С моим лучшим другом, Максимом Антиповым, мы родились в один день, вернее, в одно утро: первого июня, в утро самого первого дня лета. И целый день мы с ним прожили, и целую ночь… И наши мамы за это время подружились. На следующее утро они рассказывали друг дружке разные секреты про то, как печь пироги, варить борщ и делать салаты, как вязать пинетки, – это такая детская обувь, самая первая. А нам с Максимом в это утро уже исполнились сутки.
А днём началась война.
Наши папы тоже подружились бы. Но они не успели. Когда забирали нас с мамами домой, только кивнули друг другу и пожали руки. А потом мой папа погиб на блокпосту под Славяносербском – мне тогда было три месяца, и я не запомнил, как папа держал меня на руках и как он радовался, что я родился, – об этом мне мама рассказывает… А Максимов папа погиб в бою под городом Счастье, – это у нас на Северском Донце так красиво называется город.
А в начале этого лета нам с Максимом исполнилось по восемь лет, и мы перешли во второй класс. Вообще-то, Максим мне не только лучший друг, он мне ещё и брат, потому что моя мама – крёстная Максима. А его мама Алёна и старший брат Денис погибли ещё в конце того лета, когда мы с Максимом родились. Тогда во всём городе не было воды, и мама Максима оставила его у нас, а сами они с Денисом пошли пешком аж на Каменный Брод, к колодцу, чтоб воды принести. А в это время снова начался артиллерийский обстрел. Потом нас с Максимом крестили, и он стал маминым крестником, а, значит, моим братом. Когда у Максима никого не осталось, моя мама позвонила сестре его мамы Алёны. Сестра жила далеко от нашего Луганска, там, где украина. Моей маме эта сестра сказала, что она не посылала Олэну (Алёну) на Донбасс, не заставляла её выходить замуж за донбасского москаля, и теперь ей не надо родычыв-москалив (родственников-москалей), потому что её муж, Остап, пишов служыты до АТО и прямо сейчас стриляе по клятым москалям (пошёл служить в АТО и прямо сейчас стреляет по проклятым москалям. Зона АТО – зона антитеррористической операции – так на украине называют бомбардировки и обстрелы Донбасса, а также действия укрофашистских карателей из националистических батальонов айдар и азов, – примечание автора).
И Максим остался жить с нами. В школе сначала думали, что мы с Максимом двойняшки, – пока не узнали, что моя мама – крёстная Максима, и что с его мамой они подружились в тот день, когда мы с Максимом родились. А мы и правда с ним похожи, – моя мама тоже так говорит. У нас обоих светлые волосы и веснушки на носу – и у меня, и у Максима.
Во двор нашей пятиэтажки часто приходит Димка Елисеев. Мы с Максимом сразу поняли, что Димка влюбился в нашу соседку, Веру Кирееву. Оказывается, до войны Вера и Димка учились в первом классе вместе с Максимовым братом, Денисом. Пока война не началась, они успели окончить первый класс, а теперь уже девятый окончили. И война тоже девятый год идёт. Если б Денис тогда не погиб, то он сейчас тоже окончил бы девятый класс. Мы с Максимом думаем: наверное, здорово, когда у тебя есть старший брат, – такой, как Димка Елисеев. Хотя Анна Павловна в школе и говорит, что Елисеев – разгильдяй и шалопай, но нам Максимом всё равно хочется, чтоб у нас был такой старший брат. После девятого Димка поступил в колледж – на машиниста угольного комбайна. Димкин отец погиб на позициях этим летом, когда наши брали Северодонецк и Лисичанск. И Димка сбежал на позиции, прямо на линию боевого соприкосновения. Он высокий и рослый, но комбат Коршун – это у комбата такой позывной – всё равно узнал, что Димке только пятнадцать, и привёз его назад, к матери. Мать отодрала Димку за уши, а потом долго плакала.
Димка с Верой ходят гулять в сад Первого Мая. Веру он ждёт очень долго: все девчонки любят долго собираться. Пока Вера примеряет свои платья, юбки и брючки с блузками, а потом ещё красит ресницы, Димка подсаживается к нам на скамейку под каштанами. Мы с Максимом любим, когда Димка рассказывает, как было до войны. А нам не верится, что в Луганске ездили троллейбусы и даже трамваи. Потом от авианалётов и артобстрелов трамвайные пути повредились, и мы с Максимом так ни разу и не видели, как по рельсам ездят трамваи. А ещё мы не видели, какой раньше была степь за Луганском. Димка говорит, что степь была без конца-края. И ковыль, – будто белое море. А ночью ковыльные волны казались серебряными. В это нам с Максимом тоже не верится. Недавно мы с моей мамой и с Максимом ездили проведать мою крёстную, – она живёт под Станицей Луганской. Ковыль, конечно, мы видели… Но он нам не показался бескрайним белым морем. Мама смотрела в окно и плакала. Мы с Максимом тоже смотрели в окно и видели глубокие окопы и воронки от снарядов, – будто раны на земле… И эти раны разорвали на куски всю степь, и прервали бескрайность, – теперь ковыль не убегает серебристыми волнами в бесконечную даль, а как-то горестно колышется над этими глубокими ранами.
Наша соседка Вера тоже поступила в колледж – учиться на повара. Наверное, чтоб вместе с Димкой быть. А осенью, ранним утром, их колледж и общежитие всу обстреляли американскими «хаймарсами». И Вера погибла в своей комнате в общежитии. Димка Елисеев приходит к нам во двор, до самой ночи сидит на скамейке под каштанами, – пока у него в пачке не заканчиваются сигареты. Димка с Верой очень хотели поехать в степь, – когда зарастут окопы, и снова будут катиться бело-серебряные ковыльные волны по безбрежному морю.
А теперь Веры нет.
Навигация по каналу «Полевые цветы»