– Николай, я совершенно случайно наткнулся на такой факт, что у каждого большого артиста есть своего рода архив, наверняка он есть и у вас тоже.
И я прочитал (на меня это произвело неизгладимое впечатление) что великая Галина Уланова перед смертью сожгла, уничтожила свой архив полностью.
Почему она это сделала, как вы думаете? Ведь это было бы такое наследие…
– Дело в том, что эти женщины были примадоннами, такие, как Уланова, Семенова, Головкина, Лепешинская… Во-первых, это тридцатые годы – репрессии, потом – война. Они же выступали на разных конференциях, на разных закрытых мероприятиях и очень не хотели об этом рассказывать.
Вот, допустим, Головкина, наш директор Московского училища, выступала в Тегеране, когда там собирались Сталин, Черчилль и Рузвельт. И артисты, которые там выступали, – они ехали туда на машинах, на студебекерах – из Москвы в Тегеран. А потом на них же возвращались в Москву. Головкина очень интересно об этом рассказывала.
Но о каких-то вещах они не хотели подробно говорить.
Естественно, в их жизни были и романы. Я расскажу историю – это очень известная история, ее можно проверить. Был такой посол США в России – Гарриман. Он оставил перед смертью мемуары, в которых описал свой роман с Мариной Семеновой во время войны. И когда на моих глазах у Марины Тимофеевны брали интервью представители The New York Times (я ее уговорил дать интервью, когда ей было уже 90 лет) и они начали ее спрашивать про Гарримана, она сказала, что такого не было, что она его не знала. Корреспондент ей говорит, что Гарриман об этом написал в своей книге, как он был в нее влюблен и так далее. Но она в этом так и не призналась.
Уже потом, когда мы остались с ней тет-а-тет, какие-то вещи она рассказала, и она знала, что я это никогда никому пересказывать не стану. Но просто со стороны Гарримана такое свидетельство есть.
Был такой режиссер в Петербурге – Радлов, который создал программу «Ромео и Джульетта», и по этой программе Прокофьев создал музыку. И у него с Галиной Улановой был роман. И видимо, его письма она сожгла, но недавно всплыли ее письма к нему, и часть их напечатал один из журналов. Когда я их читал, я не мог поверить, что в такой сдержанной Улановой – о ней всегда пишут, как о «ледяной деве», – что в ней бушевали такие страсти.
И видимо, все они не хотели, чтобы эти вещи стали «народным достоянием». Была официальная биография, и они хотели, чтобы такая биография и осталась.
Я в этом разделяю их мнение. Например, моя мама очень много что уничтожила. Я уважаю ее мнение. Она хотела это уничтожить, она не рассказала мне, и я в это не лезу. Я считаю, что если человек не хочет что-то показывать, значит, и не надо. Да, это безумно интересно, да, безумно интересно расспросить Уланову, Лепешинскую и так далее, потому что они видели тех людей, про которых сегодня снимают фильмы, сериалы и пишут бог знает что.
А слухи, например, я не люблю. Предпочитаю документы. Например, как человек, у которого есть доступ к документам, которые хранятся на улице Зодчего Росси, 2, могу рассказать. Вот приезжают к нам каждый раз что-то снимать про Нуреева, документалисты, или те, кто снимает художественное кино. Я им показываю настоящие документы, они смотрят, а потом снимают и показывают в кино абсолютно другое, то, как они хотят, выдумывают. И я не верю больше в это все, я верю исключительно документам.
