(«Лес»)
Хороший ли актёр Несчастливцев? Наверное, этот вопрос в какой-то момент возникает у каждого читателя или зрителя. Ведь Счастливцев заявит Улите: «Я говорю только, что мы с ним равные, оба актёры, он — Несчастливцев, я — Счастливцев, и оба пьяницы… Я ещё на провинции-то получше его считаюсь, нынче оралы-то не в моде». Можно ли ему верить?
Я, честно сказать, не верю. Во-первых, потому, что здесь же он наговорит о трагике всяких мерзких небылиц. «Давеча оплошал, не удалось зажать деньги-то; вот теперь на меня за это бесится. Самой низкой души человек! В карты давеча играл с гимназистом, заманивал его. Уж я ушёл от них; обыграет его, думаю, отнимет деньги да ещё прибьёт. Да так и будет; ему это не впервой!» - или этому тоже прикажете верить?
Во-вторых, давайте посмотрим, кем «на провинции считается» Счастливцев, судя по его собственным словам. «Ты тогда любовников играл; что же ты, братец, после делал?» - «После я в комики перешёл-с. Да уж очень много их развелось; образованные одолели: из чиновников, из офицеров, из университетов — все на сцену лезут. Житья нет. Из комиков-то я в суфлёры-с». Не знаю, как вам, а мне тут вспоминается характеристика другого актёра из другой пьесы Островского: «Комик в жизни и злодей на сцене… злодей для всякой пьесы, в которой он играет». О Счастливцеве, конечно же, будет отдельный разговор, сейчас я говорю лишь о том, что относится к его товарищу по сцене.
Трудно поверить, чтобы Несчастливцев котировался ниже Счастливцева. Можно, конечно, как говорится, «разделить на пять» слова, которые сказал ему Николай Рыбаков (или, в трактовке Рыбакова, Корнелий Полтавцев – тот самый «покойный Корнелий», с которого Аркашка посоветует «всем трагикам пример брать»: «бывало, никогда товарищу не откажет, последними поделится»). Но посмотрите на слова самого Несчастливцева: «Я нищий, жалкий бродяга, а на сцене я принц. Живу его жизнью, мучусь его думами, плачу его слезами над бедною Офелией и люблю её, как сорок тысяч братьев любить не могут». Или вспомните его мечту: «Вот, если бы нам найти актрису драматическую, молодую, хорошую...», - на которую Аркашка откликнется тотчас: «Тогда бы уж и хлопотать нечего-с, мы бы сами-с... остальных подобрать легко. Мы бы такую труппу составили...» Мне думается, что, не имей Несчастливцев «веса» в провинциальных театрах, подобное предприятие было бы откровенной «маниловщиной», а ведь драматург пишет о нём как о вполне реальном плане (кстати, сам Счастливцев здесь себя определит не актёром – «Я кассиром...») Недаром, заручившись согласием Аксюши, Несчастливцев воскликнет: «Торжествуй, Аркашка! У нас есть актриса; мы с тобой объедем все театры и увидим всю Россию», - а получив деньги от Гурмыжской, заявит: «Сделают нам выгодные предложения, так мы с тобой примем, будем играть, а нет, так и не надо. Поедем в Нижний на ярмарку за бенефисом; да бенефис чтоб в начале августа, а в сентябре, шалишь, не возьму!» Вряд ли бесталанный и не имеющий успеха артист стал бы так привередничать.
Почему остаётся Несчастливцев «всего лишь» провинциальным актёром? Почему его слова «Передо мною слава, слава!» так и остаются словами?
Тут, конечно, можно вспомнить и рассказ Н.Х.Рыбакова, который я уже приводила, или тоже уже приведённый мной рассказ трагика, как он «со всеми антрепренёрами перессорился», потому что «подлости не любит». Можно вспомнить и бессмертное грибоедовское «чины людьми даются, а люди могут обмануться» (смею утверждать, что применительно к театру эти слова, увы, остаются вполне современными).
Можно вспомнить, конечно же, и о «мотовстве» Несчастливцева, и о его пагубном пристрастии, которое в то время (как и сейчас, впрочем) было очень распространено в актёрской среде: «Я преступник! Я мог иметь деньги, мог помочь тебе, мог сделать тебя счастливой; и я промотал, прожил их беспутно; я их втоптал в грязь вместе с своей молодостью, с жизнью. И вот когда они нужны, их нет у меня… Я бедней тебя, я прошёл пешком сотни верст, чтобы повидаться с родными; я не берёг себя, а берёг это платье, чтоб одеться приличнее, чтоб меня не выгнали».
В чём-то можно и понять трагика: при постоянных путешествиях «из Керчи в Вологду» с собой нужно иметь лишь самое необходимое. Вспомним, как он будет рассказывать, что носит в своём заплечном чемодане («Сам, братец, сшил для дороги. Легко и укладисто»): «Пара платья, братец, хорошего… Складная шляпа, братец, два парика, пистолет тут у меня хороший, у черкеса в карты выиграл в Пятигорске. Замок попорчен; как-нибудь, когда в Туле буду, починить прикажу. Жаль, фрака нет; был фрак, да я его в Кишинёве на костюм Гамлета выменял» (напомню, что в ту пору «гардероб» каждый актёр должен был иметь свой).
Но вернёмся к вопросу о таланте трагика. Кстати, вспомним, что он постоянно ищет какие-то детали для образов. Скажем, после рассказа Аркашки, как его «уж раз так-то убили совсем до смерти», последует: «Несчастливцев (держит его за ворот). Эффектно! Надо это запомнить. (Подумав.) Постой-ка! Как ты говоришь? Я попробую».
Автор показывает несколько моментов, когда Несчастливцев имеет возможность хорошо сыграть роль. О сцене с Восмибратовым я уже говорила: всё получилось более чем убедительно.
Другая сцена - с тётушкой, когда до глубины души оскорблённый трагик («меня принимали… чужие теплее, чем родные»), разговаривая с ней «очень мирно, даже любезно», рассказывает, скорее всего, придуманную им историю: «Был один актёр провинциальный, оскорбила его женщина, жена антрепренёра; он смолчал, но не забыл обиды. Всю зиму он терпел; в последнее воскресенье на масленице у антрепренёра был прощальный вечер для артистов… По окончании вечера стали все прощаться, подходит и он к хозяйке: "Пожалуйте ручку", — говорит; та ему подала, он ей, тётушка, было палец и откусил прочь».
И ведь рассказывает так, что она верит, – и будет комическая сцена в самом конце:
«Несчастливцев. Прощайте! (Кланяется всем.) Тётушка, пожалуйте ручку!
Гурмыжская (прячет руку). Ах, нет, нет...
Буланов. Позвольте ему, он скорее уйдёт.
Несчастливцев. Не укушу, не бойтесь.
Милонов. Разумеется, не укусит.
Буланов. Разумеется...
Гурмыжская. Ах, нет, вы не знаете».
Мог ли так сыграть плохой артист?
Часто не обращают внимания на одну фразу Гурмыжской. Услышав от Улиты, что её племянник – «не барин, а актёр, и родовую свою фамилию нарушил», она заметит: «Так он Несчастливцев; слыхала, слыхала». Живёт она довольно уединённо, а вот фамилия актёра ей известна – значит, действительно в провинции его хорошо знают?
Да, Несчастливцев подчас говорит словами своих героев. «Туда ведёт меня мой жалкий жребий», - скажет он Аркашке (интересно, откуда эта фраза? Её ведь и Незнамов в «Без вины виноватых» произнесёт). Другое высказывание (его? или тоже откуда-то?) – «Злато, злато! Сколько через тебя зла-то!»
И, наконец, знаменитый монолог в конце пьесы, куда войдёт фрагмент из «Разбойников» Ф.Шиллера («Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши слёзы — вода! Ваши сердца — твёрдый булат! Поцелуи — кинжалы в грудь! Львы и леопарды питают детей своих, хищные враны заботятся о птенцах, а она, она!.. Это ли любовь за любовь? О, если б я мог быть гиеною! О, если б я мог остервенить против этого адского поколения всех кровожадных обитателей лесов!»), да так войдёт, что вызовет бурю негодования у невежд-помещиков: «Но позвольте, за эти слова можно вас и к ответу!», «Да просто к становому. Мы все свидетели!» И великолепное завершение сцены, когда, торжествующе показав книгу («Цензуровано. Смотри! Одобряется к представлению. Ах ты, злокачественный мужчина!»), Несчастливцев скажет: «Где же тебе со мной разговаривать! Я чувствую и говорю, как Шиллер, а ты — как подьячий!»
И – последняя роль, самый конец: «Послушай, Карп! Если приедет тройка, ты вороти её, братец, в город; скажи, что господа пешком пошли. Руку, товарищ! (Подаёт руку Счастливцеву и медленно удаляется)»
**************
Сохранились некоторые стенограммы репетиций «Леса», проводимых В.Э.Мейерхольдом. Можно по-разному относиться к режиссёру (да и как судить, если перед нами только воспоминания – и никаких материалов, позволяющих воочию увидеть его трактовку?). Но вот характеристика трагика (записанная на репетиции с Г.М.Мичуриным), по-моему, очень показательна:
«Несчастливцев — театрален. Даже его искренность надо подавать через театральное выражение. Чем актёр крупнее, чем его техника сложнее, тем он чаще, даже в искренних местах, невольно пускает её в ход.
Станиславский, когда сердится, — он сердится театрально. Воображаю, как Сара Бернар была театральна, когда она отчитывала свою прислугу. Она такой техникой владела, что всегда вела себя, как королева.
Вы должны играть высококвалифицированного профессионала, но вот не повезло ему».
**********
И ещё одно. К предыдущей статье я получила комментарий о Несчастливцеве: «Человек, может, и хороший, но явно не очень умный». Многие читатели уже высказались по этому поводу.
А мне остаётся вспомнить лишь поэтические строки, которые я как-то приводила:
Пусть умники меня простят —
Мне больше дураки по нраву.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь