Выйти за рамки.

Не даёт мне покоя "Житие Алексия, человека Божьего". Начинается рассказ с заключения брака, точнее с обручения.

Остав­шись по­сле свадь­бы на­едине с мо­ло­дой же­ной, свя­той Алек­сий от­дал ей свой зо­ло­той пер­стень и по­яс­ную пряж­ку со сло­ва­ми: «Со­хра­ни это, и да бу­дет меж­ду то­бой и мной Гос­подь, до­ко­ле не об­но­вит нас Сво­ею бла­го­да­тью». По­том он вы­шел из брач­но­го по­коя и той же но­чью по­ки­нул от­чий дом. Сев на ко­рабль, от­плы­ва­ю­щий на Во­сток, юно­ша при­был в Ла­оди­кию Си­рий­скую. Здесь он при­стал к по­гон­щи­кам ослов и до­брал­ся с ни­ми до го­ро­да Эдес­сы, где хра­нил­ся Неру­ко­твор­ный об­раз Гос­по­да, за­пе­чат­лен­ный на пла­ща­ни­це. Раз­дав остат­ки иму­ще­ства, юно­ша одел­ся в лох­мо­тья и стал про­сить ми­ло­сты­ню в при­тво­ре хра­ма Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы.

Св. Алексий, человек Божий

Брак воспринимался обществом не как союз двух сердец, а как необходимость, обычная инициация для всех, рамка, в которую должен вписаться человек со всеми своими сердечными потребностями.

В житии вроде и с родителями порядок. Они раздавали милостыню, принимали странников, были богоугодными людьми. И невеста описана как молодая и богатая девушка. Вот оно счастье и путь. На ладони от отца и матери. Но что-то не даёт "блюдечко с голубой каёмочкой" счастье.

Где ж она мотивация на счастье? В чем ее задача, в чем её справедливость? Поиск свободы - то, что нельзя задавить в человеке, ищущем Бога, правды, душевного мира.

 Сердечная мука от этой несправедливо ограниченной мотивации рождает творцов духа, тех, которые хотят быть сами себе хозяевами. Алексий как бы спрашивает: а где во всем это я? Где моя воля?

А в житии читатели обычно видят отречение от мира, терпение поношений и обид, самоистязание и молитвенный труд, отсутствие жилья и выбор пути странничества. И в упор не замечают того духа свободы, которым наполнено все жизнеописание. И родителей, которые не приняли сепарацию сына и рыдали все то время, когда его не было рядом.

Кстати, вполне объяснимый феномен восприятия ребенка как собственности, как приоритет личных воззрений на его личность. Его безвестное самоволие воспринимается только как отрыв от того пути, что ему уготовили родители. Родители, которые воспринимают свою ценность лишь в ребенке, оставляя свою жизнь как пройденный путь от себя к взрослому сыну, своему продолжению, не могут понять того, что личность нуждается в оторванности, в сепарации. Но святой дорос до того, что он сам имеет право себя сепарировать от общества, того, которого не хочет. И избирает себе путь странничества.

Са­ма Пре­чи­стая, явив­шись во сне цер­ков­но­му сто­ро­жу, от­кры­ла, что ни­щий Алек­сий есть че­ло­век Бо­жий. Ко­гда же жи­те­ли Эдес­сы ста­ли чтить его, пре­по­доб­ный Алек­сий тай­но бе­жал. Он ду­мал от­пра­вить­ся в г. Тарс (в Ма­лой Азии, ро­ди­на свя­то­го апо­сто­ла Пав­ла), но ко­рабль, на ко­то­ром плыл пре­по­доб­ный Алек­сий, в силь­ную бу­рю сбил­ся с кур­са, дол­го блуж­дал и при­стал на­ко­нец к бе­ре­гам Ита­лии, невда­ле­ке от Ри­ма. Свя­той Алек­сий, узрев в этом про­мысл Бо­жий, по­шел к до­му от­ца сво­е­го, ибо был уве­рен, что его не узна­ют. Встре­тив от­ца сво­е­го Ев­фи­ми­а­на, он по­про­сил у него при­ю­та и упо­мя­нул о кров­ных его, пре­бы­ва­ю­щих в стран­ствии. Тот рад был при­нять ни­ще­го, дал ему ме­сто в се­нях сво­е­го до­ма, ве­лел но­сить ему пи­щу с хо­зяй­ско­го сто­ла и при­ста­вил слу­гу для по­мо­щи ему. 

Святой возвращается домой, не боясь, что его узнают и примут как сына. Он хорошо знал обычаи своего дома и контура, понимая, что сможет сохранить свою тайну. Возможно, надеясь на это. 

Однако осмелюсь утверждать, что уже поселившись рядом с ними, Алексий готов был принять волю Божию о себе. То есть как будет - так пусть и будет. Возможно, внутри человек помышлял о том, что вот там мать и его невеста плачут о нём, а он теперь здесь рядом с ними. Откроет ли им Пречистая, что он здесь? Догадаются ли они? Подскажет ли им сердце? Но, как мы знаем, они до смерти так и ничего не узнали. Не подсказало сердце. Их реальность пролегала параллельно его. И не соприкасалась никогда. Потому что сами они не смогли бы никогда отождествить себя с теми нищими, которых они встречали, не смогли бы почувствовать свое единство с ними. Не побывали в их шкуре. А только подавали свою милость с барского плеча. Все, что они могли, - подать. Не повернуться лицом, опуститься до их уровня, взглянуть, пытаясь понять, что они чувствуют, заглянуть в глубину боли, рассмотреть что там. Прожить рядом с ними, их боль, побыть в обществе, не унижая их своими подачками, а побывать с ними как бы в одной лодке. Но противостояние на "мы-они" настолько сильное, что им - нет, не получается принять. Даже мысли такой не придет. Нет нужды искать Бога внизу. Нет нужды отыскать социальный ад в своем доме, нет необходимости поднимать раба и бросить ждать уже ушедшего сына, наконец. 

В вос­кре­се­нье по­сле Бо­же­ствен­ной ли­тур­гии в со­бо­ре свя­то­го апо­сто­ла Пет­ра со­вер­ши­лось чу­до. От свя­то­го пре­сто­ла из­шел глас свы­ше: «Ищи­те че­ло­ве­ка Бо­жия, чтобы он по­мо­лил­ся о Ри­ме и всем на­ро­де его». Весь на­род в ужа­се и вос­тор­ге пал ниц. В чет­верг ве­че­ром в со­бо­ре апо­сто­ла Пет­ра мо­ли­ли Гос­по­да от­крыть им че­ло­ве­ка Бо­жия – и с пре­сто­ла из­шел глас: «В до­ме Ев­фи­ми­а­на – че­ло­век Бо­жий, там ищи­те». В хра­ме при­сут­ство­ва­ли рим­ский им­пе­ра­тор Го­но­рий (395–423), а так­же па­па рим­ский Ин­но­кен­тий I (402–417). Они об­ра­ти­лись к Ев­фи­ми­а­ну, но тот ни­че­го не знал. То­гда слу­га, при­став­лен­ный к свя­то­му Алек­сию, рас­ска­зал Ев­фи­ми­а­ну о его пра­вед­но­сти. Ев­фи­ми­ан по­спе­шил к пре­по­доб­но­му Алек­сию, но уже не за­стал его в жи­вых.

Позиция юродивого обличает все общественные устои, в том числе несвободу внутри иерархии самой церкви. Святость не замечали сильные мира сего. Просто ходили по ней, считая простого человека только почвой под своими безгрешными ногами. Положение раба, которое принял на себя Алексий, вернувшись к родителям, выворачивает наизнанку слова царя Соломона "Если с детства воспитывать раба в неге, то впоследствии он захочет быть сыном".  

Переставляет с ног на голову, как бы утверждая новую реальность, в которой сын-раб свободнее всех, потому что ни один ярлык нельзя на него повесить. Потому что любое обличение не вызовет в нем боль, а только самоутверждение в своем выборе. Как бы спрашивая: это твой сознательный выбор? Ты уверен, что это нормально? Ты думаешь, тебе это необходимо?

И Алексий на все вопросы отвечает: да. 

Его чувство единства и святости не пользуется понятием рода, как вектором для движения по жизни, а связано со всем социумом. Он не отрекается ни от кого: ни от нищих и голодных, ни от церкви, ни от родителей, ни от невесты. Со всеми держа мир и свободные отношения. Кто может похвастаться такой свободой? Кто может, то и свят.

Некая насмешка над правилами поведения, облеченная в святость, в полный отказ от социальных прав. Его движение к свободе отвергает деньги, потому что это опять-таки связь с родителями; телесные отношения, потому что есть невеста; монашество, потому что связан обязательствами со своей семьёй; порочность, потому что его личность увлекается не движением вниз, не отчаяньем, а чувством собственной значимости, осознанием приподнятости личного над коллективной ответственностью. Он как бы утверждает: "это я, и я хорош, даже если ушел от вас. И я хорош так же, потому что вернулся, как вы хотели, но вы меня не увидели".