Прошло не меньше года, но лишь сейчас я решился поделиться с вами этой историей. Произошла она на Ладоге в одном из мест, что в шкиперских лоциях отмечены восклицательным знаком: «Наблюдается магнитная аномалия со склонением на 2-3° больше нормального. Будьте внимательны!»
День был пасмурный, а ближе к вечеру погода окончательно испортилась. Небо заволокли серые низкие тучи, и дождь будто бы висел в воздухе, делая каждый вдох глотком воды. Переночевав под порывами шквалистого ветра, что пытался унести прочь мой растянутый над землей плащ-палатку, я решил, что отложу свой следующий переход на день, когда погода поутихнет.
Я отправился в поход налегке: только лодка, немного провизии и запасной комплект одежды. Основной полностью промок еще вчера, и возможности просушить его мне так и не представилось. Рисковать сухостью оставшейся одежды я не хотел и потому провел весь день в своем незамысловатом убежище из брезента, что позволяло мне лишь лежать на глубокой подстилке северного ладожского мха. Проваливаясь в перерывах между чтением книги о мистической истории этих мест в неспокойный сон, я слышал, как по крыше импровизированной палатки стучал дождь, а завывавший в скалах ветер доносил до меня звуки шторма.
Экономя заряд аккумулятора телефона, я потерял счет времени, не имея возможности отследить течение суток по движению солнца, которое было надежно скрыто за плотной завесой дождевых туч. Я размышлял о прочитанном, представляя тех людей, что жили здесь до Финской войны с Советским Союзом. Пытался вообразить, как ожесточенно они сопротивлялись оккупации своих земель. Порой, не считаясь с врожденным человеческим желанием жить, они приковывали своих солдат и крестьян из народной дружины цепями к холодному граниту и оставляли этих, так называемых «кукушек» ждать своей смерти с малым запасом патронов и провизии. Если повезет, то они покинут этот мир, прихватив с собой десяток солдат врага, а если нет, - то в холоде, голоде, одиночестве и полном отчаянии.
Мой внутренний взор устремлялся в прошлое, выхватывая из памяти этих земель те образы и события, что превратили этот некогда плодородный обжитый край в покинутую, хоть и безумно красивую, но все же глушь.
При солнце эти суровые северные скалы выглядят довольно приветливо, однако в дождь сердце заблудшего путника может заполниться такой неизбывной тоской и печалью, что любые радостные моменты жизни вмиг обратятся гонимым ветром туманом воспоминаний. Вот и мой день настолько влился дождевыми каплями в мое настроение, что я стал ощущать себя тем брошенным на произвол судьбы солдатом: в мокрой одежде, без возможности толком согреться, без планов на будущее в этом затянувшемся сером холодном настоящем.
Следующим утром, пережив еще одну промозглую ночь, я усилием воли заставил себя подняться, сопротивляясь царившему снаружи и внутри ненастью: «останься, пережди еще один день…» С четвертой или пятой попытки я развел костер из отсыревшего валежника и принялся готовить завтрак, как вдруг до моего слуха долетел давно забытый звук телефонного звонка. Странно, ведь еще вчера здесь не ловила сеть. Добежав в три прыжка по скользким камням до палатки, я откопал под курткой мобильник и с удивлением обнаружил с десяток пропущенных от Наставника. Сеть была недоступна, но все же вся важная информация смогла пробиться ко мне в единственном сообщении: «Без лишних размышлений и ментальных вопросов, как только проснешься, бери вещи и уходи, как можно дальше. Лучше по суше, но, как получится. Как минимум на пять км. На стоянке оставь свой фантом и чучело. Чучело – буквально: из травы, веток и одежды. Достаточно носков. Придешь на следующее место – дай знать. Удачи!»
Без лишних размышлений и вопросов… После такого известия, это еще нужно постараться! Скинув в байдарку весь свой нехитрый скарб, я наломал веток и, обвязав вокруг них лоскуты влажного мха, получил некое подобие человеческой фигуры. Положив чучело на место своей ночевки, я натянул на торчавшие в нижней части ветки свои промокшие носки и, проведя рукой по воздуху над самодельным манекеном, подумал вслух: «нарекаю тебя своим фантомом». Несмотря на простоту и даже комичность произведенных манипуляций, я явственно почувствовал, что теперь передо мной лежит живое существо, по всем характеристикам напоминающее меня самого, и тот, кто мог бы просматривать это пространство ментально, при беглом взгляде вряд ли бы смог нас различить.
Почему без лишних вопросов и раздумий… Это понятно: мысли оставляют яркий след в ментальном пространстве и по ним легко можно выследить источник… Но кто? Так, кажется, я начинаю задавать несвоевременные вопросы. Давай-ка обойдемся пока без размышлений на тему. Вдох. Выдох. Вот так. Спокойствие. Пустая голова. Чистый лист. Невесомость и спокойствие.
Оттолкнувшись веслом от каменного берега, я направился к северной оконечности острова, чтобы, перебравшись через широкий фьорд, очутиться на достаточном удалении от того неприветливого места, где меня угораздило провести ночь… или две? Может быть, три. Я не помнил. И не хотел вспоминать, отдавая себе отчет, что сейчас действительно, лучше не думать на эту тему. Думать о чем угодно, но только не об этом. И я сосредоточил все свое внимание на волнах и ветре, срывавшем с их гребней брызги, что били мне в лицо. За монотонным плеском весел и маневрированием между волн я не заметил, как погода начала успокаиваться. Дождь уже не стоял передо мной стеной, а летевшие клочьями по небу облака все же давали солнечным лучам шанс дотронуться до тяжелой свинцовой Ладожской воды.
Ближе к вечеру я нашел подходящее место для ночлега. Высокие скалы узкой бухты, в которой я очутился, закрывали меня от бушевавшего на открытой воде шторма так, что даже шума ветра или прибоя до меня не долетало. Забравшись на один из утесов и подняв телефон повыше, я смог отправить Наставнику сообщение, что со мной все в порядке. Оставив события минувших дней в прошлом, я твердо решил, что задам все вопросы уже по возвращении в город. А пока я решил прогуляться вдоль берега бухты, а заодно и немного порыбачить.
Изредка закидывая блесну, я дошел до конца бухты, но перебравшись через впадающий в нее ручей, понял, что лучше вернуться. Дальнейший путь преграждали отвесные скалы, подходившие к самой кромке воды.
Пока искал валежник, разводил костер и чистил пойманную щуку, начались сумерки. Волей-неволей я стал прокручивать в своей памяти события прошедшего дня, как вдруг услышал… музыку! Необычная, довольно ритмичная мелодия звучала совсем рядом, за сопкой, будто где-то по-соседству остановилась группа туристов с музыкальной аппаратурой. В доносившихся до меня звуках отчетливо была слышна партия ударных, вроде бонго или бубна, и какого-то басового инструмента. Все остальные частоты, скорее всего, скрадывались расстоянием и рельефом местности. Но откуда здесь быть туристам в такую погоду? Те, кого встретил днем, были далеко отсюда. Даже если и был здесь кто-то поблизости, я обошел всю бухту и не встретил ни души. А противоположный берег – вообще сплошная скала с узкой полоской земли у самого берега. Там даже палатку негде поставить.
Спустя пару минут музыка стихла, и лишь мерные капли дождя нарушали нависшую над водной гладью тишину. Я, было, стал успокаиваться, но буквально через десять минут вновь зазвучала та же самая мелодия. Немного ближе, немного отчетливее, но все так же ритмично и низкочастотно, вызывая уже более осязаемое ощущение неприятного холода меду лопаток. Минута. Две… и вновь тишина. Но, выдержав паузу минут в десять, мелодия зазвучала вновь. На этот раз она, казалось, звучала немного быстрее, будто почувствовав мой участившийся пульс. Но кому придет в голову слушать в течение часа одну и ту же песню? На природе. На полной громкости. Определив, откуда доносились эти звуки, я стал всматриваться в противоположный берег бухты. До него было рукой подать – метров тридцать, но я не увидел ни малейшего признака чьего-либо присутствия. А тем временем повторявшаяся каждые пятнадцать минут мелодия начинала знатно действовать мне на нервы. Вдруг, когда она зазвучала в очередной раз, я заметил боковым зрением легкое движение у подножья скалы на противоположном берегу. Что там? Шалаш? Брезентовый тент? Навес из лапника? Не видно! Сумерки переходили в свою наиболее густую фазу. Что это за отблеск? Огонь!? Там, откуда с завидной регулярностью доносились звуки музыки, горел, мать его, костер! И в этом костре было чертовки много странных нестыковок.
Первая: он горел. Вокруг никого не было, а он и не думал гаснуть на протяжении последующих двух или трех часов.
Вторая: без дыма. Каждый путешественник знает, что зажженный на берегу костер создает над озером легкую сизую дымку, особенно в дождливую погоду, когда все дрова сырые.
Третья: без звука. Он был настолько ярким, что за те тридцать метров, что меня от него отделяли, должен был быть слышен хоть какой-то треск.
Четвертая: я был рядом с тем местом, когда искал место для стоянки и когда ловил рыбу, и там никого не было.
И снова эта музыка! Как по часам. Как по будильнику. В который раз!
Не утруждая себя приготовлением сложного ужина, я просто разогрел консервы и съел их прямо из банки. Я старался отвлечься, но каждый раз шерсть на холке вставала дыбом от этой музыки.
Ладно. Не можешь отогнать мысль, - додумай ее до конца.
То, что я вижу и слышу, может говорить о трех различных, но одинаково неприятных вещах. Возможно, у меня галлюцинации, вызванные длительным пребыванием в одиночестве и жаждой человеческого общения. Но с начала похода прошло меньше недели. Неужели моя психика настолько неустойчива?
Веря в свою собственную адекватность, я отмел этот вариант. Осталось два: один – материальный (то есть это настоящий костер и там есть живой человек, который зачем-то периодически включает музыку), а второй – метафизический, объяснимый лишь тем, что все эти звуки и видения доносятся до меня из какого-то параллельного и, возможно, зацикленного, пространства, как некая память этих мест, запечатленная в полисенсорном мираже. Логичное объяснение, ничего не скажешь! И вроде бы ничего опасного, но, как всегда, есть несколько «но». Если живой человек ведет себя настолько скрытно, что делает совершенно бездымный костер, если он не выдает своего присутствия ни движением, ни звуком, значит, это хорошо и специально обученный человек, и если так, то он, помимо прочего, может быть вооружен. Если же я соприкоснулся с некоей пространственно-временной ловушкой финской войны, в которой застрял солдат-кукушка того времени, то словить от него пулю – может быть самым безобидным в этой ситуации, а то можно и самому угодить в ту же петлю.
И тут меня прошиб пот. Я понял, что на меня смотрят. Смотрят с того берега, от костра. Смотрят из-за валунов за моей спиной. Смотрят через прицел. И вы знаете, это дерьмовое ощущение! Без разницы, какова природа его причины: материальная или метафизическая. На меня смотрят, как на мишень, и я знаю, что, как только я закрою глаза, они подойдут ближе. Снова музыка! Снова эта чертова мелодия, от которой хочется закрыть уши руками. Вроде помогло. Хрен там был! Она звучит у меня в голове! Смешиваясь со звуком бегущей по венам крови, они захватывает меня в свое пространство. Обернувшись на костер, я различаю сидящую радом с ним фигуру и сложенный из веток шалаш. Слышу разговоры и чьи-то шаги в лесу. Это точно не физическая реальность. Пока я не закрыл глаза, я могу еще что-то изменить. Переплыть бухту и убедиться, что на самом деле никакого костра не существует! Пойти навстречу осязаемым мной взглядам и доказать себе, что в лесу никого нет! Я сажусь в лодку, но меня одергивает мысль: «Они этого и ждут. Они хотят, чтобы я стал частью их реальности, и тогда… тогда мне конец. Это и есть ловушка!» Нет, этой ночью я точно не усну! Нужно дать знать Наставнику, что у меня далеко не все в порядке! Нет сети! Лезть на скалу? Нет, слишком темно и скользко.
Музыка. Физическое ощущение взгляда в спину. Я с трудом удерживаю себя от того, чтобы крикнуть в обступающую меня темноту. Одиннадцать вечера. Силуэты за деревьями. Я не знаю, видят ли они меня там, в своей реальности, но я знаю, что, как только я закрою глаза, я уже не вернусь. Дрожащими руками сгребаю свои вещи в байдарку и стаскиваю ее в воду. Взмах весла. Еще один. Я ухожу прочь от этого места, как и в прошлый раз, оставив фантом, чтобы сбить со следа преследователей, кем бы они ни были. Меня трясет. Я оборачиваюсь назад и вижу на берегу чужой костер. И слышу музыку…
Я шел несколько часов, прежде чем телефон смог поймать хоть какой-то сигнал. Даже два деления – это не гарантия хорошей связи, но и этого я смог добиться только на вершине каменного пупыря в центре небольшого острова – метров сто в диаметре. Впрочем, весь этот остров и был одним большим камнем, более похожим на перевернутую миску. Замерзшими мокрыми пальцами я набрал номер Наставника, но только длинные гудки были мне ответом. Оно и не удивительно: на часах час ночи. Кто может быть рядом? Хранители? Дети? Ученики? В общей совокупности я позвонил десяти или пятнадцати людям, но гудки либо неожиданно прерывались, либо не были слышны вовсе на фоне помех, будто я пытался дозвониться до того света… или с того света. Но вот мне ответили!
- Алло?
- Здравствуй! Ну наконец-то! Учитель рядом?
- Да, но у нее занятие.
- Передай ей, пожалуйста, трубку…
«Занятие? Ночью? Впрочем, чего только не бывает в этом мире.»
Выслушав краткую историю моего затянувшегося дня, Тейя задумчиво ответила:
- Все-таки тебя зацепило. Жаль, что пока я тебя не научила распутывать пространственно-временные петли, но сейчас на это нет и времени. Так что слушай и запоминай, что нужно сделать. Ты должен исчезнуть для того пространства, чтобы оно тебя отпустило и больше не искало…
Лежа в неглубокой выемке на склоне каменного холма, укрытый с головы до ног толстым слоем лапника, я чувствовал, как становлюсь частью этого острова. Еловые ветви и иголки стали частью меня, смазав очертания моего физического тела и закамуфлировав меня на всех уровнях так, что я перестал существовать или быть живым для сформировавшегося здесь аномального пространства. Хвойные деревья – проводники не только в посмертные миры, как это принято считать в традиции многих народов, но также помогает и в переходах между пространствами. Я стал согреваться и успокаиваться, сделал пару глубоких вдохов и почти начал погружаться в сон, как вдруг прямо на мое лицо поверх лапника с шумом опустился шипованый ботинок на толстой кожаной подошве. Шерстяные гетры поднимались по ноге и исчезали под оборванной промерзшей униформой финского солдата. Делая следующий шаг, он оттолкнулся посильнее, и толстые гвозди его ботинка едва не коснулись моей щеки. Но не успел он пройти и пары шагов, как пулеметная очередь просвистевших мимо меня пуль подкосила его, отправив вниз по крутому мшистому склону.
Я слышал, видел и чувствовал, как под градом пуль и осколков снарядов по мне ползли израненные в своем нескончаемом бое, истощенные от голода солдаты, волоча за собой винтовки и карабины со скудным запасом патронов. Укрываясь от очередного шквала огня, они закрывали головы руками и, утыкаясь лицом в землю, щурились от грохота, смотрели прямо мне в глаза, но не видели ничего, кроме иссушенной хвои. Инструкции и защита Наставника делали свое дело: я был мертв и недосягаем для пространства временной ловушки, невидим для заключенных в ней бойцов. Это меня успокаивало, избавляя от неудержимого желания вскочить и убежать с этого острова. Мне было нужно пережить эту ночь, и я не выдавал себя ни звуком, ни жестом, ни дыханием.
Постепенно выстрелы и редкие очереди стали затихать вдали, и лишь изредка до меня доносились отголоски взрывов, раскатывавшихся по гранитным внутренностям скал на многие километры. Сквозь полусон я понял, что это не взрывы… и меня прошиб пот. Это были ритмичные удары бубна, повторявшие рисунок той мелодии, что преследовала меня с вечера! Эти звуки то усиливались, то затихали, но одно оставалось неизменным: они доносились будто бы из-под земли. Камни, вода и воздух были наполнены этим всепроникающим пульсом. Он исходил из одной единственной точки и расходился кругами от того костра, что я видел вчера, проходя своей низкочастотной вибрацией через все, что встречалось ему на пути, будто кто-то мерно постукивал пальцем по плотной натянутой коже бубна, прислушиваясь к отклику отраженной волны, чтобы увидеть подвластное ему пространство своим внутренним взором; найти чужака, угодившего в ловушку; не дать мне уйти. Я взял себя в руки, и не смотря на то, что каждый удар выбивал из меня порцию холодного пота, я постарался расслабиться. Я стал прозрачным для этого звука, я научился быть безразличным к нему и не выдавать своего присутствия даже мыслью. Он стал звучать в такт моему сердцу, и мысль о том, что мне удалось сонастроиться с ним, чтобы не быть опознанным, как чужеродный объект, успокаивала и обнадеживала меня. Но неведомый шаман решил добавить в такт лишнюю, выбивающую сердце из ритма долю. И я почувствовал, что если я вновь подстроюсь под задаваемый ритм, мое сердце в конечном счете отдастся его полному контролю, и дальше все будет зависеть только от извращенной фантазии того мага, что создал или поддерживает эту петлю. Либо он разорвет мое сердце, загнав его в бешеном ритме, либо остановит его навсегда, просто перестав бить в свой бубен.
Остаток ночи я провел, силой мысли заставляя свое сердце биться в своем и только своем ритме, оставаясь за гранью искусственно-созданного пространства ловушки.
Когда впервые за несколько дней рассвет явил миру теплое июльское солнце, я стал невольным свидетелем разговора двух стоявших надо мной людей в довольно современной одежде.
- Упустили мы его.
- Пойдем, здесь больше нечего искать.
Эти двое растворились с предрассветным туманом, и я почувствовал, что наконец-то мог подняться из своей импровизированной могилы.
Новый день обещал быть солнечным и ясным. Но самое главное – не похожим на предыдущие…