1. Antonio Salieri, veneziano. Так он подписывался, считая — не зря, — что Венеция и Италия — две разных разницы. Его детство (в большой итальянской семейке) прошло в городке Леньяго, близ Вероны, а отрочество (уже сиротское, родители умерли, остался только брат) — в таинственной Венеции, которая наложила на него свой мрачноватый отпечаток. Например, во взрослом возрасте он предпочитал темную одежду и так и не полюбил напудренные парики, хотя и то, и другое было данью моде. Мефистофель в стае попугаев — наверное, так он смотрелся при дворе.
2. В детстве обожал две вещи: музыку и сладкое. Семья была не так чтобы очень музыкальная, не Моцарты; первое увлечение не так чтобы поддерживалось, и если Сальери, например, сбегал послушать орган в церковь или пообщаться с братом-скрипачом без разрешения, — отец мог наказать, запереть в комнате, и вот тут-то самым страшным было остаться без конфет. Сладкое он любил и во взрослом возрасте. А толстым, кстати, не был. Хотя, учитывая, что он был не только придворным композитором, но и дирижером Венского Музыкального Общества (благотворительный фонд в поддержку вдов и сирот), а реальный дирижер — профессия куда более энергичная, чем стоять и махать палочкой, — неудивительно.
3. Мрачный холостяк с итальянской любовницей? Нет, это фильм «Амадеус», а не реальность. Сальери был женат на прекрасной женщине, своей бывшей ученице, Еве Терезии (чаще просто Терезии). У него было восемь детей, хотя пережили его только несколько дочерей. Некоторые умерли во младенчестве, некоторые — подростками. Смерти Сальери преследовали: оба родителя, любимый учитель, дети, ученики, приятели, включая Моцарта, и жена. Единственный сын умер в возрасте 20 с небольшим лет.
4. С Моцартом отношения действительно были непростыми, но без яда и психологического насилия. Моцарт был талантливым, амбициозным и моложе на 5 лет. Его очень задевал факт, что Сальери популярен, в фаворе у императора, занимает несколько крупных должностей, да еще успевает писать — и неплохие вещи. На все накладывался и факт, что итальянская и немецкая музыка (иностранщина и национальное, да) в тот период конкурировали. Сальери и Моцарт воплощали это противостояние. Они ссорились, вспыльчивому как порох Моцарту в некоторых поступках коллеги виделись интриги, на которые он жаловался... а потом все вдруг оборачивалось к лучшему. Сальери ставил его произведения в программы — и сам дирижировал ими, что возможно было только с согласия. Моцарт в этих благотворительных концертах играл, хотя особой выгоды это не приносило. Однажды они писали в соавторстве: музыку для общей примы, когда захотели поздравить ее с выздоровлением после долгой болезни. Когда «Женитьбу Фигаро» Моцарта убрали из репертуара, Сальери очень скоро ее вернул, хотя опера была для тогдашнего политического контекста «наглая» и по головке его не погладили. Именно о восхищении Сальери «Волшебной Флейтой» Моцарт особо пишет в одном из последних писем. Таких деталей много. И даже после смерти эта связь продолжилась: именно Сальери был учителем одного из сыновей Моцарта.
⠀
5. Сальери был сиротой — и неизвестно, что бы с ним случилось, не встреть он знаменитого музыканта Флориана Гассмана и не попади к нему в ученики. Позже ему пришлось вернуть долг: Гассман умер рано, оставив и семью, и своего протеже. Сальери заботился о его детях и сам старался стать для многих музыкантов хранителем. Среди самых талантливых его учеников и тех, кто любил его больше всех, — Людвиг ван Бетховен. Которого, кстати, настолько злили слухи, будто кто-то кого-то отравил, что след его горящей попы остался даже в знаменитых «разговорных тетрадях».
6. Сальери пережил две французский оккупации: Вену сдавали Наполеону в 1805 и в 1809. Сальери, в отличие от многих, не уезжал, хотя вторая оккупация сопровождалась и обстрелами, и взрывами, и не очень адекватным поведением солдат, так как тогда город пал не сразу, а после кровавых боев. Не Бородино, конечно, но это были серьезные потери, по 25000 человек с каждой стороны. Бетховен упоминает: Сальери один из немногих был в городе. И вообще Сальери смог полюбить свой новый дом, а вот в старый практически не возвращался. И все же до конца жизни — особенно на эмоциях — он говорил с итальянским акцентом и порой путал немецкие слова. И хранил мрачность Венеции в своем облике.