Новый школьный предмет - родная литература (русская) - заставляет учителей и учеников обратить больше внимания на региональную литературу. Наверное, определение "региональный" звучит для литературы или писателя обидно, но поверьте, в данном тексте это просто принадлежность к определенному региону, без всякой оценочности. Наоборот, хочется обратить внимание на одного из молодых писателей, имевших счастье родиться на берегу "Мирового океана Уральского озера", как назван в его романе "Опыты бесприютного неба" Тургояк.
Родина Степана Гаврилова - маленький уральский город Миасс в Челябинской области. Следуя пути Максима Горького, Гаврилов перебрал множество профессий, узнавая жизнь, скитаясь по просторам России от Челябинска до Питера, Роман "Опыты бесприютного неба" вышел в "Знамени" в 2019 году. В первой его части узнаваемы Машгородок и Тургояк, именно узнаваемы, а не названы, впрочем, запечатленные на страницах черты 90-х, а потом 2000-х делают их, вероятно, узнаваемыми не только для жителей Миасса, про который речь, но и любого провинциального города постперестроечной эпохи. Книга - своеобразный портрет поколения родившихся в 90-х. Какие они? Чем живут? Чем дышат?
Герой-рассказчик много рефлексирует, и благодаря этому можно попытаться выделить несколько основных черт. Во-первых, ощущение, что "лучшее, конечно, позади", ощущение, что тебе достались "объедки времени". Во-вторых, они пытаются найти свое место в жизни, не следуя традициям и схемам "нормальности".
В-третьих, полная и совершенная аполитичность. Их не волнуют битвы политических партий, путь России, ностальгии взрослых по развалившемуся Союзу герой противопоставляет горечь по умершему постмодернизму. Роман Степана Гаврилова между тем доказывает, что постмодернизм вовсе не умер, транслируя многие положения философии этого направления: иллюзорность мира, многогранность истины, не познавание, а лишь интерпретация реальности, плюс, конечно, интертекстуальность. Дадаизм, французский поэт начала 20 века Аполлинер Гийом, американская группа экспериментального рока Sonic Youth, лабиринт Минотавра - можно читать книгу и без представления обо всем этом, но это будет другой роман.
Ценители "медлительности изысканной русской речи" найдут в романе много прекрасных описаний, развернутых метафор, небанальных сравнений, особенно в первой части.
Осень всегда приходила ко мне бабушкой-татаркой. Эти тихие бабушки на национальных праздниках. Они улыбаются золотыми зубами, будто что-то знают, улыбаются много и часто, блестят их черные, хитрые глаза. Стелются золотым, алым и атласно-малахитовым многочисленные юбки, расшитые узорами кафтаны и платки. И звучит песня — на татарском, конечно — какая-то грустная, где множество гортанных звуков, шипящих, где много неистовых «а» и «э».
Немного сбивает непоследовательность автора. Не называя Тургояк и Миасс, он дает название поселку возле перевала Дятлова Малые Махры, несуществующее на карте Урала, да и при описании Кыштыма называет гуманоида, найденного там Андрюшенькой вместо Алешеньки.
Но общего впечатления от романа это не портит. Стержень, на который нанизано повествование, - типичная бинарная оппозиция: высокое небо и обыденная земля. " Я терял это небо. Я обретал себя земного и мало смотрел вверх — всё это было слишком сумбурно и суетно" . Выживание (в буквальном смысле слова) в Питере, бесприютная жизнь, наркотики, чужие квартиры, сомнения, случайные работы, среди которых работа зубоносом кажется удачей - найдет ли герой свое место в жизни или, чтобы найти место на земле, надо окончательно отказаться от неба? Ответ на этот вопрос предстоит дать читателю.
Понятия не имею, зачем мы здесь. Мне больше ни за что не стыдно. Мне вообще никак — если говорить в целом. Когда-то я хотел вернуться, но едва ли хочу сейчас. Я поглядываю в бесприютное небо и хочу разгадать пророчество. В моих руках — сумка с керамическими зубами, я несу их кому-то, кому они очень нужны. И если нигде нет моего места, то моё место везде. Разве это не очевидно? По-моему, очевидно.
