Егора Амирова (фамилия и имя изменены) призвали в армию в ноябре 2021 года, а через несколько месяцев началась «спецоперация». Испугавшись отправки в зону боевых действий, он сбежал из своей части под Выборгом и нелегально перешёл границу. «Базе» удалось поговорить с ним о причинах побега и жизни после него.
«Мы всё КМБ просидели на лавочках»
Я никогда не хотел в армию, но посчитал, что военный билет может помочь с работой. До службы я занимался обслуживанием электронных подписей в ульяновской компании. И понял, что весь юридический рынок ЭЦП уходит правительству и госорганам, а военник поможет мне туда устроиться, как минимум в налоговую. Тем более я планировал через полгода службы начать прямо там работать — достану ноутбук, компьютер или планшет, и этого мне будет достаточно. В действительности не получилось. А когда началась в***а, я понял, что в армии оставаться нельзя.
От редакции. О формулировках
Из-за действующих законов журналистам грозят преследования и ответственность вплоть до уголовной за формулировки, отличающиеся от официальной позиции. Поэтому «База» публикует некоторые слова под звёздочками. Сам рассказ мы приводим без вмешательства.
Во время службы обучения, военной подготовки — не было. По штатке должны были проводиться какие-то мероприятия, военно-политическая работа, но это только должны были. Питание было хорошее, а вот с одеждой бывали проблемы. Кто-то у кого-то там брал китель или кашне, потому что его китель и кашне тоже кто-то забрал. И вот так всё переходило из рук в руки. В целом там творилась такая, можно сказать, анархия: занимайтесь, чем хотите.
Мы на службе просто снег толкали. Редко, но были другие «рабочки» — и всё, больше ничего. Так было 90% времени. У всех ещё на КМБ (курс молодого бойца) был вопрос: а зачем мы нужны, зачем нас содержат? Может, в других частях иначе было, но мы всё КМБ просидели на лавочках.
Офицерам было всё равно... Мой прапорщик, например, мог, обратившись ко мне, попросить стрельнуть сигарету у Амирова — а ведь это я, Амиров. И это спустя три месяца службы. Прапорщик часто сидел играл в телефон в своём кубрике и практически ничего не делал.
В январе 2022-го у нас начали забирать людей «на поля». Это обычное дело, так каждый год. В «полях» все живут в палатках на открытой местности. А вот когда в***а началась, [всё] стало совсем непонятно. Тамошних срочников на «полях» пугали тем, что готовят их как резерв и при удобном случае отправят [на спецоперацию].
Сыпались противоречивые сообщения, буквально началась паника: будем или не будем мы участвовать. И вроде ты в части находишься — всё в порядке, но ведь придут ребята с нового призыва, а тебя отсюда могут куда-то засунуть. Мне не нужен был этот риск, даже минимальный, потому что я понимал, что речь идёт о моей жизни. И не знал, за что именно воевать и умирать?
Про в***у я узнал случайно. У нас в комнате отдыха во время моего наряда транслировали выступление Путина. Никто это особо не комментировал, и я не понимал, почему всем всё равно. Начал спрашивать ребят — каждый отвечал по своему, но суть у всех одна: «Нас не коснётся», «Суд защитит в случае чего» и тому подобное.
Чтобы срочников отправляли [на спецоперацию], я не видел. Зато с теми, кто уже подписал контракт и отказывался ехать, контракты разрывали. Но потом наша часть опустела: одних отправили в Белгород и Курск на учения, затем, в конце февраля и начале марта, ещё кого-то забрали на парад. Из всего батальона нас осталось человек 15. Офицерский состав опустел, командира забрали.
Я стал посмелее, стал почти постоянно пользоваться сенсорным телефоном, о котором до этого почти никто не знал. Смотрел, какие новости, что там вообще происходит и как. Узнал о первых военнопленных.
А всем остальным срочникам было всё равно. Они смотрели на эту ситуацию, как и в 2014 году, наверное, — безучастно. Но в 2014-м все в основном сидели в окопах, стреляли из пулемётов, а тут уже открыто едут танки. Я начал задумываться о побеге. Мне показалось очевидным — всё будет растянуто, долгосрочно и неизвестно насколько. Желания в этом участвовать не было. Ведь и там, и там потери, военнопленные, а ты уже в форме и вполне можешь быть следующим: тебя посадили, и ты поехал.
Я почти не смотрел в части телевизор, но иногда слышал, как там говорили, что украинцы враги. Людям промывают мозги. Лично для меня врагами украинцы никогда не были. Не то чтобы у меня были близкие знакомые украинцы, но чисто по-человечески. Странно, что с этим [таким обозначением украинцев. — Прим. «База»] все мирились.
Нас никак не вербовали и не агитировали, но был один странный момент. Мы носили форму и, соответственно, зелёные шапки срочников. А после начала Украины нам всем сказали надевать шапки контрактников, которые носятся с офисной формой, такие серые. Но был полный бардак, и кто-то продолжал носить шапку срочника, потому что в ней теплее.
В моменте я и представить не мог, какой оборот примет в***а, но очень боялся оказаться следующим. Потом уже, в Латвии, я смотрел фотографии и видео военнопленных — узнал нескольких из нашей бригады.
«Армия сама научила меня решительности»
Отслужив почти три месяца, я уже понимал, что часть просто саму по себе покинуть достаточно легко. Как из неё выйти, как найти транспорт и так далее. Просто нужно было логистику эту провести и продумать, как не попасться.
Но вот что происходит на границах, я не знал. Вот это было страшно. Оказалось, боялся зря — что российская граница, да и европейская — почти не охраняется. Сейчас, наверное, всё иначе, но на тот момент ничего такого не было. Границу я переходил достаточно спокойно.
Для меня главным было понять, что я буду делать уже после самого побега — куда идти, какие у меня могут быть перспективы, что делать с документами и точно ли меня не вернут обратно. Всё остальное — вопрос мотивации. Поэтому я списался с людьми в интернете, с тем, на кого бы не могли подумать, кого вообще не могла коснуться ответственность — кто уже за границей. Изучил, что меня может ждать, процесс получения статуса, прочитал Женевскую конвенцию, практику работы с беженцами. Этот багаж знаний дал уверенность и мотивацию.
Решиться было просто. Была пара минут паники, перед тем как собраться всё это сделать. Да и в целом армия, наверное, сама научила меня решительности и воспитала волю. Я был готов, если что, ночевать в лесу или по снегу ходить целыми днями. Важно лишь было знать, что меня точно не вернут обратно в Россию.
Ещё мне помогли сочувствующие люди [кто эти «сочувствующие», организация или случайные люди, Егор отказался уточнять. — Прим. «Базы»] подготовить в каких-то точках провиант и одежду, машину и всё, что мне нужно было. Чтобы не шарахаться по магазинам и не привлекать внимание. Единственный момент, как я мог попасться, это просто чтобы меня остановили непристёгнутым или что-то такое. И понятно, что надо на всякий случай было миновать все контрольно-пропускные пункты.
Из знакомых о моём побеге не знал никто, я понимал, что на чём угодно можно прогореть. Самому вообще незаинтересованному человеку можно было рассказать, а он, может быть даже из-за добрых побуждений, всё выдаст. А в случае неуспеха я просто притворился бы, что мне стало морально плохо, я вообще не в ладах с головой и всё такое. Таков был план. Я просто такой человек. Я не умею играть, притворяться, мне проще было провернуть побег, чем притворяться, что я психически нездоровый.
В день Х я просто ушёл. Открыл окно и пошёл. Вышел за территорию части в сторону автопарка и оттуда уже убрался. Всё пошло по плану. С собой были какие-то справки, паспорта у меня не было.
Форму я оставил в части. Был в армейском термобелье — несколько слоев на себя нацепил, поверх у меня были спортивные штаны армейские и тельняшка, где была надпись «Армия России». Но она была предварительно стёрта. И всё. Теплее оделся уже на одной из остановок.
Мне пришлось переночевать в лесу в –15. Подложил под себя ветки, лёг. Часто просыпался от снега, который валился на голову. Было холодно, я сильно коченел. Но на самом деле такой минус [имеет в виду температуру. — Прим. «База»] мне был на руку — граница с Латвией болотистая. Изначально я планировал даже переплывать: готов был мастерить маленький плот. Не пришлось — шёл по льду. Интересно, что вообще не заболел. Только на фоне стресса появились всякие болячки: какая-то нервная чесотка.
На самой границе пришлось преодолеть самое главное испытание — забор. С российской границы там просто колючая проволока, любой абсолютно человек просто проползёт под ней, либо что-то на неё положит и пройдётся. А вот латышская граница сложная. У них проведён тонкий металлический провод, который фиксирует, где ты именно её пересёк. Забор под уклоном где-то 120 градусов, колючка, и когда ты будешь его перелезать, то, скорее всего, она в тебя воткнётся. Да и сам по себе забор достаточно высокий — 2,5 метра. Ногами ты не можешь эту колючую проволоку удерживать. В общем, с горем пополам я как-то перелез это всё.
У меня стандартная физическая подготовка, помог скорее адреналин. Любой человек от 1,70 м спокойно её преодолеет, если будет желание. Когда ты под бешеным адреналином и понимаешь, что, если тебя поймают, могут впаять тебе срок, ты найдёшь, как перешагнуть любой забор. У меня получилось втиснуться в небольшой промежуток между забором и самой колючей проволокой.
После забора я по картам — там ловит роуминговый Теле2 — дошёл до ближайшего населённого пункта и сдался латвийским пограничникам. Подал прошение на политическое убежище, и всё.
Мою пропажу заметили не сразу. Но, когда заметили, позвонили маме, сказали: «Ваш сын из части ушёл». Пытались и мне звонить. Как я понял, сначала они думали, что я просто вышел за территорию части в кафе или в город, что я морально выгорел и пошёл выпить. Потом уже начали донимать маму, она им и призналась, что я в Латвии. Ей какое-то время не верили. Родители сначала-то и сами не верили, что я это провернул и реально оказался в Латвии. Они давили на маму сильно, у неё было тяжёлое моральное состояние. Родители, как узнали, боялись, конечно, страшно. Поседели оба. У мамы случился инфаркт, а потом ослаб иммунитет, она сразу же заболела коронавирусом, и от неё как-то отстали, возможно, потому что она попала в больницу.
У меня же было сложное состояние: с одной стороны, неопределённость, когда и как я получу статус [беженца]. Но в целом процедура не отличалась ничем от процедуры для обычных беженцев. С другой, переживал за родителей. Я и изначально понимал, что всё, что я сделаю, скорее всего, ляжет на моих родителей. Но оставаться не мог.
Бывало, что сослуживцы писали: «Прикинь, какой-то дол***б из батальона связи в Латвию убежал». Я говорю: «Ну, дак это я». Им там говорят, что я «расист, нацист, поехал в Европу. И когда мы его поймаем, на десятку засунем его в тюрьму. Пусть, поделом ему, так».
«Ощущение беспомощности и второсортности — угнетает»
Я сейчас работаю, осенью планирую поступать в университет. Для этого надо английский до В2 дотянуть, либо же можно протаскивать латышский, но он у меня даже не А1. Работаю легально, но не занимаюсь, конечно, тем, чем в России занимался. Очень хотел бы, тем более IT-сектор меня всегда интересовал, но здесь с этим без языка сложно.
С работой мигрантам в Латвии в принципе проблематично. Это очень маленькая страна с постоянно убывающим населением, и местные сами очень часто ездит на заработки в Германию. Плюс из-за того, что я не родился здесь, мне мало что светит в госструктурах. Одним словом, беженец. Тут, скажем так, очень с подозрением относятся к русскоговорящему населению. Пророссийского настроенного населения здесь хватает. Но латышский выучить хочется прежде всего, чтобы здесь остаться и свободно общаться с носителями.
Я никому не желаю оказаться в статусе беженца, потому что ощущение беспомощности и какой-то второсортности — угнетает. Здесь ты никому не нужен, к тебе относятся с подозрением, а близкие — далеко. Я в принципе и не собирался никогда делать то, что я сделал. Обстоятельства меня вынудили. И, да, сейчас куча материальных и бытовых проблем.
Ещё есть такой момент: помощи украинцам действительно, достаточно, помощи белорусам тоже есть прилично, но именно русским — точнее, россиянам — с этим всё очень плохо. Со мной всё хорошо, наверное, потому что я попал именно в очень хорошее окружение. Ещё была финансовая помощь государственная. Помощь беженцам оказывается гуманитарная. В конце августа я получил статус, а с ним и постоянный вид на жительство.
Я очень скучаю по России. У меня работа была такая, что я мог и на Москву, и на Питер работать, и на всю страну. При этом мне не надо было никуда уезжать из своего края. Я действительно могу себя назвать патриотом своей малой родины. Моя деревня, мой город, мои улицы, мои друзья, мои знакомые, мои родственники, мои соседи. Мне всё это часто снится. Во сне я гуляю по улицам, общаюсь с семьёй, хожу в любимые места. А когда просыпаюсь — чувствую себя паршиво. Ещё иногда, проснувшись, я задаюсь вопросом: «А где я?» Так точно раз в неделю, а ведь прошёл уже почти год. И каждое утро я начинаю с того, что пытаюсь закрыть это состояние и начать просто жить той жизнью, которой живу сейчас. Принять то, что этого больше нет. Это очень тяжело. Самое тяжёлое, что именно это просто прошлое, которое ты должен перечеркнуть. Потому что будущего в этом нет.
Я никогда, скорее всего, не смогу вернуться в Россию и никогда не смогу увидеть многих родственников, которые по состоянию здоровья не могут приехать. Даже пускай идеологически мы как-то отличаемся. Но тем не менее я уверен, что, если бы их поставили перед выбором между мной и политикой, они бы выбрали меня.
Я до этого никогда не был в Европе. И каким-то вещам, то есть тому же английскому, мне приходилось учиться с бешеной скоростью, чтобы просто начать жить. То есть и долгое время именно приходилось выживать. Ты выживаешь, потому что все аспекты жизни, начиная со сна, питания, спорта — они просто на дне. И тогда побег из армии кажется очень простым на фоне этого. Но мне очень помогли как местные латыши, так и другие беженцы.
Я же ещё татарин, хоть и вырос в русской культуре, но не отворачиваюсь от своей национальности. Пытаюсь даже людям объяснить, где это, что это... Вот есть такой народ, там у него есть несколько диалектов, у него есть свои этнические группы. Хочу улучшить свой татарский, чтобы в тот момент всё-таки, когда я увижусь с близкими, мы говорили на татарском. Да и в целом хотелось бы больше с ними на татарском пообщаться и не забывать как-то его. Быть ближе к семье.
Моё дело ушло в архив, сказали, что, когда я явлюсь в Россию, вот тогда будет суд. Ну, слава богу, что имущество никакое на меня не привязано и никаких с этим проблем нет. Вроде отстали. Приезжал недавно домой следователь из Питера, что-то по поводу меня хотели узнать, какие-то новости, но... Ничего. Ну, понятно, что мама никаких новостей дать не могла. Я в Латвии. Вот и всё.
Когда уходил, я не хотел никому навредить. Просто жить хотелось. Даже сейчас я никому не навредил. Хотя понимаю, что могу передать компромат в прокуратуру моего Западного округа. И просто сказать, что те-то, те-то и те-то вообще занимаются, мягко говоря, не тем, чем должны. Армия — это полный бардак.
Ещё в армии я очень много беседовал со своими сослуживцами. А служат же в основном ребята из сёл и деревень. И они реально считают крутым угнать какой-то мопед, набухаться. Мне хотелось донести до них про их потенциал, про какие-то возможности в России и в других странах. Я об этом задумался ещё в 13 лет, много читал информацию о жизни за рубежом, опять же сильно повлияло окружение. Сослуживцы мне отвечали тогда лишь пословицами: «Никому ты там не нужен», «Где родился, там и пригодился». И ведь у большинства была какая-то семейная беда, они не получали родительской любви и поддержки.
Они говорят прямо: «Если меня пошлют, я поеду воевать». А за что? Почему? То есть как бы… Ты молодой, у кого-то же даже девушки банально не было, чтобы ощутить любовь, ласку в таком плане. И ведь они и поехали, 2002 года, 2003 года.
Но я бы себя не назвал каким-то храбрецом, понятно, что и трусом я себя назвать не могу, все равно мне нужна была всегда поддержка. У меня здесь есть друзья, в том числе и украинцы. Никогда у нас с ними не было конфликтов на национальной или этнической почве. В России я часто слышал «Незваный гость хуже татарина», а здесь такого близко нету.
Однажды меня подвозили беженцы с Украины, поняли по отсутствию акцента — мы говорили на русском, — откуда я, и зашёл разговор. Им очень важно было узнать моё мнение по поводу всего. Я рассказал всё как есть. Показал военник. На что они сказали: «Да уж, ну, никогда не думали, что российский солдат окажется у нас в машине».