В очень-преочень глухом лесу жила одна колдунья. Она сама не знала, почему там жила, давно ли и даже который сейчас год. Однажды колдунья спала после обеда прямо на улице, а чтобы ей было хорошо – то наколдовала она так, чтобы ель склонила над ней ветки. Вырастила траву погуще, чтоб лежать было удобней, а двум кузнечикам вручила алебарды, чтобы те отгоняли прочих букашек от неё. Впрочем, кузнечики ей попались ленивые, и как только задремала колдунья – они тут же ускакали восвояси, покидав свои алебарды, и даже не предупредили колдунью, что уходят. И вот колдунья спала-спала, пока ей на нос не села муха. Если бы она села и ничего не делала, то, наверное, колдунья ничего бы и не заметила – но эта муха была не из тех, зря хлеб свой едят – и потому принялась важно расхаживать по носу колдуньи. А колдунья сначала носом в разные стороны дёргала, потом уже рукой махала, а потом привстала и стала искать своих стражников, но увидела, что тех нет, тогда колдунья приказала поймать муху пауку и привести к ней. Изловил паук муху и тащит её к колдунье. А муха и причитает:
- Ну по что я тебе, паучишко, ты ведь вон какой толстый и откормленный, съешь меня и вовсе брюхо твоё тогда переполнится, и лопнет оно от натуги, и что тогда ты делать будешь? А отпусти ты лучше меня, а колдунье скажешь, что ловил-ловил меня да не выловил.
- Я бы с удовольствием, - вздохнул паук, - но не могу. Колдунья знает, что я не могу не изловить кого. Потому уж очень я ловкий, а толстый я от нервов, – и подвигал виновато хелицерами.
Вздохнула тяжко муха, даже брюшко у неё так и вздулось, а потом втянулось как-то обречённо. А паук и говорит:
- Да ты не расстраивайся, ведь колдунья-то, она мух не ест. Так что, скорее всего, что спросить у тебя хочет, да после, может, и отпустит тебя. Я-то, понимаешь, сытый, - да и остальные не голодные, кто у колдуньи на поручениях состоит.
А муха всё равно вздыхает и вздыхает, вздыхает и вздыхает, так и вздувается да втягивается брюшко её. Жалко, конечно, стало пауку муху, но своей работы не выполнить не может он, легко погладил её по брюшку, глазами смотрит на неё подслеповатыми, а сам всё тащит муху к колдунье.
Вот принёс он муху колдунье. Сам откланялся да и убежал спешно, а колдунья мешает себе зелья разные, всякие фигурки висят перед ней, и говорит, на муху не смотря:
- А что ты, муха, такая приставучая? Зачем будила ты меня?
- Я не специально, честное слово, но мало ли какой вкусный пот или чего другое интересное было на носу у тебя, а мне бы покушать…
- Да… понимаю, но зачем же всё-таки на моём носу? Или ты не знала, что я колдунья?
- Честное слово, не знала… понимаешь, когда нужно запасов для детушек накопить да найти какую помойную яму для их беззаботной жизни, то как-то совсем туго соображаешь… вот с тобой я сейчас очень хорошо разговариваю, а чуть отлечу и сама не знаю, как все слова из головы моей вылетят.
- Ох, муха-муха, что ты, что другие – что вы все так на детей своих уповаете, а иные ведь вовсе и не ухаживают за ними – в лучшем случае в сочного паука личинку отложат или в помойную яму, - и посмотрела на муху очень осуждающе. Впрочем, муха не поняла, что это осуждающий взгляд, она вообще плохо разбиралась в человеческих физиономиях:
- Так ведь для того и живём…
А колдунья ходила-ходила, да вдруг возьми и обрати муху в человека:
- Звать тебя теперь будут, Василиска брезгливая, а меня зовут – Илона, я уверена, что Илона, - тут колдунья задумалась, - ну да, ведь сегодня пятница, а, значит, что Илона. А если и не так – то не важно. Пока же – пусть буду я Илоной. Или ты зови меня Илоной.
Потом колдунья чего-то всё бормотала-борматала… А муха встала и пошла к зеркалу рассматривать себя. «Так вот какие они, человеки»
А колдунья говорит ей:
- Так вот, Василиска брезгливая, сходи-ка ты по лесу – может, кого встретишь, потому как надо мне ребёнка, - колдунья Илона присела на табурет, откинулась – и ей сразу под спину шкурка подлетела и держит её, не даёт упасть, - хочется мне узнать, что это за такие дети или ребёнки. Я, конечно, видела много детей, но пока не понимаю, как мне их лучше выбрать, понимаешь? Вот и ты – почти копия меня получилась, только чуть отличаешься, - улыбнулась Илона. Присмотрелась Василиска, и, правда – копия она Илоны:
- А что мне делать-то, когда, если я ребёнка найду?
- А ничего не делай, просто ищи и смотри. А как найдёшь – я сразу пойму, потому что я буду видеть всё то, что ты видишь.
- Ну хорошо, а мне бы поесть да и еды бы в дорогу, - сказала Василиска.
- Вот тебе котомка, засунешь туда руку – и всегда что-то вкусное достанешь, если проголодаешься, а если пить захочешь, то просто к краю губами приложись – и напоит тебя котомка.
Схватила Василиска котомку и скорее выбежала весёлая. «Уж теперь я всегда буду сытая и напоенная!» Но потом подумала, что толку от этого немного, ведь Илона-то знает всё о том, где сейчас Василиска, вздохнула Василиска, достала пирожок из котомки и пошла по тропинке, покуда была та, а дальше стала уже через тёмные чащобы пробираться.
И вот шла-шла Василиска и вышла на широкую тропу. Села на камне и стала доставать из котомки еду и есть, а потом подносит её к губам и пьёт. И так целый час сидела. И поняла, что объелась и не может даже идти дальше. И решила Василиска поспать. Прилегла она прямо у дороги, а пузо у неё такое огромное-преогромное, что просто невозможно, и не может Василиска никак лечь – только на спину, кувыркалась она, кувыркалась, да в итоге решила, что будет неплохо, если она уснёт прямо тут. И уснула.
А в ту пору ехал мужик на ярмарку по той дороге. И увидел, что лежит на дороге беременная женщина. Подошёл он к ней, принялся её поднимать, тронул – а она мёртвая. «Ну,» - думает мужик, - «надо незаметно уезжать». А тут шум раздаётся навстречу: скачет путник какой-то. Стал мужик думать, что делать – ну и закинул женщину в телегу, прикрыл рогожкой, только ноги торчат, а лицо оставил, чуть вбок её повернул и дальше идёт себе, потом тоже на телегу прыгнул, да ведёт лошадь по дороге. А тут всадник ему навстречу:
- Что это у тебя баба в телеге, никак мёртвая!
- Да ты что! Окстись! – кричит мужик, а потом голос поубавил, - Чёрт ты дорожный! Чуть жену-то мою не разбудил. Езжай лучше и не кричи так, аль не видишь, что жена-то моя – беременная.
Посмотрел путник, что баба, вроде, розовая, да рогожкой прикрытая, и мужик, кажется, пристойный, и говорит:
- Ну, извини, ты куда путь держишь?
- Знамо куда, к фельдшеру. Что-то плохо моей-то стало. Вот и везу. Что-то она совсем сегодня примаялась, никак не могла ни минуты себе покоя найти. Я ей и предложил съездить к фельдшеру. А в дороге, знамо, разморило её. Кого бы не разморило, - улыбнулся мужик.
Ну, путник постоял-постоял, да и поехал восвояси. А мужик доехал до овражка, да решил, что тут-то всё и закончит, чтобы уж больше-то до такого страху не дойти, или в лапы кому не попасть. И вот слезает он с телеги, берёт бабу-то, а та тяжеленная, да живот у неё огромный. И потащил, значит, в овраг.
Дотаскивает, сажает её, а тут смотрит – на него сверху смотрит кто-то, а там стоят десять разбойников и хохочут над ним:
- Ты чего это, старый, удумал? В наших лесах хочет такими делами заниматься? И без нашего спросу.
На удачу мужичью в овраге-то ручей протекал и говорит он:
- Да вы что же сегодня, люди добрые! Совсем с ума посходили. Один мою жену вовсе схоронил, другие уже меня подозревают в её похоронах! Плохо жене моей беременной – вот и несу я её к ручью – чтобы водичкой обдать, может, полегчает. А вы бы уж лучше помогли, чем такое в добрых людях подозревать.
А разбойники, хоть люди и не самые хорошие, но всё же не черствы сердцем – да и как тут беременной женщине-то не помочь: ведь не звери же!
Помогли они мужику, спустились с ним к ручью. Стали водой бабу-то прохладной обдавать, а Василиска-то, возьми, и начни ворчать:
- Да что ж такое-то, вот только ж прилегла.
Мужик-то и сам удивился и обрадовался, и говорит:
- Вот спасибо, мужики, что помогли! Давайте назад её отнесём.
Понесли они её обратно. Василиска понять ничего не может. Смотрит на всех, и пока она что-то сказать хотела, как мужик-то уже с места тронулся, разбойники позади стоят, хохочут да руками машут вослед сидит, а Василиска лежит позади в телеге, а мужик, как отъехали поодаль-то, и говорит ей:
- Ты чего валялась-то на дороге, куда пошла-то такая пузатая?
А Василиска отвечает ему:
- Да так я, того, как бы. Детей хочу посмотреть.
- Скоро увидишь, - сказал мужик, про живот думая.
- А когда? - думая о детях, спрашивает Василиска.
- Ну, - посмотрел мужик, - видимо, совсем скоро.
- Ну и ладненько, договорились, - ответила ему Василиска, - я тогда ещё посплю немножко, а то умаялась я чего-то, - а перед сном в котомку полезла и стала пирожков уминать опять, да столько их слопала, что мужик диву давался только, где она их берёт и куда размещает. А Василиска опять наелась, да повалилась, и живот ещё больше прежнего, и стонет:
- Ох, не усну я теперь. Ох не усну.
И начала плакать, уж так объелась, что и живот-то у неё ужасно разболелся.
Ну что делать, повёз мужик её к фельдшеру. Стал фельдшер осматривать её, а ничего не может понять, и тут потрогает и там поглядит, и мужику отвернуться велит.
- Да, кажется, просто объелась она, надо бы ей чего такого, чтоб стало ей легче – там, глядишь, и хворь уйдёт, да и вовсе спадёт весь живот её.
А мужик-то аж икнул и расхохотался, а Василиска тоже смеётся, да делать нечего – дал фельдшер Василиске касторки, а потом отправили они её, куда следует. Оттуда Василиска вышла уже совсем без пуза и довольная:
- Вот не думала, что много еды может быть так плохо, - и улыбается, - ну давайте, показывайте мне уже детей.
Мужик покраснел, как калина осенью, а фельдшер понять ничего не может, а тут дочка фельдшера вошла, и увидела Илона дочку фельдшера и на ус себе мотает.
А дочка фельдшера поздоровалась да и дальше пошла, а Василиска во двор-то выбежала, а там детей-то – полно! Села тогда Василиска, и ногти грызёт на обеих руках от нервов. А Илона увидела всё и немало удивилась. И вот тогда махнула она рукой – и Василиска-то снова обратилась в муху и улетела поскорей искать себе продолжения рода, а Илона явилась тогда наместо Василиски и подошла к детям да стала их всех смотреть, гладить, на руки брать, а фельдшер и мужик смотрят да улыбаются, а после Илона поднялась и говорит им:
- Спасибо! – да после и убежала в лес.
И с той поры в ту часть леса стало стократ страшней ходить, потому как вечно появляется путнику ребёнок какой из коры и глины и весело зовёт поиграть, но только никому не бывает весело. А некоторые и вовсе от испуга с ума сходят, да так и смеются потом целыми днями, но да это так уж странно и редко, и Илона всё отрицает и даже тропинку к себе широкую провела, потому как скучает она по людскому общению. Да так и живёт одна в лесу со своими деревянными детьми. И никого из них не делает она настоящими отчего-то…
- Зато не мухи и не жуки они, а и пусть, что деревянные, - улыбается всегда Илона и обнимает детей своих…