Сорокоуст в жизни начинающего священника – это своего рода проверка на прочность. В течение первых сорока дней после посвящения в христианского тайносовершителя поп обязан каждодневно служить литургию. И не только литургию, но и все службы суточного круга. А также по мере надобности всевозможные требы. В общем, говоря светским языком, священник должен пройти практику или, еще прозаичнее – отмотать испытательный срок.
Самое неприятное в этой истории – место, где священник все это покорно должен выполнять: Кафедральный собор, или, на межпоповском, епархиальная кузница кадров. Именно здесь под надзором опытной братии новоиспеченный служитель алтаря познает все прелести богослужебной дотошности. «Атец, кади ровнее; атец, режь сегодня по херувимчикам (беря зачем-то в свою пухлую потную руку мою, держащую копие), вот так, причастников будет много; атец, крест поправь на груди; атец, лицо попроще сделай; атец, не тормози, на вход уже надо двигать!» И так далее, и тому подобное. Но дело не только в соборе. Оторванность от семьи – вот гораздо больший фактор дискомфорта, чем занудные бородатые дядьки в алтаре. Я – здесь, в региональной столице, жена с ребенком – там, за триста километров, в провинциальной глуши. Ситуация сама по себе ненормальная для молодой семьи. Но сан я принял добровольно, и поэтому пришлось терпеть. Молиться и терпеть.
Местом для ночевки и отдыха мне определили цокольное помещение храма соседствующего с собором монастыря. Днем эта комната служила чайной для монастырских священников, а также местом для полуденного сна между службами. Также в цоколе располагались гладилка, туалет и душевая комната. Цокольный этаж оказался весьма неуютным, холодным. Несмотря на лето приходилось пользоваться масляным обогревателем, чтобы хоть как-то нормализовать температуру. Перед заселением меня предупредили, что в десять вечера храм будет закрываться. Поэтому, если я планирую куда-то отлучиться, за пять минут до закрытия должен быть на месте.
В первый день сорокоуста после вечерней службы у меня в распоряжении оказалось целых два часа! За это время можно пройти несколько километров по областному центру, чем я и воспользовался. Постепенно затихавший городской шум уступал место проявлениям нерукотворных элементов в теле мегаполиса. Кусок леса, затесавшийся среди многоэтажек, запел птичьими голосами. Река зажурчала, падая с небольшого уступа, видимо, с основания бывшей мельницы. Цикады и сверчки стрекотанием навевали зевоту и напоминали – пора возвращаться.
Темнело. Заходящее солнце окрасило воздух в кофейный цвет. Без десяти десять я уже стоял на крыльце церкви, опершись спиной на одну из колонн. Тень от монашеского корпуса уже накрыла большую часть территории монастыря и довольно быстро приближалась к храму. Наблюдая за процессом тененаступления, я не заметил, как к двери подошла женщина, держа в одной руке монашеские чётки, а в другой гроздь разнокалиберных ключей.
– Батюшка, пора заходить, храм закрывается, – перебирая пальцами связку ключей, сказала монахиня.
Я зашел и обернулся, чтобы еще раз посмотреть на тень – она уже поглотила крыльцо и женщину в черном одеянии. Дверь медленно, неохотно поворачиваясь на петлях, закрылась перед моим носом, тяжелым звуком побеспокоив пространство позади меня. Два оборота ключа вместе с замочным механизмом провернули мое нутро. Только сейчас я понял – меня заперли в храме без возможности выйти до самого утра. Изнутри дверь открывалась только ключом, которого, конечно, у меня не было.
Несколько минут я смотрел в одну точку – в маленькую дырочку, которая вела к свободе. Да, в тот момент я почувствовал себя узником. Как так? Совершенно такого не ожидал. Тревога потихоньку стала меня пощипывать. Я схватился за ручку и нервно подергал дверь. Мне захотелось выйти – за моей спиной что-то происходило, чье-то присутствие вибрациями воздуха беспокоило сзади. Страх железным ломом через глотку опустился в чрево и как на вертел намотал все мое существо. Я долго не мог развернуться и наконец-то пойти к лестнице, ведущей в цоколь. У меня возникло желание прямо здесь, у входа, лечь спать. Но рациональные соображения все же заставили тронуться с места. В конце концов я в храме Божием – чего тут бояться?
Обернулся. Огромный объем пространства, заключенный в толстые стены, прижал меня к полу. Две колонны по центру держали свод, терявшийся высоко во тьме. Десятки лиц со стен и иконостаса смотрели на меня и словно говорили: ты здесь не один. Но это не утешало, хоть я всеми силами пытался себе внушить обратное.
Большое замкнутое пространство кружит голову – оно будто поклеточно растаскивает тебя и бесследно растворяет в себе. Маленькое пространство, наоборот, собирает тебя, упрочняет межклеточную связь. Лучше маленькая темница, чем большая гробница.
Спешным шагом я двинулся в цоколь – вязкая чернота поступенно затянула вниз. Обширный холл холодным воздухом проник мне под одежду и в тандеме с ломом страха начал трясти уставшее тело. В тот миг я осознал: ночь будет долгой. Склеп моих страхов оживился, словно расслышав команду в проворотах дверного замка.
Войдя в комнату, я долго не мог нащупать выключатель, днем не посмотрел, где он располагается. Включив наконец свет, подошел к половинчатому окну, которое защищала массивная решетка, и задернул штору. Сел на кровать. Задернутая штора превращала комнату в глухую коробку, а мне все же хотелось хоть минимального ощущения свободы. Раздвинул шторы. Густая темнота зловеще смотрела на меня. Опять же решетка. Снова задернул штору. Так повторялось несколько раз – я никак не мог определиться: тьма или несвобода.
Веки опускались от усталости. И поднимались от ощущения чьего-то присутствия. С открытыми глазами я как бы контролировал ситуацию, с закрытыми – вкладывал узду своей души в чужие руки.
Вот проваливаюсь в сон. Бесконечная темь за кожаными створками глазниц постепенно погружает в отдохновение, сознательное уступает место бессознательному. Сладостное расслабление чувствуется каждой клеточкой. Тело послушно поддается земному притяжению. С каждой минутой теряется потенциал сопротивления процессу погружения в сон. По-видимому, горизонтальное положение более физиологично для человека – организм не страдает от глумливого сознания и от ежедневных издевательств двоедушной воли.
Я вскочил от звонкого звука, своими остатками долетевшего до небольшой прогретой комнаты. Тонкая иголка напряжения сохранялась внутри – она и нарушила поверхностный сон. Часы показывали два часа ночи. Пытаться уснуть дальше было бесполезно – напряжение выросло до размеров кувалды. К тому же сильный уринарный позыв заставил двинуться к туалету. Скрип от половиц из холла поднимался вверх и эхом повторялся где-то под куполом.
Лунный свет через зарешеченные высокие окна полосками ложился на различные плоскости внутреннего убранства церкви. Поднявшись наверх, я по лунной дорожке пошел к левому пределу – там стояли строительные леса от пола до самого потолка. Неторопливый шаг позволил издалека заприметить какое-то шевеление около левого края солеи. «Может, кошка?» – подумал я. Они любители в храмы заходить. Нет. Что-то большое ворочалось на самодельной кушетке, сколоченной из нескольких досок. Из-под толщи одеял вылезла и приняла сидячее положение тощая фигура.
– Ой! А вы как здесь оказались? – спросил я.
На меня смотрели заспанные глаза рыжеволосой девушки. Золотистые кудри торчали из-под наброшенного на голову капюшона. Слегка разношенная толстовка и широкие штаны висели на худеньком невысоком теле. Она подошла ко мне со сложенными крест-накрест ладонями, смиренно опущенной головой и сказала сквозь невинную зевоту: «Батюшка, благословите!» Странная со стороны происходила картина. Нет, не то, что девушка в храме подошла за благословением к священнику, а то, что данное действо происходило ночью, в запертом снаружи помещении и рядом с тюремного вида спальным местом.
– А вы что здесь делаете?
– Сплю, – присаживаясь обратно на кушетку, ответила девушка.
– Хм… А когда вы сюда пришли?
– Где-то в 11 меня мать Магдалина запустила.
Из меня разом вывалилось напряжение – остаток ночи я буду не один.
– Это вы что-то уронили? – уже не особо желая выяснить это, спросил я. – Просто меня разбудил громкий звук, будто что-то тяжелое металлическое упало.
– Нет, здесь ничего не падало и я ничего не роняла, – забрасывая ноги на постель сказала девушка.
– Странно… Ладно, пойду к себе. А, кстати, как Ваше святое имя?
– Алёна, – посмотрев исподлобья, ответила она.
«Ммм…, а она симпатичная. Ночь. Два молодых тела в замкнутом пространстве… Но храм. А что храм? Это же Эдемский сад. Адам и Ева. Интересно, а у нее есть лифчик? Или толстовка прямо так, на голом теле?» – крутилось в не спавшем почти сутки мозге.
– Алена, а вы…?
– Я реставратор. Восстановлением настенных росписей занимаюсь. Иногда остаюсь здесь заночевать, до дома долго добираться.
Мне показалось, или она закусила нижнюю губу? Глаза хоть и привыкли к темноте, но лунный свет обрывался у кушетки и движения на лице было не разобрать. Хотя нет. Точно закусила – на мгновение блеснули белым ее верхние зубы. Девушка согнула одну ногу в колене и медленно легла на спину, положив голову на подушку. Кровь соблазна притекла в область моего паха. Конец возбужденного пениса уперся в резинку трусов…
Продолжение следует.