Читать сначала - здесь
Какой ты медик на первых курсах? Так, одно название. Физика, химия, биология, анатомия – дисциплины, изучаемые и в других вузах. Никакой специфики и колорита.
В клинику студенты лечебного факультета приходят на третьем курсе, натерпевшись к этому времени унижений от старшекурсников. Пересекаются они в главном корпусе – там, где изучаются общественные дисциплины: история партии, философия, научный коммунизм. Дисциплины, как бы парящие над всеми другими, для которых не существует курсов, потоков, возрастов. Знать их обязан каждый, кто решил надеть белый халат.
Там они и сталкиваются: старшие и младшие, как в армии – деды и молодняк. Там и услышал Герман впервые в свой адрес реплики типа «Ну, как, мальчики, поковырялись в трупах? А в носу после этого не забыли?»
Ему было особенно обидно, ведь он не раз и не два к тому времени ассистировал на полостных операциях. Одному такому лбу, выходящему с лекции по научному атеизму и буркнувшему неосторожно: «Эх, молодежь, учить и учить вас еще…» он не удержался и ответил:
- Может, тогда помоемся на варикоз? Ты мне крючки подержишь.
Фразу услышали почти все студенты его группы. Округлившиеся глаза старшекурсника были лучшим подтверждением одержанной победы. Надо ли говорить, что авторитет Сухановского после этого случая в группе стал неуклонно расти.
В клинике все по-другому. Запахи, цвета, звуки, само время, кажется, течет несколько иначе. Только Сухановскому это не впервой. Ему клиника – как дом родной.
Первое знакомство с пациентом, сбор анамнеза, прощупывание печени, простукивание сердца – то, что на медицинском языке называется соответственно пальпация и перкуссия – накладывает отпечаток на дальнейшую учебу, наполняет ее несколько иным смыслом, резко повышая самооценку. Так и бьется в груди, чуть не выпрыгивая из нее: ты врач, ты врач, наконец-то!
Однажды Герман поймал себя на том, что пытается объяснить однокурсникам функции брюшины с преподавательской интонацией. Чуть назидательно, чуть с превосходством, - как бы услышав себя со стороны. Но чем тогда он лучше того наглого старшекурсника, которого сам же приструнил в главном корпусе? Ведь он такой же, как все, просто успел немного больше. Кто ему дал право разговаривать свысока?
Особенно комфортно, как рыба в воде, Сухановский чувствовал себя на циклах хирургического профиля: оперативной и общей хирургии. Ему фактически не приходилось ничего учить, он словно родился с этими знаниями.
Именно на кафедре общей хирургии и состоялся его разговор с Немченко, вошедший потом в историю. Осмотрев одного и того же больного, студенты делились с преподавателем своими соображениями относительно дальнейшего наблюдения, плана обследования.
Преподавателя, доцента кафедры Петра Ивановича Харина, помнится, куда-то вызвали, он оставил группу заниматься самостоятельно. Будучи всецело поглощен темой, Герман спросил Артема насчет только что пропальпированной печени пациента. Услышанный ответ обескуражил:
- Ничего я там не прощупал, успокойся.
- Как это ничего, - Сухановский будто скальпелем вспорол аорту и на него хлынул кровавый фонтан, - плотный край выступает из-под реберной дуги на пару сантиметров, как минимум.
- Очень может быть, но мне это не интересно, - без намека на конфронтацию заключил Немченко. – Я в институт поступал не для того, чтобы после него еще и руками работать. У меня голова на плечах имеется. Наличие вуза в анамнезе подразумевает интеллигентные виды деятельности.
Герман уловил, как тихо стало в ординаторской. Однокурсники словно замерли в ожидании продолжения словесной баталии.
- А хирургам, значит, голова на плечах не нужна?
- Нужна, - согласился Немченко. – Она всем нужна: слесарям, хлебопекам, комбайнерам, кондукторам… Последним – особенно. Представь только на минуту, если он перестанет считать в уме деньги, к чему это может привести.
- Погоди, ты приравниваешь работу хирурга к работе… слесаря? – уже с трудом себя контролируя, вцепился мертвой хваткой Герман в услышанное. - Я правильно тебя понял? Или мне послышалось?
- У-у-у, как все запущено-то, - попытался отшутиться Артем. – Да с вами, любезный, на подобные темы и разговаривать-то опасно. Ничего ни к чему я не приравниваю, успокойся. Я считаю, что исправлять что-то руками в принципе, заниматься прикладными видами деятельности – это несколько примитивно, что ли. Последнее дело. Это говорит о том, что по-другому у медицины ума не хватило. И она не нашла ничего другого, чем взять и отчекрыжить что-то, потом просто заштопав это место. Это проще простого – удалить и зашить.
- Так и скажи, что считаешь хирургов чернорабочими.
- В медицине – да. Они мастера своего дела, не спорю. Но работать вручную – это признание собственного бессилия что-то сделать головой. Мозгами. Я говорю про принцип. Есть резьба по дереву, например. Да что далеко за примером ходить, вспомни стройотряд. Володя Илюшкин наш как умел работать топором, а? Ювелир! Как ударит, так в точку, ни сантиметра вправо или влево. Я восхищался его работой!
- Твоя позиция понятна, можешь не продолжать, - Герман закрыл историю болезни, поднялся со своего места и пошел к выходу. - А кого в медицине ты считаешь… выше всех? У тебя же наверняка существует своя иерархия, не так ли?
- Психотерапевтов хотя бы, - не задумываясь, выдал Немченко. – Не психиатров, подчеркиваю, а психотерапевтов. Психиатрия имеет дело уже с органическими изменениями мозга, она фактически ничего не лечит, а блокирует, вырубает, проще говоря. Глушит противосудорожными, транквилизаторами и нейролептиками. Вот психотерапия – это да! Тонкая и деликатная работа.
Герман уже взялся за ручку двери, но выходить из ординаторской передумал. Окинув взглядом однокурсников, заметил, что каждый делает вид, словно чем-то занят, а на самом деле все слушают их диалог.
- Объясни, пожалуйста, для чайников, - подал голос сидевший в углу Никита Царегородцев. Его красноватое, испещренное фурункулезом лицо выражало крайнюю степень любопытства. – А чем психиатрия отличается от психотерапии?
- Психотерапия пытается не допустить, чтобы понадобилась психиатрия, - с чувством уставшей обреченности начал разжевывать Немченко. – Правда, ей это не всегда удается. Болезнь развивается постепенно, не сразу. Психотерапевт должен вмешиваться, когда только появились первые признаки, когда изменения еще носят функциональный характер. Ее основное оружие – внушение и гипноз.
- Что-то не слышал я, - засомневался так и стоявший у выхода Сухановский, - чтобы с помощью гипноза удалось когда-то предотвратить острый аппендицит или, скажем, приступ желчекаменной болезни.
- Спазм гипнозом можно снять! – уверенно отчеканил Немченко. - Это доказано! Если вовремя вмешаться. Другое дело – это никогда не получается.
- Ага, заговоры, навороты-привороты разные. Знаем, проходили, - Герман открыл дверь. – Этим, с позволения сказать, искусством в наших деревнях каждая третья бабка владеет в совершенстве. Только не знают старухи, что это называется модным словом «психотерапия».
С этими словами он вышел из ординаторской, закрыв дверь. Было слышно, как вспыхнувший хохот заглушил оправдания Немченко.
Когда шел по коридору, в нем клокотала злоба на однокурсника. Вот уж от кого-кого, а от Артема он никогда такого не ожидал. Чернорабочие, значит! Землекопы-посудомойки, полотеры-сантехники, ну-ну… А как схватит почечная колика или панариций нагноится, к кому побежишь? Гипнозом будешь снимать? Чистоплюй хренов!
В ординаторскую решил не возвращаться. Забрав дипломат в учебной комнате, спустился в раздевалку. Вышел расстёгнутым на декабрьский мороз и даже не заметил.
Может, и чернорабочие, может… Чернорабочие медицины – в этом что-то есть! Ассенизаторы в своем роде. Ведь надо кому-то заниматься панарициями, маститами, тромбофлебитами! Если не он, то кто? Немченко считает это ниже своего достоинства, и черт с ним!
Когда дошел до троллейбусной остановки, какая-то сердобольная бабуся взяла его за полу куртки:
- Застегнися, - ее разрумянившееся на морозе лицо напомнило ему печеное яблоко. - Ить простудишься, милок!
- Спасибо, бабушка, - улыбнулся он ей. – Вон мой троллейбус подкатывает, а там тепло, не замерзну.
Перед домом Людочки ветер чуть не сорвал с его головы шапку.
Увидев его на пороге, девушка всплеснула руками:
- Замерз совсем! Раздевайся, сейчас поставлю чай.
- Мне не чай нужен, совсем другое! – сбросив ботинки, шапку и куртку, Герман схватил ее и прижал к себе что было силы. – Подожди ты со своим чаем, успеется.
- Что с тобой? – насторожилась Людочка. – Ледяные руки… Отпусти, задушишь! Отпусти, говорю, слышишь?
Он чуть ослабил хватку и принялся целовать ее в шею, ухо, пьянея от запаха волос и обрушившейся на него теплоты.
- Я чернорабочий, Люд, понимаешь… чернорабочий. Ты за чернорабочего замуж бы пошла? Представь… я – чернорабочий!
- Тебя выгнали… из института? Почему именно… чернорабочим? – недоумевала девушка, пытаясь вырваться из его цепких объятий. – Что, других профессий мало? Лифтером, например.
Он ослабил хватку, притворно озадачился:
- Это те, которые в банях женщинам лифчики застегивают и расстегивают? Слышал, у импортных бывают очень сложные механизмы.
- Пошляк! Вот о чем вы между лекциями треплетесь! – она попыталась оттолкнуть его, но у нее ничего не получилось. - Самый настоящий пошляк! Ну, в таком вузе учишься… Чему удивляться?
- Согласен, пошляк, но не чернорабочий!
Герман схватил ее с новой силой и потащил на диван. Он больше ее не слушал, пуговицы блузки полетели на пол. Сдернув одну чашечку лифчика вверх, он увидел ее грудь с коричневым соском и понял, что остановиться уже вряд ли сможет.
Он и не знал, что вид женского нижнего белья может так заводить, так подстегивать, так сносить крышу…
Как Людочка ни отбивалась, как ни умоляла остановиться, прекратить, он сорвал с нее все, что можно и грубо вошел, даже ворвался, уловив в этот момент ее короткий судорожный вскрик.
Все закончилось в считанные минуты.
Когда потом в ванной смывал с себя «следы преступления», заметил кровь. Уже знакомый махровый халат висел на крючке. Выйдя в нем коридор, поинтересовался буднично:
- У тебя месячные? Почему не предупредила?
Ничего не видя перед собой, поплелся на кухню, взял из сушилки чистую чашку, по-хозяйски плеснул из чайника воды, сделал несколько глотков. Только теперь заметил, что Людочка вся заплаканная стоит в прихожей, держит в руках его куртку и шапку. Дверь на лестницу открыта.
- Ты чего? Извини, не знаю, что на меня нашло. В голове помутилось кратковременно. Это все Немченко, козел…
- Убирайся вон и забудь сюда дорогу!
Было в ее интонации что-то, не позволяющее усомниться в окончательности решения.
Герман одевался, чувствуя, как из подъезда тянет холодом. Дверь, как он ни просил, Людочка не закрыла. Подбирал мысленно какие-то слова, оправдательные формулировки, понимая, что все бесполезно. Напоследок обернулся на пороге, раскрыл рот, чтобы еще раз извиниться, но не успел, она опередила:
- И никаких месячных у меня нет, урод!
Выдохнув это, девушка вытолкала его на лестничную площадку и захлопнула дверь. Окончательно «очнулся» он только на улице.
Выходит, она была девушкой? Как пишут гинекологи в амбулаторных картах, virgo intacta? И он только что, как последняя скотина, порвал единственную хрупкую преграду?...
Что это с ним? Неужели перепалка с Артемом на кафедре общей хирургии, как красная тряпка для быка, заслонила все остальное, не оставив на поверхности ничего, кроме ущемленного самолюбия?! А адреналин в крови зашкалил настолько, что иного способа его «заземлить» кроме, как безжалостно подчинив себе любимую девушку, изорвав в клочья ее одежду, Герман не нашел? Кто он после всего этого?
Или сердобольная бабуся на остановке его так мастерски запрограммировала на жестокость, что он не заметил? А что, он слышал подобные загадочные истории. Только жизнь – не детектив, не ужастик, и пытаться оправдать своё гадкое поведение за счет ни в чем не повинной бабки – так же низко и мерзко, как и то, что он недавно совершил по отношению к Людочке.
О чем уже пожалел, и, возможно, пожалеет еще не раз.
Но самым шокирующим, самым парализующим было другое. Каких-то полчаса назад он бы ни за что в это не поверил. Морду бы набил любому, посмей кто сказать такое про него. Теперь морду бить некому, разве что – себе.
Срывая с нее одежду, пересиливая ее сопротивление, унижая ее тем самым, он испытал такое... С чем сравнишь вспышку молнии в нескольких метрах от тебя? Или затяжной прыжок с нераскрытым парашютом?! Или езду по встречке с запредельной скоростью…
Это надо однажды испытать, и тогда никаких слов в качестве подтверждения не потребуется.
Как шизофреник, он внутренне раздвоился, одна его половина ненавидела другую за совершенное. Пыталась найти какие-то уничижительные термины, плевалась, негодовала, не желая уживаться со второй в одном теле. Вторая половина готова была все это терпеть. После того, что ей позволили сделать.
* * * *
Где-то он слышал, что извиняться перед человеком за совершенную бестактность или подлость надо как можно раньше, не оставляя беднягу наедине с нанесенной обидой на длительное время. И наоборот – высказывать претензии, пусть даже заслуженные, лучше спустя какое-то время, когда в душе все уляжется, и будет выглядеть не так катастрофично.
Однако дни текли подобно излившейся из жерла вулкана лаве, оттесняя его все дальше от совершенной подлости, а он ничего не предпринимал для примирения с Людочкой. Бездействовал, короче.
Так может, и не было никакой любви? Вместо нее – мыльный пузырь, фикция? Развернул красивую обёртку, а конфетки-то и нет!
Примерно через неделю муторного, невыносимого самокопания Герман понял, почему не ищет новых встреч. Почему не стоит часами на коленях под ее окнами или на лестничной площадке перед закрытой дверью. Поскольку он не мог объяснить сам себе, что такое с ним случилось в те минуты, то и пообещать, поклясться, дать хоть какую-то гарантию, что такое не повторится, не мог. Прежде всего – самому себе. А врать Людочке не хотелось.
И еще. Он начал немного бояться, что подобное повторится. В самый непредвиденный момент, когда меньше всего ожидаешь. И что тогда делать? Впрочем, в такие моменты об этом не думаешь.
Самое поразительное - отношения с Немченко вскоре наладились, словно и не было той обидной дискуссии на кафедре общей хирургии. Более того, Сухановский мысленно согласился с многими выкладками оппонента.
- Сам посуди, - втолковывал ему Артем едва ли не на следующий день. – Предположим, у женщины рак молочной железы. Мы удаляем у нее практически всю ткань железы с прилежащими лимфоузлами. И это называется, мы ее лечим? Проводим калечащую, обезображивающую операцию, называя это лечением. Если не лицемерие, тогда что это?
- Но в противном случае женщина умрет! Удаляя опухоль, мы спасаем жизнь! Из двух зол надо выбирать меньшее.
- Я не говорю, что следует сидеть, сложа руки. Если официальная медицина не в силах что-то лечить, то, как неизбежность, можно принять и подобное варварство. Это ж, как сантехники, чтобы не затопило соседей из прорванной трубы, они выключают воду во всем стояке. Полподъезда без воды, зато сверху не капает. Только надо вещи называть своими именами.
Безапелляционность Немченко, его хладнокровные формулировки буквально выворачивали наизнанку. Иногда казалось, что возразить нечем.
- Но сантехники на следующий день накладывают на место прорыва жгут или муфту, - все же возражал Герман, вспоминая хмурых мужиков из ЖЭКа, клянчивших по обыкновению у его родителей трешки. - А то и меняют прорванную трубу.
- Вот! Что и требовалось доказать! – не скрывал Немченко своего торжества. – Сантехники, и те оказываются на высоте в аналогичной ситуации в отличие от хирургов. Они решают проблему в принципе!
- Но организм человека в миллион раз сложнее водопровода!
- Так и учат на сантехника намного меньше, чем на врача.
Дискуссия, по сути, не кончалась, прерываясь на лекции, практические занятия, завтраки-обеды. И, конечно, ночи и воскресенья. Какого-то общего знаменателя, к которому бы могли прийти дискутирующие стороны, пока не предвиделось.
Однажды Герман проснулся среди ночи, в темноте подошел к окну и прислонился щекой к холодному стеклу. Не потому ли отношения с Немченко у него нормализовались, что он сорвался на Людочке?! Девушка стала громоотводом, принявшим на себя электрический разряд гигантской силы. Что сейчас с ней? Как она живет?
Сможет ли он так дальше?
Утром следующего дня перед лекцией он решил заехать к ней, извиниться, признаться, что жить без нее не может. Что ему плохо без нее… В общем, приготовил целую признательную речь, но она не понадобилась.
Дверь открыла совершенно не знакомая женщина с плачущим ребенком на руках. Сказала, что предыдущая хозяйка квартиру поменяла, нового адреса не оставила. Возможно, даже перебралась в другой город.
Когда закрылась дверь, он почему-то направился по лестнице вверх. Добравшись до последнего этажа, долго вспоминал, как и почему здесь очутился. Стоял на площадке, переводил взгляд с одной двери на другую.
До начала лекции оставались считанные минуты, но это почему-то совсем не волновало. Закончится одна лекция, начнется следующая, не беда. Не то у него настроение, чтобы спешить, мчаться куда-то.
Выйдя на улицу, Герман услышал песню, звучащую из раскрытого окна. Незнакомый голос весело рассказывал о том, как обидно быть вечным клоуном на арене. В память врезались слова «Арлекино, арлекино, нужно быть смешным для всех.»
Он попытался вспомнить, когда в последний раз дежурил в клинике и ужаснулся. С этой дискуссией на тему чернорабочих медицины не пошатнулась ли его уверенность в правильности выбранного пути?
Целый месяц провести без операций, и даже не вспомнить о них!
Совесть у тебя есть, Сухановский? Что с тобой происходит? Вон Арлекину обидно быть шутом, но… он гордится этим! Когда над ним смеются – для него это главная награда.
Уже потом он узнал, какой фурор произвела в Сопоте на международном конкурсе пока еще не известная певица Алла Пугачева с этой песней. По телевизору увидел, как талантливо она исполнила роль шута, как заливисто хохотала между куплетами.
Может, впервые в жизни он задумался, что такое талант. Совсем не обязательно быть артистом, писателем или режиссером, принадлежать в творческой элите… Почему бы не стать таким же профессионалом, но в хирургии?!
Ни от кого другого, только от тебя зависит – будешь ты чернорабочим в профессии или врачом с большой буквы. Станешь лишь латать там, где прохудилось, или лечить людей, даря им здоровье. Можно по-разному смотреть на одно и то же.
А талант… Какая разница, есть он или нет, если у тебя начнет получаться, если в послеоперационном периоде не будет осложнений. Если к тебе на операцию будут стремиться попасть так же, как сегодня хотят оперироваться у Ратнера, у Смолякова?
Хорошо бы еще выбрать свое направление. Хирургия-то большая.
Понравилось? Ставьте "лайк", подписывайтесь на канал, делитесь с дпузьями в соцсетях. А продолжение следует, оно здесь!