Рустем ВАХИТОВ
Пересматривал киносагу Бондарчука по Льву Толстому и, глядя на эффектные, пышные сцены пиров и балов в дворянских поместьях и в петербургских особняках (особенно меня тронуло то место, где старый граф Ростов пускается в русский танец, к стыдливому хихиканью дворян и к восторгу прислуги, набежавшей с кухни), я поймал себя на мысли, что мне это очень сильно напоминает что-то из американского кинематографа и даже американской классической литературы.
Я немножко подумал и понял, что — «Унесенные ветром» и вообще литературу Юга США, например, очень любимого мной Роберта Пэна Уоррена. Конечно, я не говорю о сопоставимости дарований, а только о схожем социальном фоне — аристократическая, манерная культура, основанная на труде сельскохозяйственных рабов (только в случае России начала XIX века — белых, но фактически со времен Екатерины лишенных права даже жаловаться властям на хозяина).
Кстати, крупнейший американский специалист по модернизации Баррингтон Мур-младший прямо ставил в один ряд режим американского Юга и Россию XIX века, утверждая, что их объединял общий ресурсно-сырьевой тип экономики (только в России ресурсом были хлеб и металл, а в южных штатах США — хлопок).
Несмотря на то, что Юг потерпел поражение в гражданской войне, культура США и в том числе и литература сформировались во многом под влиянием южных традиций и ценностей (конечно, постепенно преодолеваемых либеральными революционерами, но до конца это не произошло и по сей день).
И тогда я понял, почему Лев Толстой так популярен в Америке. На уровне сознания американцы ценят его эгалитаризм, анархизм, антиклерикализм (все идеалы, которые внушаются им левыми интеллектуалами), а на уровне подсознания чувствуют сходство Толстого с «южными мотивами» своей родной традиции, а в Наташе Ростовой, бегающей со счастливым смехом по поместью, где на заднем фоне гнут спину крепостные, смотрят как «русскую Скарлет О Хару в прекрасном южном особняке, населенном белыми квазиаристократами и чернокожими рабами.
И тут я подумал о том, что каждый народ выбирает из всемирно известных русских классиков тех, кто им ближе по мировоззрению, историческим и культурным параллелям.
Англичане, например, тоже очень любят Толстого (в Великобритании было даже множество популярных экранизаций «Войны и мира» и имя «Наташа» — в честь Наташи Ростовой — давно уже вполне английское!) и по той же причине, по какой его любят и американцы, особенно, южане.
Потому что это писатель аристократический и много писавший об аристократии. Кстати, британская аристократия всегда была и остается образцом для высших кругов Соединенных Штатов — страны, где своей аристократии никогда не было, но где, как пошутил один юморист, вместо настоящих королей властвуют «свиные» и «алюминиевые» короли (это, конечно, сказано про янки, про южных квазиаристократов я уже писал).
«Толстоволюбие» немцев совсем другого свойства: огромной популярностью в Германии пользуются не «Война и мир», как в Британии и США, а «Анна Каренина».
Всякий, кто внимательно читал это произведение, не сможет отделаться от мысли, что оно совсем нетипично для Толстого — моралиста и рационалиста. Оно, скорее, напоминает Гофмана и немецких романтиков.
В нем много смутного, таинственного, непонятного. В начале романа есть важная сцены смерти мужика на железной дороге (Анна правильно воспринимает это как дурное предзнаменование), и кончается сценой, где сама Анна бросается под поезд. Через все повествование проходят сны Анны, где она видит мужичка, работающего с металлом, похожего на мужика из начальных сцен. При этом и Вронский видит тот же сон и когда Анна рассказывает ему о своих видениях, его охватывает ужас.
Подозреваю, это тот же «Angst», который, по уверениям Вежбицкой, лежит в основе немецкой культуры и борьба с которым толкает немцев к их гипертофированной внешней аккуратности и пунктуальности. Немцы — одна из самых мистически одаренных наций Европы, но при этом боящихся этой одаренности и скрывающих ее за маской рациональности, естественно, не могли пройти мимо такого «иррационалистического романа Толстого»…
Французы же больше других ценят нашего Достоевского и это тоже естественно. Французы — нация политических революционеров, четыре революции за столетие с 1789 по 1871 все-таки о чем-то говорят. А Достоевский — величайший знаток психологи революционеров, «подпольных людей», он и сам из раскаявшихся революционеров и даже превратившись в монархиста и клерикала он умудрился в определенном смысле остаться социалистом…
Французам, кстати, неинтересен Достоевский как христианский мыслитель, об этом много писали и пишут специалисты: из героев Достоевского французы выбирают не старца Зосиму, а Ивана Карамазова и это тоже показательно.
А в Японии, как где-то я читал, совершенно обожают нашего Чехова. Это понятно: Чехов писал о мире чиновников, людей, для которых очень важно социальное положение человека, его ранг в социальной иерархии, а японцы именно таковы, они даже когда здороваются, по наклону головы определяют ранг собеседника.
И только Пушкин иностранцам известен мало и мало ими ценится — потому что Пушкин — только наш, русский национальный поэт, простите за банальность, чтоб его понять, нужно с детства, «с молоком матери» впитать русский язык и русскую культуру.