Однажды нам рассказали о мальчике, который не слышал ни одной сказки Пушкина. Его мама выбросила все книги Пушкина после того, как узнала, что тот писал скабрёзные эпиграммы. Такие, например, как "Орлов с Истоминой в постеле..." (жаль, дальше нельзя). И кощунственную, богохульную поэму «Гавриилиада».
Мальчика можно пожалеть, а над принципиальной мамой – посмеяться, конечно. Но... А как бы на её месте поступили вы? А если бы это был не Пушкин, а "кто-нибудь помельче"? Есенин? А ещё "помельче"?
Могут "свет и тьма" проливаться из одного источника?
(Тут же рядом бродит не менее интересное размышление: а может ли кто-нибудь бесконечно уважаемый и авторитетный быть греховным? Не как-нибудь "красиво" и "пристойно" греховным, как разбойник, всегда на самом деле оказываюшийся борцом за свободу своего народа от угнетателей, или своей страны от османского ига, а мелко и низменно? Смешно греховным? Не фарисействовал и доносил, как Савл, не убивал никого, а... козявки из носу коллекционировал? И вёл дневник козявок: "Сия козявка извлечена осьмнадцатого августа..." А потом шёл (теми же руками!) бороться против угнетателей или создавать что-нибудь бессмертное...)
Я, впрочем, знаю, как поступили бы некоторые из наших читателей (скажут, что это фейк, что такого никогда не было, и что во всём виноват "Лучик", отравляющий всё, до чего дотрагивается, ладно бы ещё только Пушкина...) но меня интересует не их мнение. Мне интересно, что об этом думаете (знаете, пережили) вы.
Простим козявочнику его козявки? А Цветаевой её дочь простим? (Знать бы ещё как...)
Я своим детям говорю так: "В жизни есть правила. Их можно соблюдать, их можно нарушать. Но правил насчёт того, когда соблюдать, а когда нарушать, нет. Более того, в жизни бывает так, что правила не работают. Работает только твоё решение, твоя воля. А чтобы она у тебя была, эта воля, её надо тренировать. Нужно размышлять над непростыми и неприятными вещами, а не только цветочки нюхать".
Так вот Александр Сергеевич. Я люблю его нежно и немножко (множко! множко!) восторженно, как сына. Любовь к нему – это моя душевная и семейная "скрепа". Она передана мне матерью; которой рано не стало, а ей – её отцом и её матерью. А мой покойный друг Михаил Дмитриевич Филин (автор многих книг о Пушкине, вернее, о его эпохе и окружении) поведал мне однажды эту удивительную историю, которую я сейчас перескажу вам...
Стал ли я после этого любить Пушкина меньше или как-нибудь по-другому? Да. Стал по-другому. Больше стал!
Ладно. Значит, вот какая история…
В 1826 году во время посещения Святогорского монастыря Пушкин увидел открытую Библию и машинально прочёл страницу, на которой она открыта. Это была Книга пророка Исайи, отрывок, в котором пророк говорит о том, как ему явились шестикрылые Серафимы:
«И сказал я: горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами…» (то есть «мне ли говорить о Боге, если это делают ангелы»). «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твоё удалено от тебя, и грех твой очищен. И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? Кто пойдёт для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня» (Ис. 6, 5 — 8).
Атмосфера монастыря, душевное состояние, в которое погрузился поэт, оказывают на него странное и сильное впечатление. Несколько дней эти образы преследуют его, пока наконец он не встаёт ночью и не записывает стихотворение «Пророк». Напомним отрывок:
...И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул...
Почему этот случай так взбудоражил Пушкина? Может, потому, что его собственные уста были «нечисты» — осквернены многими от буйства гормонов происходящими скабрёзными строками?
И это он сам, Пушкин, ощущал «духовную жажду» — и желал быть призванным к служению, быть может, более высокому, чем легкомысленное «служенье муз»?
Заметьте, сколь сложен обряд, описанный в стихотворении: и язык вырвал, и грудь рассёк, и сердце вынул, и на место сердца вставил пылающий уголь, тогда как в Книге ангел всего лишь касается этим углём уст пророка. Словно не было у поэта уверенности, что одно лишь прижигание уст поможет. Будто чувствовал: без КАЗНИ никакое возрождение для него невозможно...
И вот наступает 1828 год. Он становится для Пушкина годом тяжёлого нравственного кризиса. В правительстве идёт следствие по делу написанной им за семь лет до этого ходящей в анонимных списках «Гаврилиады». За богохульство анонимному автору поэмы полагается каторга. Только надо его ещё сперва отыскать. Этим занимается специальный следственный орган — Временная верховная комиссия.
Допрошенные по делу указали на предполагаемое авторство Пушкина. Ему пришлось испытать небывалые доселе страх и унижение. Одно дело — встать в ряды декабристов, бунтовщиков, и совсем другое — оказаться осуждённым за литературное хулиганство.
Пушкин не боялся ни смерти, ни гонений, но он боялся бесчестия. И — потерял лицо. Он лгал Временной комиссии, приписывал авторство «Гаврилиады» покойному князю Дмитрию Петровичу Горчакову, пытался вводить в заблуждение друзей. «Вряд ли был в его жизни момент большего в собственных глазах позора», — пишет литературовед В. С. Непомнящий.
Царь вроде бы поверил Пушкину и просил его лишь помочь следствию отыскать того, «кто мог сочинить подобную мерзость». Пушкин был в отчаянии. Граф П. А. Толстой посоветовал ему не запираться. И Пушкин пишет царю письмо, в котором признаётся в «шалости столь же постыдной, как и преступной».
Царь поступил благородно. Прочитав письмо, он повелел прекратить расследование, но никому не сообщил о признании Пушкина. (Недаром Николая Павловича Романова современники называли царём-рыцарем.)
Пушкин испытал огромное сотрясшее его душу облегчение. Бывают очищения слёзные, очищения страданием, очищения смехом, а бывает — очищение стыдом. Стыд — одно из сильнейших чувств: он способен провоцировать физиологические реакции от покрасненья ушей до обморока, стыд может мучить долго, как рана, и заживать, исчезая из эмоциональной памяти без следа.
Для человека чести, каковым Пушкин являлся, пережитое, без сомнения, было той самой «Серафимовой казнью», вследствие которой прежний человек умирает и появляется на свет другой человек. Вскоре после окончания следствия (завершившегося в конце осени) он пишет:
Как быстро в поле, вкруг открытом,
Подкован вновь, мой конь бежит!
Как звонко под его копытом
Земля промёрзлая звучит!..
Злосчастный 1828 год заканчивался. В декабре 1828 или январе 1829 на детском балу у танцмейстера Иогеля Пушкин впервые видит юную Наташу Гончарову. Начинается, как принято говорить, «совсем другая история».
Читайте также:
Почему Пушкин – великий? Объясняем детям
Почему Пушкин не носил брюк? (Не шутка)
Эмоции убивают. Цветаева и Алиса Фрейндлих
Журнал "Лучик" на Wildberries
Информация о подписке на журнал