Начало истории - здесь.
А наутро она вновь ворвалась к дочке без стука, растолкала её, сонную, и сквозь всхлипывания сообщила, что ночью отец умер. Все настолько привыкли к постоянным умираниям главы семьи, заканчивавшиеся ничем, что поначалу были просто ошарашены и не понимали, что теперь делать. Затем оцепенение прошло, и началась обычная в таких случаях суета. Звонили в «скорую», потом на работу – отпрашиваться. Генке велели в школу не идти, а отправляться к бабушке, чтоб не путаться под ногами. Обзванивали родню и друзей, сообщали печальную новость. Те выражали дежурные соболезнования, спрашивали, когда похороны. Женщины ничего толком не могли сказать, сами не знали.
К их облегчению появился любезный молодой человек из похоронного бюро, очевидно извещённый диспетчером «скорой», и быстро взял все хлопоты на себя. Приехала врачиха – крупная, значительная, с брезгливо-равнодушным лицом. Цепко осмотрела покойного, засвидетельствовала смерть, сказала, что надо везти тело в морг. Предварительная причина – сердце, но точно скажут только после вскрытия.
Участковый, который заходил ещё раньше, подозрений в насильственной смерти не имел, поэтому вскоре появились двое небритых мужичков с носилками, погрузили на них безропотное тело и унесли. Любезный представитель похоронного сервиса быстро согласовал все вопросы: когда и где хоронить, как получить свидетельство, будут ли отпевать – если надо, у него и священник есть, а поминки можно организовать у них в специальном кафе, там всё налажено, кормят хорошо и не сильно накладно. Велел до завтра собрать и привезти в морг вещи, в которые потом оденут покойного. Назвал сумму к оплате, довольно высокую, виновато развёл руками: что поделать, всё сейчас очень дорого, зато ни о чём не нужно беспокоиться.
Маринка вела все переговоры сама – мать словно впала в ступор, не могла ответить ни на один вопрос. Молодой человек взял аванс – всё, что нашлось в доме. Покривился: маловато будет, попросил назавтра, до окончательного расчёта добавить ещё, начал объяснять, как это сделать, но, к счастью, примчался Игорёк, привёз деньги, рассчитался с распорядителем и выпроводил его за дверь.
Лариса Сергеевна наконец очнулась и твёрдо заявила, что Маринка должна найти отцовы туфли, о которых он говорил, и отнести в срочный ремонт. В соседнем дворе, на Большой Арнаутской, есть какой-то дядя Боря – он, вроде, берётся за любую обувь, пусть отправляется к нему и просит починить туфли до вечера, чтоб с утра отвезти в морг. Отец велел похоронить его в них, а воля умирающего – это святое. Помолчала немного и вдруг, неуверенно улыбнувшись, сказала:
– Это аж с девяносто второго года; тебя, Маринка, тогда ещё не было, мы с отцом поженились только. Он всё хотел бизнесом заниматься, нашёл какого-то итальянца, тот собирался магазин обуви у нас открывать, а Саша ему помещение подыскивал. Только ничего у них не вышло, итальянец, как узнал, какие взятки надо давать, быстро свернулся и уехал, а эти туфли Саше подарил. Он всё в них щеголял, гордился, мечтал какой-нибудь бизнес наладить, да так и не сложилось, всё в пустые разговоры ушло… А туфли хорошие были, он их столько лет носил, сначала на выход, потом на работу, а после уже так, на улицу, в магазин, пока совсем не забросил… Ты, Мариша, найди их, почини, пусть Саша напоследок в них побудет…– она заплакала, и Маринка бросилась её утешать, обещая обязательно всё сделать.
Игорёк дождался её в прихожей, сказал, что ему надо бежать в институт, оставил ещё денег «на мелкие расходы». Маринка благодарно поцеловала его и отправилась в кладовку за туфлями. Нашла их, помыла, высушила. С сомнением осмотрела: старые, рваные, потёртые – возьмётся ли за них мастер?
Старик-сапожник, лысоватый, маленький, в круглых очках и приплюснутой шерстяной шапочке, долго недоумевал, зачем ремонтировать такое старьё, и за работу взялся только после того, как Маринка рассказала ему, для чего хотела починить обувь. Она спросила, сколько это будет стоить, но старый сапожник только отмахнулся – какие счёты с покойником?
А дальше всё прошло, словно само собой. Они получили документы, в срок привезли одежду. В назначенное время Александра Михайловича в аккуратном гробу доставили к дому, где уже ждали соседи, родственники и друзья. Батюшка быстро отпел покойного и удалился, соседи попрощались у дома, а остальные поехали на кладбище. Распорядитель ловко управлялся, руководя спешной, отработанной, словно на конвейере, церемонией.
Гроб поставили возле ямы, на кучу земли. Новый участок, в самом конце Западного кладбища, наполовину состоял из свежих захоронений, наполовину – из только что вырытых могил, ожидающих своих постояльцев. На дорожке к участку уже стоял автобус с новым покойником, и копщики торопились.
Курилов лежал в гробу, укутанный в какую-то похожую на тюлевую занавеску материю, ещё более нелепый, чем при жизни, с обиженным и скорбным лицом. Итальянские туфли, починенные дядей Борей и выглядевшие как новые, никто так и не увидел под покрывалом, да и кому это было нужно, тем более что их парадный, словно для бала вид, никак не вязался с общим жалким видом покойного. Первая приблизилась к гробу Лариса с чёрной лентой в волосах, поцеловала холодный лоб, пошептала что-то про себя, отошла и только тогда разрыдалась, горько и безутешно.
Она не бросалась к мужу на грудь, не звала его по имени. Просто плакала навзрыд, уткнувшись Маринке в плечо, пока прощались остальные. И была в этом плаче тоска по всему её нелепому семейному «счастью», горечь от ничтожного его вида, ещё более несуразного, чем при жизни, и стыд за то чувство облегчения, которое она испытывала.
Все попрощались, гроб заколотили и опустили в могилу. И ушёл Курилов, как был: в потрёпанном костюме, старом, кое-как повязанном галстуке и чудесных, блестящих, как новые, итальянских туфлях. Народ потянулся к автобусу, чтобы ехать в кафе поминать умершего, натужно подбирать добрые слова, пить водку и есть вредные продукты, которые он так любил.
В автобусе Маринка сидела рядом с матерью, а из головы у неё всё не выходил старик-сапожник с Большой Арнаутской – как он долго рассматривал знаменитые отцовские туфли, качал головой, разводил руками и бормотал, что Там не будет Бог смотреть на обувь, в которой ты пришёл, а будет спрашивать, как ты жил. И от этого ей становилось совсем грустно и очень-очень хотелось плакать…
Вот такая история....
С приветом, ваш Ухум Бухеев