От ночной пустой платформы, где не было ни одного работающего фонаря, мы отчалили в сторону леса, выпив вина «на ход ноги». Стояла середина девяностых годов, мы учились на разных курсах и занимались в туристической секции.
По маршруту нас вёл выпускник девяносто шестого года по имени Серёга, (с позывным «Кабан»). Он деловито светил себе налобным самодельным карбидным фонарём, когда сверялся с картой. Карбидный фонарь с отражателем я видел до этого только у спелеологов в Съяновских каменоломнях. На голове у человека с помощью широкой резинки был закреплён шланг. Из баллона на поясе, где две субстанции (вода и карбид), соединялись воедино, поступал по этому шлангу ацетилен, и на лбу горел неспокойный огонёк пламени. И этот неровный отсвет усиливался отражателем из жести. Поистине, это напоминало алхимическое делание.
У самого леса, в импровизированной беседке, тусовались какие-то тёмные личности. Разговор они вели исключительно матом, и от всей этой беседки веяло, как мне показалось животной агрессией. Будучи людьми вежливыми, мы с Ноздрёй проходя, поприветствовали их. В ответ мы услышали пьяный голос:
«Э, зелёные! А ну, упор лёжа приняли!»
Сергейчик зорал и швырнул в беседку пустой бутылкой из-под портвейна «три топора». Рома вообще был резким малым. Клейкая ночная тишина разбилась звоном разлетающихся осколков. Нехотя, Кабан развернулся на месте и достал нож, замотанный синей изолентой. Нож всегда висел у него на шее, когда мы шли по лесу. Кабан зарычал и попёр в сторону беседки. От страха я оцепенел, но двигался за Петреном, который тоже что-то шёл и орал. Я даже орать не мог, - горло сдавило спазмом от страха. Ноздря скинул свой рюкзак, вырвал с боковых строп сапёрную лопатку и заорал: «Сальмонелла!!!»
Драка не состоялась, - тёмные личности, спотыкаясь, свалили из-под навеса. Кабан обыскал место, где сидели ханыги, нашёл пустую бутылку и вручил её мне, на всякий случай. Положить её мне было некуда, и я тащил её в руках, потом выронил и поднимать не стал.
- Всё, отцы, валим в лес! - сказал Кабан, и мы ускорились.
Вид у нашего коллектива был забавный: Рома «Сергейчик» ходил в красном капроновом комбинезоне, а поверх комбинезона у него было чёрное драповое пальто. Надюха «Марина», и на учёбу, и в поход одевала балахон с Цоем, чёрные джинсы и модный китайский пуховик. Сергей «Кабан» ходил в армейском бушлате, спортивной шапке и джинсах. Димка «Ноздря», - в морских клешёных штанах, тельняшке, и видавшей виды «брезентухе», доставшейся по наследству от отца. Андрюха «Петрен» был в клетчатой рубахе, вязанной шапочке и армейском кителе. Мы с Димкой представляли еврейское лобби нашей группы, - у нас были часы и носовые платки.
Теперь всякий шорох с периферии я воспринимал как следы погони. Ноздря тащился сзади с лопаткой в руке. Он ещё в городе прикрепил к ручке своей лопатки петлю, и таким образом сделал себе темляк. Когда он раскуривал на привале трубочку, засыпая в её жерло моршанский табак из дедушкиных запасов, лопатка болталась у него в районе груди, вися темляком на кисти, словно огромный маятник.
За два часа интенсивного марша, никакой дождь и грязь под ногами не чувствовались, и было постоянно жарко. Песен не орали. Чавкали по грязи долго. Причём, идти наощупь было куда приятнее, чем в свете фонаря. Когда надо было перепрыгивать через очередную глубокую канаву, Кабан вставал сбоку, чтобы посветить прыгунам. В тусклом свете его «карбидки» выхвачена была из темноты дикая тёмная грязь. Мокрые чёрные ветки щупальцами тянулись к нашей маленькой группе. Наощупь шлось гораздо веселее. Говорить о такой вежливости, как пригнуть ветку, чтобы она не ударила идущего сзади, не приходилось. Интервал был по два-три метра, поэтому сырые ветки отгибались скользящими по грязи людьми и, свистнув в дождевой пелене распрямлялись, никого не задевая. Вдруг Кабан встал как истукан. В него воткнулся Сергейчик и заорал: - «Остановка!!!»
На остановке мы сгрудились к Кабану, предвкушая выпивку. Осветили пространство Ромкиным фонарём. Лес перед нами редел, заканчивался обрывом, и продолжался за рекой. Петрен пошёл пощупать спуск, но кубарем укатился вниз. Взявшись друг за друга, спускались мы по грязи, присыпанной снегом. Охочих разуваться и ломиться без портков на противоположный берег реки, (кроме Ноздри), не было. Вырубили себе палки, типа посохов и полезли в воду. Моя коряга при первом тычке в илистое дно сломалась, и я шёл, опираясь на Ноздрю. Тот не выпускал из руки свою «сапёрку».
Мне вдруг показалось, что на противоположном берегу реки сидят ханыги, которых мы прогнали и поджидают нас. Оказалось, что это просто деревья. Вообще, говоря «по чесноку», никакого желания рубиться с местными не было, однако была традиция и вот какая. Нельзя проходить мимо, когда тебе говорят плохие слова. Надо реагировать. Наши выпускники любили мордобой, но и могли договориться с противником. Что касалось до нашего курса, - мы приучились орать громко, швырять бутылки и прыгать в сторону противника.
Пока нам везло: - Бог любит смелых.
Кабан шёл уверенным шагом. Грязь со снегом под ногами чавкала. Когда мы шли по проторенной техникой колее, задача была: не соскользнуть в многочисленные лужи. Разговаривать было невозможно, так как не слышно было идущего впереди. Ноздря, идущий в хвосте, затянул наш походный пэан «Мамонты».
…Белые и серые, словно валуны
Серые и белые дикие слоны.
Сквозь тайгу дремучую тут и там, и тут…
И наша банда что есть мочи подхватывала:
МААААМОНТЫ, МАМОНТЫ ПО ТАЙГЕ ИДУТ!!!!
И не чувствовалось ни мокрого дождя, ни промокших ботинок. Только устремлённая к неизвестной точке в лесу группа. Кабан делал пару двухминутных остановок для выпивки «на ход ноги», и шагал дальше. Теперь мы опять углубились в лес и грязь сменилась снегом, в который мы проваливались. Поэтому тропили по очереди. Протопает один, устанет, отвалится набок, пропустит группу и встанет в хвост.
К трём часам ночи Кабан скомандовал: «Бивак!»
Все скинули рюкзаки на снег и началась работа по обустройству. Кабан отцепил пришвартованную стропами на рюкзаке снаружи пилу и послал Надюху - Марину искать веточки, которые станут для пилы рукоятками. Сергейчик взял ручной фонарик и стал осматривать верхушки у сосен, пытаясь определить, какая сухая. Ноздря и я растягивали между деревьями брезентовую палатку - «памирку». Петрен хрустел ветками, собирая топливо на растопку.
Из глубины сосен раздался торжествующий вопль Ромыча Сергейчика, это значило, что здоровая «сушина» идентифицирована.
Теперь предстояло запилить сухое дерево двуручной пилой. На запил собирались все, ведь упавшим большим деревом могло придавить и покалечить, и поэтому работу надо было делать сообща. Двое пилят, остальные упираются в дерево толкая его от себя в удобном направлении (так, чтобы падающее дерево не попало на ветки соседних деревьев). Потом те, кто держал, - пилят, кто пилил - толкает. Если имелись свободные руки, можно было сунуть в щель от пропила топор, и работая им как рычагом, не давать дереву зажать пилу. Это было очень жаркое времяпрепровождение, и в процессе пиления все раздевались чуть ли не до голого торса, не обращая внимания на дождь.
После того, как через двадцать пять минут, с оглушительным треском дерево падало, раздавался общий крик:
«Аыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы!»
Это значило — теперь у нас будут дрова, костёр и душевная пьянка с песнями.
На пенёк от поваленного дерева Кабан ставил флягу со спиртом, закусь, взятую из дома и кружку, и мы выпивали «за дрова». Потом следовал процесс обрубания сучков и веток руками и топором, распилки ствола на чурбаки и транспортировки брёвен к месту, где уже теплился огонёк. Несущий к костру бревно на загривке обычно говорил полену: «Буратино, сынок!»
Вообще, если попадалось голое бревно с длинным сучком, его обряжали в головной убор, ножом вырезали на нём окуляры и улыбающуюся пасть, и усаживали рядом с собой.
Самый сладкий запах в лесу - запах костра. Костёр - это тепло, свет и пища.
Дима достал из чехла гитару и принялся её настраивать. Когда таинство настройки было завершено, мы грянули песню, сочинённую Игорем Шеметовым, нашим товарищем. Слова были незамысловатые:
Наверно помнишь, как недавно гуляли мы с тобой
Ты мини-юбку одевала.
Гуляли тёмными ночами под яркою луной
Ты меня к губам прижала.
А твоя мама всё кричала: «Вам пора домой!»
А ты как прежде язык ей показала.
И мы с тобою побежали на берег крутой
Чтобы не слышать, как мама нас ругала.
Лишь только слышали вдогонку:
Эх, хулиганьё!
А дальше гром гремел, — вот так ругала мама!
Любимым развлечением Ноздри, помимо песен и организации бивака было, - вытопить жир из пустой банки с тушёнкой и украдкой плеснуть его в костёр, (следовал кратковременный форсаж пламени, вверх поднимался сноп искр, и все кричали). Также Дима любил нагревать пустую пластиковую, закрытую пробкой бутылку, до момента затвердения, чтобы потом тихо метнуть её в пламя. Происходил взрыв с мощным хлопком.
Когда постепенно огонь вошёл в свои права, пожирая сначала тонкие ветки, потом более толстые, потом чурбаки с верхушки, мы сложили нодью. Нодья - это составленные особым образом три толстенных бревна, между которыми имеются промежутки для доступа кислорода. Такое сооружение будет гореть в любую погоду всю ночь. Утром, достаточно просто оживить угли, помахав «пятиточечником», и сдвинуть куски прогоревших брёвен в пламя. Не помню, чтобы мне было холодно на маршруте. На марше было жарко, у костра приходилось крутиться как на виртуальном вертеле. Один бок прожаривался, второй студился. Ноздря вручил свой фотоаппарат Ромычу и полез на дерево, я встал вплотную к дереву и началось постановочное действо: Дима Ноздря делал вид что падает. Я делал вид что его ловлю. Когда постановочное фото было снято, Дима и вправду свалился на меня.
За это время палатки наши уже теснились рядышком — вход ко входу. Под палатки бросали лапник, сверху их накрывали целлофаном. Над костром на приличной высоте натягивали тент. Каны мы вывешивали на тросики над костром с помощью крючков. Поднимая или опуская кан над пламенем, можно было регулировать интенсивность кипения. Самая главная забота при готовке - мешание макарон, чтобы не подгорали.
И вот, когда еда была готова и разложена по мискам, когда чай был заварен, а раскладывающиеся стопки наполнены разбавленным спиртом, наступало время беседы и песен. Перед чаепитием у нас был ритуал «пугания чая»: для того, чтобы чай правильно заварился его требовалось «напугать», — сгрудиться над каном с чаем и громко заорать хором.
Над интенсивно горящим костром крутились искры. Жар был такой, что грязь вокруг костра просохла и все мокрые вещи высохли моментально. Сушили специально только ботинки, надевая их на вбитые в землю колышки, на почтительном расстоянии от костра. И всё равно у Кабана немного растеклась от жара пенополиуретановая подошва на ботинках. На брёвнах были постелены пенки, на пенках в разных положениях сидел, полусидел или полулежал коллектив и беседовал, выпивал, пел, спал, ел. Снег вокруг бивака был вытоптан и чернел костровой копотью.
В воскресенье мы вернулись в город поздно. Ботики, штаны ниже колен и куртки вымокли почти у всех. Основные участники «регаты» поехали до конечной — вокзала. Мы же вышли на платформе электричек недалеко от дома, где жила Надя по прозвищу «Марина». Маринка пригласили нас всех к себе в гости. Метро уже закрылось, так что полтора километра мы протопали пешком. На улицах было неспокойно, слышались сирены милицейских машин, какие-то личности провожали нас четверых взглядами. Во дворах грохотала музыка. Но всё это тонуло под густой пеленой снега с дождём. И мы плыли финальную стометровку по этому дождю со снегом, и на мгновенье нам стало казаться, что мы всё ещё идём по лесу. В магазин решили не заходить, потому что не хватило бы сил уйти из тепла в холод улиц. В квартиру мы вломились на пределе моральных и физических сил и с довольным кряхтеньем стали разуваться. Кто-то совал руки в гармошку батареи, пытаясь отогреть пальцы. Пальцы оттаивали, по щеке у счастливца стекала слеза. Через пятнадцать минут сидения на полу, созрела идея сходить в магазин и купиь вина, чтобы сварить глитвейн. Как его варить никто не знал. Мы разбавляли вино тёплой водой и называли это «глин». Посчитали наличность: оказалось, что мы можем себе позволить четыре бутылки. Самое сложное было надеть свои мокрые башмаки и завязать влажные шнурки, напялить мокрые анораки. Благо, что шли в магазин налегке, взяв один пустой рюкзак. Рома Сергейчик сказал, что с рюкзаком идти гораздо теплее. Путь наш петлял по мрачным дворам, и мы как-то неожиданно согрелись. Да магазина дошли без проблем, вина купили тоже без проблем.
На обратном пути мы решили срезать дорогу через детскую площадку. На площадке стояла под углом 15 градусов деревянная фигурка медведя размером с ребёнка лет пяти. Мы решили вчетвером компенсировать его наклон, но к сожалению, мишка выдернулся из своего гнезда и упал к нашим ногам. И тут Надя — Марина сказала:
- Заберём его домой. Должно быть ему холодно!
И мы потащили деревянного медведя к подъезду. Проезжавший мимо наряд проводил нас глазами, а Петрен сказал им:
- Доброй вам ночи! Помогать не надо, мы сами справимся!
Лифта в доме не было, но и мишка был не тяжёлый. Пару раз, правда, мы уронили его, но шум был по тем временам неагрессивный, так что никто не вышел. Разместили деревянного гостя в большой комнате. Не помню у кого мелькнула идея с ним выпить. Поставили деревянного Топтыжку во главу стола.
В ванной у Марины царил устроенный нами хаос, - я стирал носки, в этой же воде Роман мыл ноги, а Петрен в это время принимал там же душ. Откупорили вино, протолкнув пробку карандашом вовнутрь, (открывалки у нас не было).
Самым уютным и приятным в моей юности было это застолье с медведем во главе стола, вином, смешанным с кипятком, и макаронами с тушёнкой в качестве закуски. За окном сонного города валил снег с дождём. А у блудных детей, потерявшихся в круговороте эпохи перемен было застолье и медведь.
