали последовательно: начальник 4-го (секретно-политического) отдела УГБ УНКВД ЛО капитан госбезопасности Карпов, лейтенанты госбезопасности: пом. начальника 4-го отдела Федоров и начальник 10-го отделения 4-го отдела Гантман, обвинительное заключение по делу 19 сентября 1938 г. составил и подписал начальник 6-го отделения 4-го отдела младший лейтенант госбезопасности Павлов, согласился с ним зам. начальника 4-го отдела лейтенант госбезопасности Драницын.
По воспоминаниям арестованного в 1937 году в Ленинграде Александра Тамми, бывшего сотрудника Ленинградского обкома Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи:
«Карпов сначала молотил табуреткой, а затем душил кожаным ремнём, медленно его закручивая…»
Подсветил стиль работы Карпова и один из его подчиненных.
«Я допрашивал арестованного, в это время вошли Карпов и Степанов (зам. Карпова). Они спросили у меня: “Арестованный дает показания?”. Я им ответил, что он не сознался в своей деятельности. После этого Карпов позвонил коменданту окротдела Морозову и приказал в кабинет принести бутылку нашатырного спирта и полотенце. Карпов намочил полотенце нашатырным спиртом и завязал им рот арестованного, а сами начали избивать его, при этом приговаривали: “Такой метод хорошо помогает делу и безопасен для здоровья”».
В 1960 году комиссия партийного контроля при ЦК КПСС установила, что «т. Карпов, работая в 1937—1938 гг. в Ленинградском управлении и Псковском окружном отделе НКВД, грубо нарушал социалистическую законность, производил массовые аресты ни в чём не повинных граждан, применял извращенные методы ведения следствия, а также фальсифицировал протоколы допросов арестованных. За эти незаконные действия большая группа следственных работников Псковского окружного отдела НКВД ещё в 1941 г. была осуждена, а т. Карпов в то время был отозван в Москву в центральный аппарат НКВД».
На основании этого комиссия вынесла следующее решение:
«За допущенные нарушения социалистической законности в 1937—1938 гг. т. Карпов Г. Г. заслуживает исключения из КПСС, но, учитывая давность совершенных им проступков и положительную работу в последующие годы, Комитет партийного контроля ограничился в отношении Карпова Г. Г. объявлением ему строгого выговора с занесением в учетную карточку»
Под «положительной работой в последующие годы» комитет имел в виду то, что Карпов с 1943 по 1960 год осуществлял координацию власти и церкви, возглавляя Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР.
Фото: Председатель президиума Верховного Совета СССР Шверник (слева) и председатель Совета по делам РПЦ генерал-майор КГБ Карпов (справа) в Кремле после вручения ордена "патриарху" Алексию (Симанскому). 1960 г.
И это отдельная чрезвычайно интересная история, которую я расскажу Вам в другой раз. Не забудьте подписаться на канал, если пока этого не сделали.
Под признательным протоколом допроса подельника Лившица - Стенича от 25 ноября 1937 г. стоят последовательно подписи лейтенантов госбезопасности: пом. начальника 4-го отдела А. Федорова и пом. начальника 10-го отделения Резника. Обвинительное заключение подписано врид (временно исполняющим должность) начальника 6-го отделения младшим лейтенантом госбезопасности Павловым и начальником 4-го отдела капитаном госбезопасности Гейманом.
Михаил Яковлевич Резник — сотрудник органов НКВД СССР, лейтенант государственной безопасности Арестован 6 января 1939 года вместе с руководством Особого отдела по обвинению в том, что «давал прямые указания оперсоставу фальсифицировать протоколы обвиняемых искусственно создал к/р группу “ПОВ”, допустил массовое избиение арестованных с целью получить вынужденные показания, принимал в этом личное участие, – т. е. в пр[еступлениях] пр[едусмотренных] ст. 193-17 п “А” УК РСФСР». Свидетель Кузьминых показал, в частности, на судебном заседании:
Резник давал санкцию на избиение и сам избивал арестованных ... Бил он арестованных железной палкой на манер штыка, рукою и ремешком от револьвера.
Секретарь партбюро УГБ УНКВД ЛО, кавалер ордена Красной Звезды, капитан государственной безопасности Кирилл Борисович Гейман 16 ноября 1938 года был арестован в Ленинграде по обвинению в «участии в контрреволюционной организации в органах НКВД», «фальсификацию уголовных дел» и «применение незаконных методов следствия».
21 февраля 1939 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР приговорён к ВМН (ст. ст. 58/1 («измена Родине»); ст. 58/8 («террор»); ст. 58/11 («участие в антисоветской организации в НКВД СССР»); ст. 193/17 («превышение власти, злоупотребление служебными полномочиями при отягчающих обстоятельствах») УК РСФСР.
Пенсионер КГБ СССР подполковник запаса Александр Алексеевич Гончуков, в 1937–1938 гг. служивший оперуполномоченным 2-го и 5-го отделений 4-го отдела УГБ УНКВД ЛО, 7 апреля 1956 года, поясняя методику работы 4-го отдела УНКВД ЛО, сказал:
«В то время в Управлении НКВД ЛО знали, что работники нашего отдела КУЗНЕЦОВ Петр и ПАВЛОВ Иван били арестованных, их и звали молотобойцами….Что касается длительных ночных допросов арестованных, то такие случаи имели место, имели место и допросы со стойками».
Возможно здесь имеет смысл пояснить, что скрывается за термином "допрос со стойкой". Двое следователей, меняя друг друга допрашивают жертву, которой не дают возможности присесть.
Вот так последствия этого метода допроса описывает в своем письме в адрес ЦК ВКП(б) бывший помощник начальника 2-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВД по Западно-Сибирскому краю Б.И. Сойфер.
Когда выводные под руки ввели СИЛАНТЬЕВА из кабинета БОЛЬШАКОВА в камеру, т. к. он не мог ходить уже, ноги от выстойки были опухшие, кровь из легких лилась, то ФРАНКОТЕЛЬ снял СИЛАНТЬЕВУ сапоги[,] разрезав голенища, потому, что ноги были так опухшие, что сапоги не слазили с них...
Ну вот, пожалуй, теперь можно и перейти к "сочинению на заданную тему", распределенному по протоколам допросов обвиняемых в страшных общественно опасных преступлениях.
Лившиц рассказывает, что Кибальчич дал ему задание вести контрреволюционную агитацию среди писательской массы, группируя вокруг себя ее реакционную часть.
КИБАЛЬЧИЧ Виктор Львович был арестован как троцкист в 1928 году, под давлением мировой общественности и благодаря хлопотам Горького в апреле 1936 года выпущен за границу.
Так в одной из бесед со мной о ленинградской группе "ПЕРЕВАЛ", в которую входили писатели: ТАГЕР, Николай ЧУКОВСКИЙ, КУКЛИН и СПАССКИЙ, КИБАЛЬЧИЧ предложил мне установить с ним связь, с целью использования этой группы в борьбе с ВКП(б) и советской властью.
Мы решили, что необходимо, в первую очередь, сорвать самостоятельное творчество у ленинградских писателей, отвлечь их от создания полноценных произведений, на основе лозунга ЦК ВКП(б) о "социалистическом реализме" <…>; мы должны были активизировать формализм в литературе и продвинуть различные идеологически вредные произведения. Далее мы договорились о необходимости проведения соответствующей контрреволюционной работы среди молодых начинающих писателей. <…> Наряду с этим нами было отодвинуто на задний план творчество Маяковского как якобы технически несовершенное и устарелое. Замалчивалось его имя в журналах, в публичных выступлениях, его книги преданы забвению. Мы старались создать разрыв между Маяковским и массовым советским читателем.
Помимо этого Лившиц, по версии следствия, занялся «созданием группы на стороне», в которую, кроме него, входили трое: отец и сын Бюрно и Щерба.
«Склоняя Бюрно Б.К. на принятие им террористических методов борьбы с советской властью, я утверждал, что свержение советской власти возможно только при условии смертельной борьбы с ЦК ВКП(б), и решающее значение в этом плане имеет физическое уничтожение Сталина» (л. 128).
Эдуард Шнейдерман в книге "Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел" утверждает, что Бюрно-отец был слепой.
Интересно то, что Щерба фигурировал в кратком обзоре СО ОГПУ антисоветской деятельности и группировок среди научной интеллигенции за 1932 год.
В пункте 7 обзора зафиксировано.
Другая группа буржуазных литературоведов обосновалась в Толстовском музее. Группа тесно связана с группировкой ленинградских буржуазных литературоведов, возглавляемой проф. Л.В. Щербой. Группа часто собирается на квартире Цявловского или Виноградова, на собраниях заслушиваются и обсуждаются ученые рефераты, предназначенные «не для печати».
Будущий академик АН СССР Щерба, судя по всему, не арестовывался ни в 1932-ом, ни в 1937-ом.
Допрошенный 25 ноября 1937 года по этому же делу Стенич заявил:
"Я говорю о той антисоветской группе, которая сложилась среди московских и ленинградских писателей в период 1933–35 г. вокруг меня и ОЛЕШИ. Эта группа объединяла наиболее реакционную часть литературных работников, враждебно настроенных к советской власти. В нее входили: ОЛЕША, НИКУЛИН, ДИКИЙ, Бенедикт ЛИВШИЦ, Николай ЧУКОВСКИЙ и я"
Лично я при встречах с Н. Чуковским и Б. Лившицем в 1935-1936 годах рассказывал им о намерении Олеши убить Сталина, одновременно указывая, что только насильственное устранение Сталина от руководства страной изменит создавшуюся политическую обстановку, в результате чего к власти придут люди, которые создадут условия для подлинного расцвета талантов, литературы и искусства. Н. Чуковский и Б. Лившиц полностью соглашались со мной, предупреждая в то же время о необходимости проявления исключительной осторожности и что лично они, в силу их индивидуального характера, не смогли бы быть непосредственными исполнителями такого террористического акта.
Интересно, да? Намеренье убить Сталина были у Олеши, а расстреляли Лившица и Стенича.
Может быть ответ на этот вопрос даст фрагмент из статьи в википедии об авторе «Трех толстяков».
В 1937 году Олеша выступил в «Литературной газете» со статьёй «Фашисты перед судом народа», обличая бывших руководителей партии, обвинённых в создании подпольного параллельного троцкистского центра, и воспевая Сталина.
«Они покушались на Сталина. На великого человека, сила которого, гений, светлый дух устремлены на одну заботу — заботу о народе. Мерзавцы, жалкие люди, шпионы, честолюбцы, завистники хотели поднять руку на того, кому народ сказал: ты сделал меня счастливым, я тебя люблю. Это сказал народ! Отношение народа к Сталину рождает в сердце такое же волнение, какое рождает искусство! Это уже песня!»
Зоргенфрей на допросе показал, что «Октябрьский переворот 1917 года принял враждебно <...>, что протестовал против основного в советском строе — против диктатуры пролетариата, ликвидации частной собственности на средства производства...», что «решающим стимулом в активизации» его «борьбы против советской власти явилась коллективизация».
В числе «способствовавших поддержке и развитию его контрреволюционных настроений» Зоргенфрей называет Г.П. Блока - двоюродного брата другого Блока, более известного.
«Более активный и организованный характер, — продолжает Зоргенфрей, — приняла моя антисоветская деятельность на почве сближения с Бенедиктом Лившицем» (л. 122; эта фраза подчеркнута).
Встречи, «подрывные беседы» с Лившицем, даже самые серьезные — о террористической борьбе, происходили... в писательской столовой на Невском, 106, в ресторане и «на общих собраниях» в Доме писателя на Шпалерной, а также в других «литературных местах».
«в ресторане Дома Маяковского» Лившиц, — повествует он, — «открылся мне, что существует политическое объединение литераторов, организованно ведущее борьбу за смену советской власти...» Зоргенфрей тотчас выразил готовность «принять участие в деятельности этого объединения» (л. 123).
«По всем вопросам хозяйственно-политическим и литературным вопросам жизни нашей страны мы с Лившицем находили антисоветский язык. В 1935 г. — год богатый крупными политическими событиями и обостренной классовой борьбы — мы стали опасаться за свою судьбу как людей контрреволюционно настроенных и проявляли опасение разоблачения нашей антисоветской деятельности. Тогда Лившиц и я высказывали свою солидарность с фашистским режимом. Эта солидарность основывалась на непреклонной борьбе фашизма с коммунизмом. Поэтому мы полностью разделяли политику Гитлера и Муссолини» (л. 122—123).
«Представить себе, что еврей Лившиц или с упоением переводивший Генриха Гейне и Стефана Цвейга Зоргенфрей могли проникнуться фашистским духом, просто невозможно. Как, впрочем, и то, на каком полуграмотном языке вынужден под пером следователя изъясняться Зоргенфрей, переводивший еще и Гете, Шиллера, Роллана, Клоделя, Т. Манна, один из «действительных друзей» Александра Блока».
Высказывает свое мнение Эдуард Шнейдерман в книге "Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел".
Юрий Юркун дополнил картину преступной деятельности Лившица:
Лившиц у себя на квартире в присутствии Кузьмина, Константина Вагинова, писателя Баршева, Сергея Спасского и меня говорил, что "у меня сжимаются руки до крови, когда, идя по улицам Ленинграда, я мечтаю о том, как буду вешать большевиков на фонарях".
Признавая Лившиц виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда СССР, руководствуясь ст. 319 и 320 УПК РСФСР,
ПРИГОВОРИЛА
Лившиц Бенедикта Константиновича к высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества.
Приговор на основании постановления ЦИК СССР от 1/XII-34 г. подлежит немедленному исполнению.
В ту же ночь рассматривались, как минимум, еще четыре дела: Дагаева, Зоргенфрея, Стенича и Юркуна. Все они также были приговорены к расстрелу.
В материалах проведенной в 1957 году проверки по делам Лившица и Стенича указывалось, что «допрошенные в процессе дополнительного расследования по делам свидетели Горев, Ахматова, Брыкин, Вайсенберг, Капица, Тагер показали, что о существовании в период 1930–37 г.г. антисоветской организации в системе Ленинградского отделения Союза писателей им ничего неизвестно. Литературную деятельность Лившица и Сметанича-Стенича они охарактеризовали положительно. <...> Деятельность Сметанича-Стенича кроме того положительно характеризуют ответственный секретарь Ленинградского отделения союза писателей СССР А. А. Прокофьев и писатели К. Чуковский и К. Федин».
Страшно. Ушли, позабыли,
Громко смеялись окрест.
Знак завершившейся были —
Черный, из дерева, крест.
Умер. Мой гроб заколочен,
Крепко гвоздями забит.
Прах осквернен, опорочен,
Всеми забыт.
Мертвый я Богу покорен,
Медленно тлею в гробу.
Знаю, конец мой позорен —
Мне ль переспорить судьбу?
Мирно лежу под землею.
Жду. Завершился подсчет.
Поверху мутной рекою
Время течет.