Когда-то я написал небольшой рассказ для литературного конкурса "Прокруст", одним из условий которого была краткость: нужно было выдать не больше пяти тысяч знаков, включая пробелы. Всё, что превышало объём, безжалостно отсекалось организаторами. Так появилась небольшая история под названием «Девятый день». Я заметил, что под жёсткие условия, предъявляемые членами жюри, потребовалась новая для меня "конструкция" текста.
Творением своим остался доволен, что бывает далеко не часто, поэтому нет-нет да и возвращался к нему. Какого же было моё удивление, когда я неожиданно обнаружил отдалённую схожесть рассказа с сюжетом тургеневской «Аси». И тогда ничего не оставалось делать, как подчеркнуть её, введя в речь героини тургеневскую фразу. Прямо скажем, не все замечают мою проделку, но зато те, кто её обнаруживает, пишут мне, что получили удовольствие именно от скрытой цитаты - от того, что узнали строчки Тургенева. И я называю это эффектом припоминания. Мне стало понятно тогда, что формальное условие краткости повлияло на смысловую структуру текста, привело к необходимости наполнить её сложными ассоциативными связями.
Автор-художник стремится раскрыть замысел книги наиболее полно и, для того чтобы донести идею до читателя, обращается не только к его разуму, но и к сердцу. Однако читатель не всегда готов, не всегда способен адекватно, конгруэнтно воспринять предлагаемый текст. Совершенно понятно, что здоровый никогда не поймёт больного; кто не влюблялся, не поймёт влюблённого; кто не умирал, не поймёт переживаний человека, одолевшего смерть. Перед создателем текста стоит непростая задача: нужно заставить читателя влюбиться, заразить его тяжёлой болезнью, дать почувствовать дыхание смерти. Да так, чтобы он поверил в реальность происходящего.
Здесь, конечно, можно говорить о специальных художественных приёмах как элементах структуры текста. Например, о конфликте, который должен быть ярким, о мощной преграде, противостоящей воле главного героя произведения. Моё радиотехническое образование подсказывает, что высокое сопротивление создаёт и высокое напряжение сюжета. Так, например, если у влюблённого героя появляется соперник, то это вполне может быть сам Иисус, как в книге Эсы де Кейроша "Реликвия". Сильнее противодействия и не придумать.
А теперь о главном: процесс творчества есть не что иное, как поиск подходящей для выражаемой идеи структуры. Но даже обладая знаниями о законах избранного жанра, огромным опытом и навыками использования литературных приёмов, писатель всегда идёт к структуре нового произведения интуитивно.
И если она найдена, то дальнейшая работа сводится к грамотному, профессиональному написанию художественного текста и его редактированию. Не об этом ли говорил Амбруаз Поль Туссен Жюль Валери: «Прекрасные творения суть детища своей формы, каковая рождается прежде них»?
Читатель, анализируя текст, по сути, открывает для себя структуру произведения. Творчество – всегда тайна, тем оно и интересно. Писатель испытывает массу сомнений в работе, процесс созидания довольно-таки мучителен. Даже когда книга завершена – сомнения у художника остаются. И они мотивируют новые поиски, новые творения. Потому что создать совершенное, раз и навсегда данное произведение невозможно.
Хорошо иллюстрирует сказанное мной сюжет фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублёв». Тема творчества – ведущая в нём. В одном из эпизодов картины князь отправляет гонцов к колокольных дел мастеру: нужно отлить колокол для нового храма. А мастер-то помер, и взять его неоткуда. «Давайте я вам колокол отолью, я секрет колокольный знаю, – говорит юноша-подросток, сын мастера. – Отец крепь меди колокольной знал. Умирал – мне передал».
Делать нечего, мальчишке поручают работу. Он в одиночку организует весь процесс и полностью ответственен за него. И начинается мучительный поиск… глины. Глина всё не находится, старое место, где всегда её брали и которое предлагают литейщики, не устраивает творца, он интуитивно ищет другую – вроде бы и знает, чувствует, какая она, но объяснить не может, пока не найдёт. Разумеется, далеко - на крутом, а потому и неудобном берегу реки.
Закипает работа. И возникает куча проблем: верёвки приходится покупать втридорога, литейщики отказываются выполнять указания, считая их неправильными, а тут ещё князь прислал мало серебра. Но настырный парнишка настаивает на своём: не будет ещё полпуда – колокол не зазвонит.
Наконец колокол отливают, волокут его к храму и поднимают на звонницу. Появляются великий князь с иноземными гостями. Наступает волнительный момент: зазвонит колокол или не зазвонит?
Язык колокола долго раскачивается, всё увеличивая амплитуду, и вот удар – и раздаётся звон. Это успех. Люди радуются чуду, и только творец его лежит в грязи и рыдает. «Отец, змей старый, так и не передал секрета, - признаётся он потрясённому Рублёву. – Помер, так и не передал, в могилу утащил, жила рваная!» И в простом, на первый взгляд, эпизоде – великая метафора творчества, тайна которого скрыта в мучительном поиске структуры.
Кстати, если уж речь зашла об «Андрее Рублёве», то обратите внимание, что фильм состоит из восьми самостоятельных эпизодов, объединённых в одну структуру весьма причудливо, тем не менее выстраивается логичная парадигма целостной истории. Это похоже на то, что я называю упорядочиванием хаоса.
Вот ещё пример: еду я как-то в Уфе на пазике в национальную библиотеку - как раз на выступление по структуре текста. Радио у шофёра орёт – реклама и громкая музыка, отчего девушка, что сидит в соседнем кресле, тоже кричит чего-то в свой мобильник, за окном мелькают улицы и автомобили, в голове беспорядочные мысли сбиваются в абсолютно бессмысленный ком информации. Короче, полный хаос. Казалось бы, нет никаких связей. И правда нет, пока не появится автор.
Только он и может найти в хаосе структуру. Для него это достаточно просто, ведь автобус мчит абсолютно разных людей в одном направлении. Нетрудно заметить, что благодаря ориентации сидений практически все пассажиры сидят лицом в сторону движения; те, которые стоят, связаны между собой поручнями, то есть держатся за них, их взгляды тоже устремлены в сторону движения. В пространстве, ограниченном салоном автобуса, некоторые персонажи выбиваются из общей массы – смотрят в сторону, противоположную движению. Противоречие? А это уже тема!
Я с большим удовольствием (и удивлением) прочитал работу Джеймса Глейка «Хаос. Создание новой науки», порекомендованную биологом Робертом Сапольски в одной из стэндфордских лекций, и убедился, что хаос обладает структурой, надо просто её найти.
Эта книга привела меня к мысли, что литературное произведение может иметь неустойчивую структуру, потому что она подвержена внешнему влиянию. Читательскому, прежде всего, ведь в читательском восприятии структура, заданная автором, вольно или невольно упрощается или усложняется.
Однажды мне посчастливилось (иногда я вкладываю иронию в этот глагол, а иногда нет) редактировать книгу Рустама Нуриева «Тонкие швы бытия, или Чуть-чуть лыжешурша в ночи». Вот где пришлось попотеть в поисках структуры!
Текст, представляющий собой поток сознания, был невероятно хаотичен. Но когда книга вышла, к моему удивлению, нашлось немало желающих разобраться в хаосе. Читатель любит загадки, а иногда просто обожает искусственно создаваемые трудности.
Но всё же легче ориентироваться в хорошо структурированном тексте. Не случайно, знакомясь с книгой, мы сначала перелистываем оглавление. Почему? Да потому что в нём отражается структура, позволяющая дать первоначальную оценку произведению и решить - читать его или нет.
И последнее, что я хочу сказать в этой главе: хорошо продуманную художественную структуру читатель не только понимает, но и предчувствует. Обычное дело, когда писатель приходит к требуемой структуре мучительно долго, а опытный профессиональный читатель предугадывает её в процессе чтения.