Он всматривается в стремительно темнеющий горизонт, он жаждет бури. Вид безмятежных полей со свежескошенными снопами сена и молчаливого пролеска неподалёку приносит ему страдания: отлитый в застывшем пейзаже ровный ход времени диссонирует с бурей внутри него. Страдает от затянувшегося топтания на месте и конь цвета его доспехов, он роет землю и торопит хозяина пуститься вскачь. И тот внимает требованиям верного слуги: шпоры вонзаются в бока и пейзаж оживает так же, как замерший воздух оживляется летящей стрелой. Земля вертится навстречу чёрному всаднику, навстречу торопятся и тучи, приветствуя его бойкими радостными молниями.
Позади остаётся поле, пролесок, деревянный мост над крошечной речкой, почти ручьём; одинаковые деревеньки, полные напуганного люда, уносятся прочь и не оставляют следа в его памяти. Всадник въезжает в город у подножья замка, лишь немного замедляя коня. Тому мешают деловитые горожане и тем более праздные зеваки, достаточно неповоротливые для того, чтобы стать к своему несчастью невольной преградой на пути рыцаря. Город живёт в ритме, отмеренном колоколом и солнцем, по правилам, установленным божественным и человеческим разумом, и наивно продлевает настоящее, кажущееся вечным, в будущее, зависящее от кого угодно, но только не от самого города. Всадник принёс нечто важное, это горожане знают точно, и это важное едва ли сулит нечто доброе. Нельзя ждать чего-то доброго от чего-то неожиданного; так учит горожан прошлое, по-прежнему живущее в каждом камне, каждом человеке и в каждой его мысли.
Всадник чувствует их все, они проносятся в его голове так же, как он сам проносится мимо их хозяев. Он чувствует удивление, недоверие и страх, много страха; страх питает всадника, вливается в пространство под чёрным железом, заполняя пустоту сгустком человеческого. И это только начало, а главное пиршество впереди.
Наконец, на город обрушивается долгожданная буря: ветер разметает неустойчивое и неосновательное, плотное полотно дождя смывает временное и наносное. Буря разгоняет людей и оставляет город чистым и первозданно простым, как после рождения и перед смертью. Молнии смотрятся в латы, словно в кривые зеркала, и, восхищённые сами собою, торопятся впиться в желанную землю, оставляя на ней чёрные следы своих поцелуев. Но всё это где-то позади всадника, а впереди лишь железная воротина крепостной стены, после недолгих сомнений стражников опускающаяся тяжко и со скрипом.
Всадник молча въезжает и направляется к центральной башне. У входа слуги просят его дождаться разрешения войти, ведь герцог пирует со своей свитой, но он не удостаивает их внимания, спешивается и устремляется внутрь. Попытки остановить непрошеного гостя беспомощны и нерешительны, тонкие шпаги обнажены и даже рассекли воздух, но рассечь железо доспехов они не в силах, и после звонкого до визгливости признания своей немощи смиренно опускаются к земле. Всадник заходит в залу и чувствует презрение к копающимся в жратве напомаженным приближённым феодала: рыцари нынче интересуются фасонами платьев больше, чем крепостью стали.
– Это что за маскарад? – визжит изумлённый герцог. – Немедленно снимите шлем и объяснитесь, кто вы такой и по какому праву бесцеремонно вторглись в мои владения!
– Я прибыл к тебе от короля. Скоро он и сам будет здесь, и не один, а с войском. Он хочет положить твоей власти конец. Отныне на всей французской земле будет только один властитель.
– Чёрт бы его побрал! – неистовый герцог вскакивает на ноги. О личности гостя он уже не вспоминает. – Мои предки веками воевали за независимость от этих парижских собак, а те только и думали во все времена, как бы сделать нашу и все другие земли своим личным доменом! Один король сменял другого, но хищная слюна с их монарших пастей не прекращала капать ни на минуту! Раньше нам удавалось давать королям окорот, и клятва верности вкупе с небольшим количеством налогов и воинов были тем немногим, что мы соглашались дать двору. Теперь ему этого мало!
– Времена изменились. – Всадник остаётся неподвижен, его густой низкий голос не меняется ни на пол тона. – Но если ты хочешь сохранить власть над своими землями и свободу от сюзерена, собирай дружину и дерись, как твои предки.
Сумрачный рыцарь грузно разворачивается и, не обращая внимания на окрики герцога и летящие в спину вопросы, идёт прочь. Конь ждёт на том же месте, где его оставил наездник; под копытом ширится пустота ямы. Обратный путь по напуганному городу не занимает много времени и не приносит неожиданностей. Всадник выезжает за городские ворота, вмиг долетает до места, где дорога уходит вниз по склону холма, скрывая путников от глаз провожающих, и исчезает…
…Из воздуха рождается ветер, из ветра – всадник. Пришло время осмотреть дело рук своих, снова взглянуть на умиротворённую некогда землю. Призраком бродит он там, где больше нет мира, а в спутниках у него лишь волки да стервятники. Они понимают друг друга без человеческих слов, их общий язык – вкус крови, наслаждение жертвой и красота покинутой жизнью плоти. И сегодня никто не помешает им пировать, ведь те, кто мог бы, уже не поднимут руки и не подадут голоса.
– Человек поднимается к небу, надстраивая над землёй творения своего гения. Вся жизнь человека – между тягой духа к небу и плоти к земле. Небо манит, но не забывает и о своей супруге, что внизу, вечно в ожидании мужниного внимания и разливающейся от него благодати. И небо посылает супруге-земле дары, приносит жертвы из суетливо копошащихся на ней людей, ведь хотя и ползают они по земле, и единоприродна ей их плоть, а всё же небо их властелин, а у кого властелин плоть, тот и не человек вовсе. И вот прибрало небо дух наших братьев, а нам остаётся отдать земле то, что оставило оно своей ненасытной супруге. Возвращаем принадлежащее ей по праву, а что принадлежит не ней, уже далеко.
Такие речи произносит человек в чёрном балахоне, прикрыв капюшоном лицо. По бокам скорбные измождённые люди, а впереди яма, полная тел. Их путь от чрева до чрева завершён, но дорога духа простирается необъятной умом бесконечностью. Земля укроет их от посторонних, а природа найдёт им единственно верное применение. Ничто не проходит бесследно.
Поэтому знает всадник, что не нарушил он своей миссией вышнего закона, а скорее – исполнил. Не вмешался он в предустановленный ход вещей, а помог его осуществлению. Не понять того людям, слишком велика для них ценность отдельной жизни, с рождения связанной с жизнями других. Рвутся связи – рождается великая скорбь и стон стоит по земле. Но что до чьей-то скорби всаднику? Многих он повидал, они делали своё дело и уходили, и приходили другие, мучительно пытающиеся понять, в чём состоит их дело. Как объяснить людям, что дело большинства из них – умереть в нужное время за идею, которой суждено спуститься с небес, воплотившись в учреждениях духа? Пусть объясняют другие, а его, всадника, дело – вечно вращать колесо осуществления великого замысла.
И так едет он по земле, по которой прокатилось колесо. Не всех павших приняла она, многие застыли между небом и землёй, обращены к ничто пустые глазницы. Глубокий сон в неловких позах, в которых застала их всегда неожиданная смерть, в обнимку с покорёженным железом, её помощником. Лишь дикая трава прикрывает спящих, даря вечное уединение. Трава, везде трава... Природа возвращает себе то, что человек пытался отнять у неё или поставить себе на службу. Брошенные, заросшие сорняком поля, сожжённые деревни, чернеющий пепелищами опустевший город, наконец, израненный осадой замок, похожий на получивший пробоины корабль.
Всадник смотрит на него, на покрывшую стены гарь, на места встреч камня с камнем. Герцога больше нет, и закон теперь – королевская воля. Чёрный рыцарь гладит гриву коня и вновь собирается в путь: колесо не терпит остановок. Всадника никто нигде не ждёт, но там, где соединяются земля и небо, плоть и дух, низкое и высокое, жажда власти и жажда свободы, алчущий бури всадник мчится огненным вихрем, заставляя землю чернеть под сенью своей тени.