Привет всем! На этой странице я буду выкладывать свои произведения. Я пишу о войнах, в которых довелось участвовать нашей стране, о людях, прошедших горячие точки, стоявших насмерть, до конца, о патриотизме, порою забываемом или заменяемым национализмом. Начну, пожалуй, с рассказов. Буду очень рад вашим комментариям.
С уважением, Игорь Кольцов.
Караван
Есть застолья, где столы ломятся от всевозможных яств: осетрина, балыки, окорока, крабы, лангусты, фантастические салаты и закуски из фантастических ингредиентов, которых и сейчас в годы развитой перестройки найдешь не во всех городах, а про напитки и речи нет. И поедают все это великолепие люди необычные – в смокингах и дорогих вечерних платьях, приобретенных в бутиках и салонах или шитых на заказ у ведущих Кутюрье. И речи на подобных пиршествах только светские:
– Ах, какая нынче великолепная погода! Вы не находите, любезный?..
– Согласен с вами, голубушка, вечер будет славный.
– Вы знаете, у Бякиных на днях какие-то негодяи ограбили дачу в Зеленогорске и разбили любимую ночную вазу Чингиз-Хана, потерянную им под Козельском во время пира, которую хозяева купили на аукционе у Якубовича за триста тысяч долларов. Какое горе!.. Варварская страна. Ни чего святого.
Есть застолья, на которых столами служат составленные ящики накрытые газетой и уставленные, в лучшем случае, сивухой гаражного разлива и плесневелой буханкой черного хлеба, подобранной возле мусорного бака. Обычно по случаю подобных вечеринок надевают парадные фуфайки и протертые до кричащих дыр штанищи. О сленге и дружеских взаимоотношениях в таких кампаниях принято в книгах не писать.
И есть, наконец, третий тип – это застолье у разведчиков, когда на общий стол выставляется все, что было заготовлено на зиму и приготовлено по случаю женами из того, что было, и куплено на сброшенные в кучу остатки от сбережений. Одеты просто – мужчины в камуфляже, женщины в том, на что у мужей хватило зарплаты. А разговоры у мужчин все про службу, да про службу, у женщин - про детей, да про мужиков своих.
Тосты по плану:
«За всех нас и за спецназ!»
«За любимых жен!»
«За тех, кого с нами нет!»
«За то, чтобы за нас не пили третий!»
«За то, чтоб свои по нам не стреляли!»
«За славную девку по имени Победа! А за Удачу пить не будем, потому, как эта кобыла к нам иногда задом поворачивается…»
«За родителей!»
«За детей!»
И после восьмого тоста начинаются рассказы и байки из повседневной армейской жизни.
– Ты, Андрюха, зубоскал, конечно, непревзойденный, но ведь и ты, бывает, простоволосишься, – подначивает прапорщика Стрельцова старейший в компании разведчиков Михалыч. – Ты вот расскажи почтенной публике, как ты ишаками торговал в Афгане. Весь Афган слег с сердечным приступом от смеха, а затем Америка зарыдала, узнав о костерке стоимостью в миллион долларов.
– Да, ну тебя, Михалыч, - отмахнулся Андрюха. – Ты бы еще Куликовскую битву вспомнил.
– Надо мной, значит, пенсионером, смеяться можно, а над тобой – нет? Давай, дружок, выкладывай.
– Давай, давай, - загомонили вокруг.
Андрюха вздохнул.
– Да, хрен с вами! Не будет, видать, мне покоя ни на этом, ни на том свете. Черти вы в полосатые.
***
В мае 1985 вернулся я в Афган из, с огромным трудом выбитого, профилактория на третий мой заход.
Отряд тогда в Газни еще стоял. По случаю моего прибытия, как говорится, накрыли поляну. Посидели, как водится, выпили. Поболтали о том, о сем. Спрашивают, что, мол, в Союзе за перемены такие начались. Ну, я им обстоятельно и рассказал про Михаила Сергеевича, про новые веяния и про сухой закон, который вот-вот в силу вступит. Приуныли мужики. Гляжу – у каждого в глазах подсчет идет, - сколькими нужно литрами спирта запастись на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, в Афгане не ухлопают.
Колька Тетерников подпрыгнул, стянул с лысой головы панаму, да, как хватит ею об стол. «Не задушат гады, - кричит. – Самогонку гнать буду. У меня и аппаратик в деревне припасен».
Все стали потихоньку расходиться.
А на рассвете нас подняли и кинули на караван.
Вертушки сделали, как положено, пару-тройку ложных посадок и выкинули нас в горах в ущелье Чошма (Родник по Афгански, значит).
Бойцы, как велено родным уставом, земельку долбят, в камень зарываются. А надо еще для несведущих пояснить, что в Афганских горах окапываться – беда, да и только. Кругом камни, да пересохшая глина. Ни что не берет – ни лом, ни лопата. Только взрывать. А вот это нельзя – духи услышат и тю-тю. Да, что я вам объясняю! Сами знаете.
Короче. Только мы расположились, как, откуда ни возьмись, дедок нарисовался на ишаке. Это у них разведка такая – дедки на ишаках. То за хворостом едут, то за водой, то к любимым внукам в соседний кишлак. А на самом деле старый дух в дозоре. Так сказать, в авангарде каравана движется. Так и передают караван от кишлака к кишлаку, из рук одного другому.
Но мы-то это давно просекли и поэтому ждали нечто подобное. Мы были переодеты в национальную афганскую рванину. Морды заросшие. Так сразу и не определишь – шурави[1] не шурави. Один я блондинистый с рязанским разрезом глаз.
Ротный меня в бок толкает, мол, перехвати аксакала, уведи куда-нибудь, придержи. Я беру бойца из второго взвода. Санина. Ну, вы помните его, – он потом сверчком к нам пришел и на выводе его на Саланге… Жалко парня – хороший был боец, правильный… Выходим к дедку из укрытия, автоматами помахиваем. Тот аж подпрыгнул на ишаке.
Ну, какой из меня дух, хоть и одет под душмана. Санин – куда ни шло, но молод. Вот аксакал и засуетился, и задергался, и засобирался в обратную дорогу (чем себя и сдал полностью). Извините, дескать, не хотел многоуважаемых урусов[2] тревожить. Не тут-то было.
Санин, как учили, заходит с боку. Прикрывает. Я - в лоб на ишака. Беру за поводья, дергаю на себя и, так похабненько улыбаясь, говорю ему: «Салям алейкум, аксакал!». Куда старику деваться, раз с ним заговорили, да и животину его не отпускают вооруженные незнакомые люди. Сник старый, дрожащим голосом запричитал:
«Алейкум салям, шурави. Моя домой идет. Твоя мешать не будет. Моя много внуки.»
«Ишь ты, - говорю. – По-русски, дедуля, шпаришь лучше, чем я на дари[3]»
«Да. Русски понимаю», - закивал старичок в надежде, что шурави смилостивится и отпустит его к «любимым внукам». И слезает с ишака. Что ж, и такое бывало, но не на этот раз.
«Ну, а раз по-русски понимаешь, уважаемый, тогда слушай», - говорю. А сам по сторонам зыркаю и думаю, чем бы старого загрузить и куда бы его утащить с глаз долой. Санин, молодец – бдит. И серьезный такой.
И тут попадается мне на глаза распадок за скальным выступом, из которого родник бьет и течет небольшим ручьем как раз возле наших позиций.
«Ты, дед, извини, - говорю. – Но коня твоего мы забираем. На государственную службу. Так сказать, в пользу Демократической Республики Афганистан. Возникла, понимаешь, такая необходимость. Напряженка в стране с ишаками», - и веду себе преспокойненько ишака в распадок.
Деда чуть кондратий не хватил. Во-первых: оттого, что его животину назвали героическим словом «конь»; во-вторых: из-за того, что эту зверюгу еще и наглейшим способом отбирают.
Он сначала чуть в землю не врос, а затем взвился как ошпаренный от короткого прикосновения автомата Санина и засеменил за мной к роднику.
«Вай, шурави! – причитает старец. – Вай! Зачем внуки голодный оставлять?! Зачем ишак забирал? Мой старый совсем. Кто внукам помогай будет?»
А я ишака завел так, чтобы с дороги, которую и дорогой то назвать трудно, так, тропа разъезженная, присел на валунчик у родничка и закурил. Животное потянулось мордой к прохладной воде, и мягкие губы начали потихоньку всасывать в себя живительную влагу.
Дедок не унимается, голосит, не громко правда, да на наши автоматы косится. А я про себя думаю, мол, не дрейфь, старец, ни кто тебя кончать не собирается, хотя это был бы самый лучший способ спокойствие обеспечить.
«За чем твоя ишак надо?»
«Воду возить», - говорю.
«Я сам вода таскай. Ишак отдавай. Моя сам вода таскай. Скажи куда».
«Нет, дед, не пойдет. Государству ты, конечно нужен, но ишак важнее. Ты столько не унесешь. Помрешь еще от натуги. Кто внуков растить будет. А мне потом и отвечать еще за тебя. Нет, дед. Не могу».
«Отдай ишак, твоя прошу».
«Не могу».
«Отдай».
«Не могу».
«Отдай».
И долго бы так продолжалось, не приди мне в голову гениальная идея.
Подмигнул я Санину. Тот, молодец, не расслабляется, службу знает, дедка от дороги оттирает. Мягонько так. Общими усилиями укрыли мы его за скалой вместе с животиной, считай, полдела сделали. И тут я ему выдаю:
«Вот, что, аксакал, отдать я тебе его не могу, но есть одна закавыка».
Дедок встрепенулся: «Что такой закавыка?»
«Да, это хреновина такая, наподобие закона. Адат. Понимаешь, старый?»
«Адат, конечно, понимай. Говори, какой-такой адат-закавыка?»
«Все очень просто. Если ты не можешь дать что-то государству, то ты должен компенсировать чем-нибудь. Ну, заменить на что-нибудь. Понимаешь?»
«Что заменить? Мой ишак мне, а тебе что?»
«Деньги. Афгани, понимаешь. По стоимости ишака».
Как Санин ни крепился, а тут он захлебнулся от смеха. Но, понимая, что сорвет такую, я бы сказал, сделку века, да и операцию по нейтрализации разведподразделения противника, сделал вид, будто закашлялся. Обычное дело – пыль, понимаешь, кругом. Да и условия не сочинские.
Дед открыл рот и забыл его закрыть. Такой наглости от шурави он не ожидал. Афганский народ к торговле привычный, чем им там еще заниматься, как не торговать, отсюда и дуканы всевозможные и рынки восточные, где торгуют всем – от перочинного ножа, до танка. Но такого еще на его многоопытной памяти не было.
Наконец рот дедульки издал квакающий звук, плавно переходящий в вой и закрылся. Старик закачал головой так, что чуть не нарушил равновесие своего, и без того подорванного старостью, вестибулярного аппарата, затем звучно взглотнул и всхлипнул, совершеннейше по-детски.
«Вах, шайтан! - на конец, произнес он, собрав все силы. – Не ты, шурави, шайтан. Государство – шайтан. Зачем такой адат делал? Где я столько афгани возьму? Совсем внуки голодный. Совсем одни штаны ношу. Вах, шайтан!»
«Да, ты не печалься, отец, - как бы подобрел я. – Может и не обязательно всю сумму выплачивать сразу. Можно и в кредит расплатиться. По частям. Сегодня тысячу афгани, через месяц еще тысячу. Понимаешь?»
«Понимай, конечно, - заголосил, явно обрадованный таким послаблением, старец. Сейчас, думаю, зверюгу свою хаять будет. И точно. – Мой ишак, правда, старый совсем, - говорит. – Две тысячи афгани совсем не стоит. Сил мало, кушать много. Нет. Не стоит».
«А сколько стоит?» – спрашиваю, словно торгуюсь с дедком.
«Он и больной еще. Я его за пятьсот афгани покупал тридцать лет назад. А теперь он старый совсем. На базаре триста афгани стоит».
«Нет, аксакал, не пойдет. Я ведь тоже на базарах бываю и цены знаю. А ишак тридцать лет не живет, так что не ври мне, старый человек. Стыдно – седой, бородатый, а врешь как мальчишка. Не хорошо».
«Я вру, - взвился старик. – Я в кишлаке самый честный. Ко мне судить приходят. Ну, не тридцать – десять лет назад купил. Все равно две тысячи не стоит».
«О, дедушка, - обрадовался я такой удаче. – Да, ты еще и судья! Тогда тебе вообще жаловаться грех. К тебе все, кто с бараном, кто с подарком, приходят, а ты сироту разыгрываешь. Ты же должен быть богатый».
«Вай, сынок, - залебезил аксакал, понимая, что промашечка вышла. - Откуда богатый. Кишлак совсем бичора без штаны ходит. Кушать нет совсем. Погода сухой стоит, урожай сгорел. Тысячу афгани стоил мой ишак давно, теперь и того не стоит».
«Дедушка, - запел я ласково. – Полторы тысячи давай и по рукам. Государство не забудет, как ты помог ему в трудную минуту. А на меньшее оно не согласно. Смотри, старый, может, памятник при жизни поставят».
Старик поморщился, - по мусульманским обычаям живопись и скульптура запрещены, так как творить имеет право лишь их Аллах Всемогущий, - но вслух этого объяснять не стал, мол, что возьмешь с необрезанного кафира[4], только запутаешься больше.
«Совсем трудно жить стало, - говорит. – Я больной, старый. Внуки некому кормить. Где взять столько таньга. Давай тысячу афгани дам государству по части – пятьсот сейчас, пятьсот другой месяц»
«Давай, дед,» - говорю, понимая, что торговаться дальше будет бесполезно. Эх! Потянуть бы еще немного время. За что бы зацепиться.
Старикашка обрадовался, полез в карман за деньгами. Отсчитал мне пятьсот афгани. И, только было собрался он сесть на своего, с таким трудом отвоеванного зверя, а я решил придраться к «фальшивкам», как затрещали выстрелы с дороги. Тут то и дедок вспомнил, куда и зачем его несла нелегкая, пока не попался ему на пути зловредный шурави с торговым образованием. Он запричитал что-то на своем басурманском, да тут Санин, красавчик, сработал на все сто. Сбил его с ног легким ударом и придавил к земле, одновременно обыскивая на предмет незаконного ношения оружия в «демилитаризованной Советскими войсками зоне». Злополучный достопамятный ишак подпрыгнул на месте и давай демаскироваться, издавая очень неприятные звуки, видимо, молясь своему ишачьему богу. Я же пригнулся и выглянул из-за укрытия. Все в порядке – можно наших поддержать.
Бой был короткий и удачный. Духи очухались поздно. Больше половины в плен сдалось. Наши все целы.
Отобрали мы оружие, согнали их в кучу и дедка нашего к ним присовокупили. Ну, а затем, как водится, начали трофеи изучать. А там! Мать честная! Железный ящик полный долларов. Ну, и как обычно – опий, боеприпасы, медикаменты и продукты для поддержания штанов у «повстанческой армии».
Наши по очереди подходят и бойцы, и офицеры. Отродясь такой валюты не видали. Да и где там. В Союзе за валютные махинации и в шпионы записать могли на полном серьезе. Тетерников предложил быстренько все поделить и за границу дернуть, но, увидев внушающие взгляды, понял – Родину здесь никто продавать не собирается, - стал резвенько переводить все в шутку.
Через минут сорок прилетели «борты» с подкреплением в виде особистов. Важные такие. Будто это они караван взяли с таким кушем, составили кучу бумаг и приказали нам… сжечь вражью валюту к чертовой бабушке.
И пришлось нам, скрипя зубами, разжечь костерок, стоимостью в миллион долларов. Да и стоил «бакс» тогда семьдесят одну копейку.
Фигня! Зато пятьсот афгани у меня в кармане сохранились.
[1] Шурави (дари) – советский солдат.
[2] Урус – русский.
[3] Дари – один из официальных языков в Афганистане (дари, пушту, фарси)
[4] Кафир – неверный.
