Несерьезный рассказ, в котором все случайные совпадения случайны.
ПРИСПОСОБЛЕНЦЫ
Родители мне попались разные; отец – высоким и худощавым, матушка – плотной и среднего роста. Отец – из семьи интеллигенции, член партии, протокольный человек, матушка – из крестьянской, беспартийная, от души критиковавшая недостатки в работе лидеров этой самой партии. Если отец старался жить и работать в строгом соответствии с уставом партии, то матушка смотрела на жизнь менее формально. У нас дома нередко бывал ее знакомый батюшка из ближайшего храма, с которым отец за чашечкой чая был не прочь поговорить о противоречиях и точках соприкосновения коммунистической и христианской философии. Как-то в нашем селе у магазина остановилась машина с арестантами; пока конвоиры отлучились за покупками, зэки стали тщетно просить прохожих в зарешеченное окно передать письма на волю. И только матушка не дрогнула, забрала письма. Это происходило на моих глазах, мальчишки шестилетнего, но уже понимающего, что сей поступок не идеально укладывается в нормы социалистического общежития. В душе русского человека изначально заложено сострадание к арестантам. На одном из ветеранских собраний услышал характеристику отцу, мол, был идеальным исполнителем. Мама же жила своим умом, хотя порой и ошибалась. В этом качестве хочется походить на матушку, но часто отцовское берет верх...
Поэтому при всей любви без противоречий в семье не обходилось; родители даже расходились во мнении, с какого конца разбивать сваренное куриное яйцо – с острого или тупого. Каюсь, мне, человеку беспринципному, это казалось и кажется неважным, лишь бы яйцо было свежим. На художественные фильмы о войне тоже реагировали по-разному; отец-фронтовик признавал только документальное кино, ворчал, что это игровое, а мама при батальных сценах плакала. Наверное, вспоминали каждый о своем; мама – как в госпитале, будучи фельдшером, лечила раненых, отец – свое противоречивое ощущение одновременно героя и пушечного мяса. Конечно, было у них и много общего – фронтовое лихолетье, да и пятеро детей все-таки…
Происхождение нашей фамилии имеет две версии – историческую и лингвистическую. Первая содержится в рассказе деда о том, как наш рослый предок с невыразительной фамилией, еще тот детина, участник крестьянского восстания, однажды предстал перед сподвижниками Пугачевым и Салаватом Юлаевым, которые и дали ему фамилию в соответствии с внешним обликом. Вторую мне на экзамене в университете озвучил профессор А.Н. Тихонов, известный лингвист, уроженец Башкирии, автор словообразовательного словаря русского языка. Скорее всего, поведал Александр Николаевич, она произошла от слова «детинец», которым обозначали центральную, укрепленную часть древнерусского города. Позднее это слово заменили на «кремль». Кстати, одного моего дядю звали Кремилий Детинин; действительно, был он долгожителем, жилистым мужиком. Видимо, бабушка, учившаяся еще в царской гимназии и всю жизнь проработавшая учительницей, хотела наделить своего сына особой энергетикой. Обе версии мне понравились, да так, что не хотел в деканат сдавать после госэкзаменов «зачетку» с автографом профессора, но без этого не выдали бы диплом…
Ну а что же, от имени порой многое что зависит. Был в деревне видный мужик с необычным для нашей местности именем Адольф. Вернулся он с фронта без единого ранения, весь в орденах. Каждая награда имела свою историю, о чём он и рассказывал нам, юным пионерам, на классных собраниях. Запомнился рассказ о бое, за который был получен орден Отечественной войны I степени. Из нескольких сот бойцов, форсировавших реку, к концу боя в живых осталось шестеро, которые удержали плацдарм на другом берегу до переправы наших основных сил. Пятерым дали Героя, только нашему односельчанину – орден. Думаю, не самое благозвучное имя в этом деле сыграло свою роль.
Прадед Сергей по отцовской стороне был человек неглупый, раз имел на селе несколько магазинов. Понятно, что все они были справедливо конфискованы государством в лице соседей, бедняков-бездельников. Семья, как и весь многонациональный русский народ, училась жить по новым правилам; дед Петр Сергеевич даже стал сельским активистом, комсомольцем и, в конце концов, партийцем. Видимо, тоже – приспособленцем. За последний век нашим людям довелось жить при царизме и военном коммунизме, продразверстке и коллективизации, развитом социализме и перестройке, демократах и олигархах. Правила игры постоянно меняются на взаимоисключающие; чтобы физиологически выжить, поневоле приходится адаптироваться к новым условиям существования. И никто не даст гарантии, что нас когда-нибудь перестанут ломать через колено…
В 34-м году (хорошо, что не в 37-м) бдительные райкомовские товарищи исключили деда Петра из своих рядов как сына раскулаченного. Это повлияло на его карьеру банковского специалиста, но не сломало. В начале войны отец и дед в Иглино, райцентре под Уфой, проходили начальную военную подготовку, на окраине села плечом к плечу кололи соломенных фашистов. Дед войну закончил на Балатоне. Отцу довелось после учебы в Гурьевском военно-пехотное училище стать офицером и тоже вернуться с фронта живым, хоть и покалеченным. Несколько месяцев провалялся по госпиталям; при росте под два метра перед выпиской весил чуть более сорока килограмм.
В такой весовой категории он и познакомился с мамой. Шел к своим в деревню после демобилизации по ранению, догнала его матушка, тоже в шинели военфельдшера, с задором хлопнула по плечу:
– Солдатик, домой шагаешь?
От неожиданности и слабости солдатик аж упал. После такого знакомства мама, как честная женщина-медик, вышла замуж за раненого фронтовика.
Отца, грамотного демобилизованного офицера, назначили председателем сельсовета (о том периоде жизни нам, пятерым детям, напоминают свидетельства о рождении, заполненные его каллиграфическим почерком), а матушку – заведующей фельдшерско-акушерским пунктом. Из непростых моментов их работы помню, как отцу приходилось ходить по дворам и без того нищих колхозников в добровольно-принудительном порядке подписывать на очередные государственные займы, а матушке – пешком в любую непогоду добираться до больных одиннадцати деревень сельсовета.
Мама была человеком прямым со всеми, в том числе с начальством и детьми. Как-то осерчала на меня, пятилетнего:
– Ну, ты и недоделанный!
Я не без опасений поинтересовался:
– А что, меня еще делать надо?
Видимо, партийно-советская работа в нашей семье всерьез не воспринималась, раз из пятерых в медицину пошли четверо. Предателем оказался я. Да и то судьба реабилитировала меня, сподобив жениться на медицинском работнике. Но гены все-таки на мне сказываются; без проблем делаю уколы, не боюсь крови и особенно спирта. Старший брат даже стал главным врачом санатория-профилактория. Сейчас такие ведомственные медучреждения практически исчезли, а раньше они оздоравливали не только работников своих предприятий, но и почти всех нуждающихся. Когда близ Уфы на месте утечки газа взорвались два пассажирских поезда Новосибирск – Адлер и Адлер – Новосибирск, то санаторий оперативно освободили от отдыхающих, все палаты были заселены пострадавшими. Благо, рядом находились вертолетная площадка и ожоговый центр. Тогда мы брата не видели дома несколько недель. Жил он с женой, двумя детьми и постоянными гостями как обычный советский врач в двухкомнатной хрущевке, что считалось вполне нормальным, пока нам глаза не открыл студент-эквадорец, женившийся на нашей дальней родственнице. Гостивший у брата Винстон недоумевал, как же так могут жить врачи могучей ядерной советской супердержавы – без коттеджей, джипов и прислуги? Ведь даже в Латинской Америке врачи именно так и живут, за такой жизнью, за заветным дипломом медицинского института он и приехал в далекий и холодный Советский Союз. Тогда, при самом железном занавесе, мы с ним друг друга не поняли…
* * *
В нашей деревне роженица была в тяжелом состоянии. Врач из районной больницы успел приехать в последний момент. Операция в условиях деревенского медпункта прошла сложно, без должного инструмента, при керосиновых лампах. Ребенка спасти не удалось, но женщина осталась жива. Уже под утро сели за стол, не обошлось без стопочки. Санитарка Катя не пила, не ела, только, не отрываясь, смотрела на руки хирурга.
– Катя, что не поешь с усталости? – спросили за столом.
– Как же вы можете руками брать еду и есть ее? Вы же только что этими руками были там…
Ну, не хирург она, что тут скажешь.
Рожать в деревне – занятие вообще рискованное, особенно для медиков. Зять с красным дипломом работал участковым врачом в деревушке, где и моста-то не было через полноводную у Бирска реку Белую. Глубокой ночью Василия разбудили, тяжелый случай заставил вести роженицу в городскую больницу. Ноябрьская распутица окончательно размыла все дороги, на санитарной «буханке» еле добрались до паромной переправы. А до начала ее работы еще несколько часов, паром на противоположном берегу, роженица каждую минуту может перестать кричать. Василий разделся и вошел в ледяную воду, в темноте натыкался на коряги и иной малоприятный крупногабаритный мусор. На противоположном берегу чуть заиками не сделал паромщиков, перед коими предстал в темноте синий, с сосульками мокрый мужик в одних плавках. Одновременно проснувшиеся и протрезвевшие паромщики быстро переправили машину с роженицей, которую с младенцем удалось спасти.
…После войны отец институтского диплома не получил; фронт здоровья не прибавил, да и мы как сговорились – один за другим впятером стали появляться на свет. Даже отцовские ранения этому неважно препятствовали. Но у него были природная грамотность, каллиграфический почерк и неразумная наследственная дотошность – все-таки дед всю жизнь проработал в банках и ни разу не привлекался, а бабушка была учительницей. По этим качествам его и перевели на работу в райсовет.
О дедушкиной же честности ходили легенды. С фронта он вернулся в перештопанной шинели, в ней же пошел работать в банк и ездил на ревизии по предприятиям. В таком вот затрапезном виде появился Петр Сергеевич на лесокомбинате с предписанием провести очередную ревизию. Директор опрометчиво встретил по одежке – небрежно. И зря; несолидный на вид ревизор обнаружил большие хищения. Потом уже с проверяющим разговаривали вежливо, но от тюрьмы расхитителей социалистической собственности это не спасло. Мне что-то от деда передалось; многие говорят, что у меня обманчивая внешность. Хорошо, что я не ревизор…
* * *
По маминой линии все были чистейших крестьянских кровей. Деревня с веселым названием Брюховка была на полторы улицы: на второй дома стояли только с одной стороны. Год образования поселения – 1876-й – запомнился легко, так как ровно через сто лет я окончил среднюю школу. Пришли сюда русские мужики со своими семьями в основном из Вятской губернии, вложили все свои силенки и деньжонки в раскорчевку выделенной государством земли. Но не проработало на этой земле и пару поколений, как государство ее забрало назад, красиво обозвав случившееся коллективизацией. Новая власть конфисковала все, что могла, – лошадок и коровок, плуги и бороны, иногда даже и жизни обманутых в очередной раз мужиков. В шестидесятые – семидесятые годы прошлого века власти стали запахивать даже несчастные приусадебные огороды. Потом неудержимые чиновники придумали новый повод для дальнейшего уничтожения деревень, выдав им клеймо неперспективных. Эти деревни быстро остались без животноводческих ферм и иных производств, школ, больниц и прочих благ цивилизации, и люди были вынуждены уезжать куда глаза глядят. О многих поселениях напоминают лишь оставшиеся фундаменты храмов и домов богатых односельчан. Как-то приехал на заброшенный участок, где стоял наш дом. Яблоневый сад местный совхоз огородил, организовал в нем загон для скота. Дело было в мае; обглоданные, но цветущие деревья на черном фоне перегноя плакали вместе с людьми …
* * *
Много в памяти осталось от бабушки Арины. Умела лечить заговорами даже зубную боль. Училась она лишь одну зиму. В шесть лет отдали в люди служить нянькой. (Когда шестилетняя внучка начинает капризничать, я ей говорю, что отдам в няньки. Не понимает, о чем идет речь, но ведет себя уже достойно.) С этого возраста бабушка и работала. Уже в сорок лет по причине тяжкой работы ходила с клюкой. В ее обязанности школьной уборщицы входила не только уборка помещений, но и заготовка дров для отопления школы. Одна рубила лес на делянках, ворочала бревна, привозила их на хилой лошадке на школьный двор, пилила, колола и складывала в поленницы. Крестьянский труд подвигнул ее учить обеих дочерей; тетю Анну отправила в педагогический институт, мою матушку – в медицинское училище.
У жены родители тоже оказались смешанных учительско-крестьянских кровей. Со стороны матери бабушка имела красивую девичью фамилию Царегородцева. За педагогический труд была награждена высшей наградой родины – орденом Ленина. Первый муж бабушки Яков Багишев был инспектором народных школ и училищ (помните папу Володи Ульянова?). Возвращался он однажды после инспекторской проверки морозной ночью на санях, но до дома не доехал, волки съели. Со вторым мужем повезло не больше; Михаил Иванович Иргибаев был известным в своих кругах переводчиком с финно-угорских языков, репрессированным в тридцатые годы как финский шпион. Не удивительно, что в такой семье появилась еще одна учительница русского языка и литературы, уже мать моей жены.
Отец жены тоже был учителем, но уже не лириком, а физиком, то есть окончил физмат. Его образованию способствовало правильное дедовское воспитание.
В один не самый прекрасный день надоело Володьке в трудные военные годы ходить в соседнюю деревню в школу, бросил портфель в дальний угол, сказал отцу:
– Все, не пойду больше в школу, хочу работать, как другие пацаны.
– Хорошо, – как-то неожиданно по-доброму сказал суровый колхозный бригадир. – Завтра как раз отправляем бригаду в другой конец республики заготавливать древесину для нужд фронта. Собирайся.
В труднодоступных белорецких заснеженных лесах будущий тесть пилил необъятные осины для спичечной фабрики. Диаметры этих осин были таковы, что двуручная пила утопала в них вместе с ручками. Еле дожил мальчишка до окончания вахты этого непосильного лесоповала.
Изможденный пацан почти заполз в дом, увидел сидящего в натопленной избе отца, выпивающего после рабочей недели, молча нашел в углу запылившийся портфель и сразу же бойко потопал в школу. Отцовская педагогика и опыт подсчета заготовленных кубометров на лесоповале так благотворно подействовали на мальчишку, что он вдруг полюбил систему народного образования и на одном дыхании окончил не только среднюю школу, но и физико-математический факультет педагогического института.
Его отец действительно был мудрым человеком. Так как он был не только трудолюбивым, но и разумным хозяином, то революцию умудрился встретить не голым и босым, как это приветствовала новая власть, а с большим домом, ухоженным участком собственной земли и полным скотины хлевом. Новые власти не посмотрели на источник этого крестьянского благополучия – его руки, пальцы которых он не мог сомкнуть. Они как бы застыли в таком скрюченном состоянии, потому что в них весь световой день находились или ручки плуга, или черенки иных деревенских орудий труда. Такие же руки были и у его жены, которая заголосила, когда пришли уводить со двора коня и корову, конфисковывать плуги да бороны. Рассудительный Андрей Поликарпович отодвинул вставшую в воротах с распахнутыми натруженными руками бабушку Анну со словами:
– Нюра, подумай о детях, добро мы еще наживем…
Он-то знал, как в округе держащиеся за свое имущество люди в лучшем случае выселялись на улицу, и те жили уже в землянках.
За трудолюбие, рассудительность, знание крестьянского дела новые власти со временем назначали его бригадиром, заместителем председателя колхоза. Особо ценили за умение выделывать овчины и шить мягонькие полушубки и тулупы. Во время войны по здоровью на передовую не отправили, а вот на трудовой фронт мобилизовали – как раз шить полушубки для бойцов и командиров. Почему-то я уверен, что много добрых слов бы он услышал из наших заснеженных окопов. Немцы в своих эрзац-шинелях могли только мечтать о таком обмундировании.
После войны учился на агрономических курсах, занимался семеноводством, заложил и вырастил единственный в округе огромный яблоневый сад. За все эти дела государство отметило орденом Трудового Красного Знамени. Но власть чувствовала, что Андрей Поликарпович имеет некоторые проблемы с пониманием текущего момента, потому большой карьеры сделать не смог. Как выпьет с устатку, приговаривал:
– Да, хороша советская власть, но уж больно долга-а-а!
Однажды вообще выкинул из саней и оставил в поле представителя районной власти, который требовал ради выполнения плана по мясозаготовкам пустить под нож дойных коров. Хорошо, что пьяный уполномоченный не замерз и не был съеден волками, а то бы дед не отделался выговором.
Мне же довелось пройти все этапы урбанизации. Родился в деревушке из полутора улиц, в школу пошел уже в райцентре, так как отца вовремя перевели из сельсовета в райсовет. В двадцать с небольшим пригласили на работу в город-стотысячник, потом – в город-миллионник. И вот теперь – Москва, космическое обаяние которого трудно не почувствовать даже на фоне зашкаливающей здесь атмосферы мошенничества. Поначалу было стойкое ощущение, что здесь собрались девяносто девять процентов мошенников, аферистов и неврастеников всего бывшего Советского Союза. И только меня здесь не хватало. Амбре жульничества благоухает в воздухе; здесь все обманывают всех или хотя бы пытаются. Кто не умеет – тот не при делах. Недавно в очереди к нотариусу разговорился с пожилым профессором-почвоведом из Тимирязевки, которого сюда притащила доченька по завещательным делам, пока очередная молодая жена не опередила. Старый ученый сетовал, что никак не может привыкнуть к новым порядкам:
– Вот недавно доставили чуть ли не из Кремля на анализ почву; там делали озеленение, и привезенный чернозем чем-то не понравился. И не зря – какой только заразы мы там ни нашли! Выяснилось, что водители по пути хорошую землю продали, а загрузились потом из придорожной канавы.
Подумалось, если уж этих ребят не стесняются дурить, то что говорить об обычных людях…
Хотя в Белокаменной такие таланты были всегда, за что завистники аборигенов, то есть коренных москвичей, иногда называют москалями. Познакомился как-то с одним ветераном, разговорились; когда узнал о моей профессии, похвастался, что, мол, и обо мне в газете писали, прославился. Из вежливости интересуюсь:
– А какие трудовые или ратные подвиги совершили?
– В старые добрые советские времена работал таксистом, любил иногородних и иностранцев доставлять от Казанского до Ленинградского вокзала через всю Москву за двадцать пять рублей. С планом проблем не было. Правда, журналюги написали про меня фельетон, и пришлось уволиться…
Для справки завистникам скажу, что эти вокзалы стоят в нескольких минутах неспешной ходьбы друг от друга.
На второй год московской жизни у меня исчез вальяжный второй подбородок, но появилась волевая ямочка на первом. Научился отличать аборигенов от понаприехавших. Если человек имеет бледный цвет лица с оттенком неоправданной надменности – это точно коренной москвич. Не уверен, что здесь мое последнее пристанище. Может быть, умирать соберусь в мою полутораулочную деревушку; где обитаемых домов не осталось, но кладбище активно функционирует и даже расширяется. При всех этих переездах пришлось устанавливать немало ванн; вот в последнее время при этой процедуре спрашиваю себя: а не в этой ли будут меня обмывать?
Есть ли смысл в моих бессмысленных переездах? Думаю, любому человеку в какой-то степени свойственно инстинктивное желание время от времени менять окружающую обстановку. Этот инстинкт заставляет людей менять местами мебель в квартире и лавки в бане, профессию и место проживания, жен и мужей, родину и пол. Куда же от него деться?
МЕНЯЮ МУЖА НА ТАДЖИКА
…Видимо, торопился жить и женился рано, в шесть часов утра; проснулся – уже женатый. Поэтому дети большие, взрослеют вместе со мной. Сидим как-то вечером вместе; жена, сын, дочь, я с собакой на коврике, любуемся телевизором. Жена, как обычно, критикует меня за ошибки в работе. Сын со вздохом говорит:
– Пожалуй, не буду жениться.
– Это почему? – почти позавидовал я ему.
– Ну, будет и меня жена пилить. Зачем мне это надо?
– Сынок, ты не прав. Древние мудрецы, не знавшие современных жен, говорили, что жениться мужчина должен обязательно. Если попадется добрая, то будешь счастливым, если попадется стерва – философом.
Жена решила уточнить:
– А ты тогда кто?
– Если в этом смысле, то кандидат философских наук.
Жена отвернулась. Говорю ей:
– Ты не расстраивайся, среди моих знакомых есть и профессоры, и академики философии.
– То есть, у тебя не худший вариант?
– Конечно!
Ее лицо разгладилось.
Сын зря меня пугал, женился, стал собираться в свадебное путешествие в Египет. Делюсь с ним опытом:
– Сынок, торговаться с местными, чтобы их не обидеть, надо не на проценты, а в разы.
Вернулись дети с Красного моря покрасневшими от загара, с сувенирами. Интересуюсь:
– Ну как там скидки?
– Как ты учил. Сначала просили двадцать долларов, потом отдавали за пять.
– И как тебе это удавалось?
– В конце долгого торга почти на английском языке говорил, что ведь когда-то мы вместе воевали против Израиля и даже немножко победили его. Арабы лезли брататься и делали скидки.
Задержался как-то на работе. Жена звонит:
– Если решишь все-таки вернуться домой, зайди в магазин, купи мне йогурт.
Освободился поздно, магазины уже закрылись, жена успела заснуть без меня и йогурта. Утром на всякий случай спрашиваю:
– Йогурт-то тебе сегодня купить?
Вполне резонно отвечает:
– Что, я одного и того же целые сутки должна хотеть?
Поддержал и усилил тему:
– Я одну и ту же сорок лет хочу, и ведь ничего со мной не случилось.
Как-то в редкие минуты душевной теплоты жена спрашивает:
– Есть ли у тебя мечта?
Без раздумий отвечаю:
– Говорят, есть такое растение, которое полезные питательные вещества потребляет из воздуха. И я так хочу.
– Все понятно с твоей мечтой – работать не хочешь.
…В советские годы мужья и жены зарабатывали по двести рублей и были по-своему счастливы в своем равноправии. Перестройка это благостное состояние порушила; и хорошо, если муж оказался нефтяником или удачливым предпринимателем, а вот если жена – тут становилось не все просто в семейной иерархии. Тогда уже не шли в зачет былые заслуги перед родиной и семьей в виде зарабатывания квартир и прочих благ, все начиналось с чистого листа. И горе тому, чья зарплата оказывалась ниже, чем у жены. Как-то другу жена выдала:
– Если тебя обменять на таджика, в домашнем хозяйстве будет больше пользы…
Говорю внучке:
– Сонечка, давай тебя выучим на доктора, будешь нас с бабулей лечить.
– Нет, не буду доктором.
– А кем же хочешь стать?
– Блондинкой!
И все-таки жизнь продолжается…
НАМЕК НА ПРОФЕССИЮ
В газету попал случайно. Позвали как бывшего редактора школьной стенгазеты, пытающегося писать рассказы. Оказалось, ничего необычного – описывай то, что видишь через призму своего мироощущения. Правда, для того, чтобы что-то увидеть, надо было поехать в командировку, пообщаться с передовыми механизаторами и доярками. Некоторые более опытные сотрудники этим не утруждались; говорили по телефону с колхозно-совхозным начальством, выясняли фамилии передовиков, а остальное было делом техники. И опытный корреспондент, не выходя из кабинета, уже красочно описывал, как он подъезжал к полевому стану, где обедали уставшие механизаторы… Так как до такого профессионализма дорос не сразу, то поначалу приходилось писать только о том, что действительно видел своими глазами.
Потребовалась мне характеристика по месту требования. Замредактора сочинила:
– С товарищами поддерживает ровные дружеские отношения, материалы пишет с претензией на глубокий анализ фактов.
Так и написала, мол, с претензией человек.
Приехал после столичного института на отработку к нам видный парень.
Через некоторое время первый секретарь вызывает редактора и между делом журит:
– Что это твой новый сотрудник со мной не здоровается?
– Узнаю, доложу…
Редактор у новенького спрашивает:
– У нас принято с секретарями райкома, тем более с первым, здороваться. Почему не уважаешь начальство?
– Да я всегда поначалу здоровался, а он не отвечает. Вот и перестал.
Редактор докладывает:
– Да он здоровался, вы не отвечали, вот и перестал…
– Как это не отвечал, я всегда в ответ киваю.
Уставший от этой истории редактор парню не без упрека пенял:
– Но он же тебе в ответ кивал!
– Я ему тоже кое-чем киваю. По-человечески же здороваться надо…
Школа районной газеты была полезной. Там я научился задавать один-два вопроса, после которых собеседника было непросто остановить.
Закаляла и общественная работа. Назначило меня начальство, как молодого, председателем профкома, захотелось на этом поприще показать себя. Для этого далеко ходить не пришлось – под боком, в нашей типографии, регулярно происходили нарушения техники безопасности труда; линотипистки, наборщицы вручную, переплетчицы и печатники работали в густых и вредных парах свинца, цинка, олова и сурьмы. Это внутри цехов типографии работала гартоплавка, откуда выходили заготовки для линотипов. Вот я, облеченный мнимой профсоюзной властью, и настрочил предписание покончить с этим гнусным делом. Отношения с кем не следовало испортил, но отдельно стоящую гартоплавку все-таки построили. В любом случае, типографские женщины без ядовитых паров мне показались симпатичнее.
Район и газета были так невелики, что с оригинальными темами иногда возникали проблемы. Однажды в отчаянии написал рассказ о соседе по кабинету, заведующем отделом сельского хозяйства, который был чрезмерным подкаблучником даже на моем фоне. Понятно, без фамилий, явок и паролей, но не без иронии. В ответ он написал рассказ аналогичной тональности об особенностях моего непростого характера. В итоге костлявая рука безгонорарной жизни от нас отступила. И эта порочная практика в редакционном коллективе прижилась.
Но дело было, конечно, не в масштабах района. Темы-то были, да кто их разрешал правдиво раскрыть?.. Был у нас деятельный председатель колхоза, который умел договориться с большим начальством о сверхлимитном выделении тракторов и комбайнов, мобилизовать своих односельчан на трудовые подвиги; в итоге хозяйство перевыполняло планы по производству молока и мяса, зерна и силоса, а также шерсти и яиц. Короче, председатель уверенно шел к победе коммунистического труда в социалистическом соревновании, ну и к ордену, конечно. Но случилась осечка с планом по металлолому, хотя мобилизованные местные пионеры облазили все овраги и закоулки в поисках ржавых изделий. Из райкома председателю строго позвонили:
– Делай что хочешь, но чтобы план по металлолому был! Иначе нам всем светлого будущего не видать!
Напомню, руководитель отличался решительным характером и приказал сварщикам разрезать почти новенький трактор, сдал его в металлолом, спас репутацию колхоза и района, получил переходящее красное знамя и медаль. Понятно, что написать правдивую корреспонденцию о цене победы райком не разрешил. Председателя район носил на руках. Но только до тех пор, пока у него от медных труб не случилось головокружение от успехов, и он не стал чересчур прямолинейно претендовать на существенную должность в райкоме партии. Возмущенный этой наглостью не по чину первый секретарь заставил прокурора возбудить дело по поводу уничтожения трактора, а милицию – из КПЗ водить его на допросы в прокуратуру через весь поселок пешком и в наручниках. В итоге получил условную судимость, которая в годы перестройки конвертировалась в весомый политический капитал, позволивший стать депутатом от демократических сил.
Работа в «районке» была полезна и в смысле дисциплины; если получил редакционное задание, то выполняй как хочешь и добирайся на чем хочешь, так как машины служебной в ту пору не было, а общественный транспорт между деревнями не курсировал. Так что, на попутках и пешком – навстречу к героям репортажей.
Позднее, работая в городской газете, удивлялся, что корреспонденты отказываются выезжать на задания без служебной машины, хотя работал общественный транспорт.
Автор: Анатолий Детинин
Читайте продолжение на сайте журнала "Бельские просторы"
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!