Бывают встречи, которые оставляют в душе радость. А бывают такие, что после расставания долго не можешь избавиться от чувства беспокойства, смятения и тоски.
Я встретил его на вокзале маленького городка, куда приехал по командировочным делам, и не сразу узнал лейтенанта-десантника, с которым судьба свела меня лет десять назад в военном госпитале Владикавказа.
Когда я вошел в обшарпанное, еще дореволюционной постройки здание вокзала (о чем свидетельствовали цифры на фронтоне – «1889»), мое внимание привлек высокий молодой человек. Он стоял отрешенно посередине зала, не обращая внимания на усталых, серых людей, высыпавших из вечерней электрички, которые после трудового дня в большом городе спешили домой. Он возвышался над этим суетливым потоком. Некоторые пассажиры натыкались на него, возмущенно бормотали что-то, другие обходили, волоча за собой маленькие тележки с клетчатыми большими сумками, остальные на мгновение останавливались и с удивлением смотрели на него снизу вверх, потом, недоуменно пожав плечами, все они спешили дальше по своим делам.
Да, высокий и худой, он стоял посередине зала и улыбался. Его улыбка в этом утопающем в осенней грязи провинциальном городке, где большая часть населения жила за счет случайных заработков и пенсий, у многих вызывала недоумение и раздражение. Потертая куртка на его худом теле. Под курткой – тельняшка. Он опирался на палку и потому слегка сутулился.
Электричка ушла, огласив мир протяжным гудком. Вокзал опустел. Остались только бомжи, которые грелись в углу около батареи, и несколько пассажиров, ожидающих своего поезда. Сытые милиционеры, лениво прохаживаясь между рядами скамеек, разбудили заснувшего пассажира и показали дубинкой в сторону выхода. Равнодушно посмотрели на меня и уже было направились в сторону бомжей, как остановились, увидев улыбающегося человека. Это вызвало у них подозрение, и они на всякий случай проверили его документы.
Никто и не догадывался, что стоит он на протезе, который протер ногу до крови. Он стоял и улыбался... Именно по этой улыбке я его узнал. И еще – глаза, они остались такими же светлыми и грустными.
– Сашка, ты? Здравствуй! – я подошел к нему ближе.
Он с любопытством посмотрел на меня, пытаясь вспомнить, но потом смущенно улыбнулся, по-моему, не узнал.
– Владикавказский госпиталь, осень 1995 года, отделение гнойной хирургии, – сказал я.
Это не помогло, и я представился.
– Здравствуй, брат! – он свободной рукой обнял меня, похлопал по спине. – Пойдем, поговорим. – И вдруг засуетился. – Тут место есть удобное, буфет.
До прибытия моего поезда было еще достаточно времени, и я с удовольствием согласился.
Буфет оказался на удивление чистым и уютным. Мы выбрали место в углу, подальше от посетителей. Он тяжело сел, аккуратно прислонил к стене палку, двумя руками приподнял ногу с протезом и пристроил ее под столом, потом смущенно посмотрел на меня и улыбнулся, словно извиняясь за свою неуклюжесть. Мы заказали водку и какую-то закуску. Я видел, что лейтенант рад встрече, но по еле уловимому напряжению на его лице догадывался, что он все еще не вспомнил меня. Пока ждали, когда буфетчица со слоем дешевого макияжа на лице и отрешенными глазами принесет наш заказ, он поделился своими впечатлениями от посещения платного туалета:
– Оказывается, совсем мало нужно, чтобы почувствовать себя человеком. Представляешь, с меня, как с инвалида, не взяли денег! Знаешь, о чем я подумал? Что не зря воевал! Заслужил хоть бесплатный вход в сортир!
Он зло рассмеялся. Я внимательно посмотрел на лейтенанта, его смех был пронизан обидой и горечью, что невольно спросил:
– Что, дела совсем плохи?
– До сегодняшнего дня все было плохо, во всяком случае, я так считал, а сейчас все хорошо. На меня сегодня как будто ведро холодной воды вылили. Я вдруг проснулся и наконец принял решение...
Он замолчал, принесли наш заказ, и я предложил тост за встречу. Мы выпили. Он занюхал кусочком хлеба, выдохнул, оживился и начал торопливо и сбивчиво говорить:
– Я сегодня понял, что жизнь проходит мимо меня. Мне, дураку, потребовалось десять лет, чтобы понять эту простую истину. Самое главное, мне это никто не мог растолковать, остановить и наставить на путь истинный. Правда, никого я и слушать бы не стал. Я жил в гордом одиночестве и с обидой в душе. – Он внимательно посмотрел на меня, словно пытался убедиться, что я его понимаю. – Хорошо, что тебя встретил, – продолжил он, – это хороший знак. Мне за эти годы не с кем было поговорить по душам. Я имею в виду, что нет здесь нашего брата, который прошел тот же путь, был в нашей шкуре и который мог меня понять с полуслова... Искал сочувствия и нашел его среди дворовых алкашей. Они были добры ко мне, и я искренне верил, что они – единственные близкие мне люди. Они умели сочувствовать. Им изливал душу, но чувствовал, что они меня совершенно не понимают. Я не могу сейчас всего рассказать и объяснить, все слишком сложно, и мне нужно время для осмысления...
Он вдруг успокоился, взял в руки пустой стакан, повертел в руках. Внимательно посмотрел на меня поверх стакана и, убедившись, что я готов слушать его, продолжил:
– Могу только сказать, что теперь у меня все в порядке. Ты знаешь, мне впервые после того боя и ранения стало легко на душе, как будто какую-то тяжесть сбросил. Я понял, что я никому не обязан и мне никто не должен. Я свободен. Я даже благодарен той расфуфыренной... – он запнулся, подбирая слово помягче, – дуре, которая сегодня пыталась обидеть меня. Наверное, я сам виноват, достал ее своими проблемами, – грустно улыбнулся он.
Тень пробежала по его лицу, взгляд вдруг стал жестким, он мотнул головой, как будто пытаясь освободиться от неприятных воспоминаний.
– Вообще-то я был так взбешен, кровь прилила к голове, что-то там щелкнуло, и после я как будто проснулся после долгой спячки, – повторился он. – Да, жизнь сплошной анекдот. Смех один. Меня сегодня облили грязью, а я этому рад. Ты знаешь, я не помню, как оказался на вокзале, но точно знаю, куда поеду, – и он снова улыбнулся.
Из его сбивчивого рассказа я понял, сегодня произошло что-то важное, и уже собирался уточнить, что же с ним случилось, как он, перескакивая с одной мысли на другую, торопливо начал говорить:
– Я понял, что жил неправильно. Жалел себя, скулил. Искал сочувствия. В личном плане не склеилось... Меня после Владикавказского военного госпиталя отправили в Ростовский окружной военный госпиталь, потом в Бурденко, целый год по госпиталям прохлаждался.
Была девушка. Когда остался без ноги, перестал ей писать, испугался... В общем, она уехала из нашего городка, поступила в университет. Когда приехал домой, ее отец приходил ко мне. Застал меня пьяным. Был мужской разговор. Он просил, чтобы я не губил ее жизнь. Я успокоил его и выполнил свое обещание. Были другие девушки, но ее забыть я не мог..
Лейтенант замолчал, в его глазах было столько боли и грусти, что мне оставалось только предложить выпить. Он не стал закусывать, вытер ладонью губы, улыбнулся.
– Я говорю, что жизнь – сплошной анекдот. Недавно проходил очередную комиссию ВТЭК, пришло время продлить инвалидность, я же пенсию получаю не по выслуге лет. Так вот, я был инвалидом второй группы, в госпитале еще мне оформили на пять лет, а здесь дали пожизненно третью группу, теперь у меня меньше ограничений при поступлении на работу, – усмехнулся он.
– Не может быть, чтобы понизили инвалидность, – возмутился я. – У тебя, что, нога выросла?
– Я то же самое сказал начальнику комиссии, – лейтенант снова усмехнулся, – а он мне в ответ говорит, что я, мол, приспособился и научился жить с одной ногой, и у них есть все основания считать, что я адаптировался к новым условиям жизни. Правда, сначала про страховку спросил. Когда я ответил, что деньги давно уже получил и уже успел потратить, он потерял ко мне всякий интерес.
– Знакомый анекдот, – я покачал головой и сжал зубы, чтобы не выругаться.
– А как ты меня узнал? – вдруг спросил он. – Даже старые знакомые мимо проходят, не узнают, может быть, не хотят признавать, не знаю. Что там говорить, я сам себя иногда не узнаю, особенно по утрам, – он хрипло засмеялся.
– Выглядишь, честно говоря, неважно, – не стал я лукавить, – а узнал тебя по улыбке и по глазам, хотя и сомневался до последней минуты.
– Это хорошо, что ты меня узнал, – согласился он со мной, – не подумай, что я горький пьяница. Я освободился от этой заразы и давно уже не пил. Все в прошлом. А сегодня давай, брат, нальем по третьей и помянем наших ребят, которые не вернулись из боя, за тех, кого никогда уже не будет с нами...
Мы встали, помолчали и, не чокаясь, выпили. Сосед по столу, выпивающий в одиночестве, внимательно посмотрел на нас, взял недопитую кружку с пивом и бесцеремонно плюхнулся к нам за столик. Он попытался рассказать, кем он был в прошлой жизни, но лейтенант жестко прервал его:
– Дядя, иди за свой столик. – Немного смягчившись, сказал: – Не видишь, что ли, боевого товарища провожаю.
– Понял, уважаю, – пробормотал тот без всякой обиды и тут же ушел к себе за столик.
Лейтенант засмеялся.
– Ты знаешь, не все еще потеряно, не все так плохо. Мне даже завидуют! – оживился он. – Да! Мой сосед Костя, похож на этого, – он кивнул в сторону мужика с кружкой пива, – говорит, как мне повезло, что без ноги остался. Работы нет, говорит, а тебе хоть пенсию платят, и тут же просит полтинник на опохмелку, никогда, правда, не возвращает. Каждый месяц приходит, как раз к пенсии. Один раз сотню дал, не было полтинника, так он только через месяц пришел и пробурчал: «Ты что думаешь, Костик совсем совесть пропил? Мы свою норму знаем». Представляешь! – он снова засмеялся.
– Ну и шутки у тебя... – улыбнулся я.
– Какая жизнь – такие и шутки. Лучше расскажи, как ты живешь, чем занимаешься? – спросил он.
Я долго и подробно рассказывал ему про свою жизнь, чем занимаюсь, как деньги зарабатываю.
– Вот и сегодня еду из командировки, – уточнил я свое нахождение в этом городке, – выполнил поручение своего старого товарища, документы везу в Ростов.
Потом задумался, не решаясь сообщить ему о том, что пишу сказки. Как же – боевой офицер, прошедший две войны, и вдруг пишет сказки для детей. Что за блажь? Но я, преодолевая смущение, рассказал ему и об этом. Когда увидел в глазах лейтенанта неподдельный интерес, уже более уверенно продолжил:
– Конечно, заниматься писательством в наше время – это роскошь. Сам знаешь, время – деньги, на сказках много не заработаешь. Сейчас пишут только богатые, в любом случае, если даже за них пишут, то их фамилии красуются на обложках ими же изданных книг. Наверное, есть талантливые люди, которых издают и в наше время, во всяком случае, все великие классики были состоятельными людьми, но они не зарабатывали денег на своих бессмертных произведениях...
– А ты не пробовал, – прервал он мои рассуждения, – вместо сказок написать о нас: правду о том, как мы там честно выполняли свой конституционный долг по наведению порядка в зоне ЧП, как теряли друзей, как становились инвалидами, как нас предавали и как награждали.
– Пробовал, несколько раз пытался, не получается. Наверно, еще время не подошло. Да кому это нужно? – отмахнулся я от его предложения.
– Мне это нужно, – резко и жестко отрезал он. – Я ведь все еще жду, что кто-то пожмет мне руку и скажет: «Спасибо, товарищ лейтенант!» Скажет, что я не прятался за спины солдат, сохранил их жизни, что, когда нужно было, не задумываясь, лез под пули. Не нужно цветов и торжественных речей, ни льгот, ни денег. Главное, чтобы мне сказали, что не зря я стал калекой в двадцать два года, не зря потерял любимую девушку и свою мечту, чтобы объяснили, как мне дальше жить. Может, ты в своей книге подскажешь им, что мы все еще живы.
Я смотрел на него и думал, как судьба бывает порой несправедлива к нам, сейчас он был бы уже подполковником, женился бы на любимой девушке, у них была бы куча детей, командовал бы батальоном, а может быть, и полком. Всего этого он лишен, и его юношеская мечта не осуществилась. Он не успел стать счастливым. Конечно, он знал, когда выбирал профессию, что его могли не только искалечить, но и убить. Но разве мы думали тогда об этом, мы верили, что жизнь прекрасна и все будет хорошо. И разве можно подготовить себя заранее к худшему, а когда попадаешь в такую ситуацию, не всегда рядом оказываются люди, которые могут поддержать и протянуть руку помощи. В одиночку даже самые сильные ломаются.
Тут объявили мой поезд, лейтенант вызвался проводить меня до вагона. Мы молча вышли на перрон, закурили.
– Ты не думай, что я зол на весь белый свет, – начал оправдываться лейтенант, – просто я пытался решить одну проблему. Протез у меня разваливается, ногу протер до крови. Сказали, что можно бесплатно заменить эту проклятую деревяшку, только документы нужно собрать. Целый месяц ходил по врачам, по различным учреждениям, по каким-то кабинетам, собирал справки, направления… Ты же знаешь: на каждую бумажку необходимо еще одну. В общем, целую бухгалтерию развели, – усмехнулся лейтенант. – Только я одного не понял, почему мы должны бегать со своими справками и бумажками, чтобы они правильно, в соответствии с законом выполняли свои обязанности. Почему мы должны собирать для них оправдательные документы, которые они подошьют в свои папки и забудут о них. Они и говорят, не отрывая свое драгоценное тело с кресел, что, если кому это нужно, тот и должен бегать. Я и бегал... Проблему до конца я не решил, но не в этом дело. – Он глубоко затянулся сигаретой. – Но я многое понял, – продолжил он, выдыхая табачный дым, – например, когда чиновник сталкивается с новой проблемой, которая раньше не входила в круг его обязанностей и, самое главное, когда он не знает, как ее разрешить, потому что у него нет инструкции, то становится раздражительным и бестолковым. И как бы он ни старался скрыть свое раздражение, у него это не получается, – поделился он своим открытием. – Тут нужно принять позу просителя и терпеливо ждать милости. А я не смог.
Он снова глубоко затянулся сигаретой, и я заметил, что пальцы у него дрожали.
– Сегодня с утра, наверное, не в тот кабинет зашел за очередной справкой, – он снова усмехнулся и выбросил в урну окурок. – Там никак не могли понять, чего я от них хочу. Пришлось выложить все справки и вытащить удостоверение инвалида о праве на льготы. Я ничего не требовал, просто хотел, чтобы мне объяснили, как мне дальше решать свою проблему. Мне и объяснили: оказывается, у меня никаких прав уже не осталось, все монетизировано. А так как я отказался от лекарственного обеспечения и эту льготу получаю деньгами, то мне не совсем уж положен бесплатный протез. Ты знаешь, я усомнился, возмутился, пытался что-то доказать. Наверное, был резок и невольно их обидел. Одна не выдержала, мне в лицо с такой злостью прошипела, что она меня на войну не посылала, кто меня посылал, пусть тот и решает мои проблемы. Знаешь, чего мне стоило молча встать и выйти из кабинета? Я даже не помню, как очутился на вокзале.
Я не знал, что ответить ему, такое и мне приходилось слышать. Просто достал очередную сигарету и никак не мог ее прикурить. Лейтенант щелкнул зажигалкой, и я глубоко затянулся горьким дымом. Но успокоиться уже не мог.
– Так ты мне не ответил, – с тревогой в голосе спросил я у него, – куда ты собрался ехать?
– В Новороссийск, к друзьям в дивизию, – сказал он. – Там однокурсники мои, уже комбаты, давно они зовут к себе. Десантники своих не бросают. Обещают работу в охранной фирме, там все наши. Я вот все не решался. Сначала не мог оставить маму, она болела, два года назад ее похоронил, потом пил по-черному... Сегодня я наконец-то понял, что меня здесь больше ничего не держит. Никто и не заметит, что меня нет, кроме Костика. Вот расстроится бедолага, когда узнает о моем отъезде.
– Ты уже билеты купил? Когда уезжаешь? – спросил я.
– Я на перекладных, на попутных электричках буду добираться. Имею право бесплатно проехать, я посчитал: четыре электрички – и я в Новороссийске, а там море, тепло и друзья. Деньги у меня есть, не беспокойся, пенсию недавно получил, – удержал он мою руку с бумажником.
Тут появился мой пассажирский поезд, я судорожно начал искать ручку, чтобы записать телефон. Поезд на этой захолустной станции останавливался на три минуты, мы торопливо попрощались, и я поспешил в свой вагон. Уже стоя в тамбуре, я крикнул ему, чтобы он позвонил мне. Поезд уже трогался, когда он вдруг заковылял за вагоном, засмеялся и крикнул:
– Я вспомнил, я вспомнил вас, товарищ подполковник! Вас солдаты в госпитале звали «дядя Миша», я обязательно позвоню!
Проводница захлопнула дверь, за окном замелькали станционные фонари, поезд ускорял свой ход.
Я прошел в душное купе, пытаясь не беспокоить отдыхающих попутчиков, тихо забрался на верхнюю полку и закрыл глаза. За день я так устал, что мечтал отоспаться в вагоне, но сна не было. Перед глазами стоял Сашка. Я вспомнил, как он ковылял за вагоном, махал рукой и улыбался. Воспоминания о нем, о военном госпитале, о людях, которые были рядом тогда со мной, цепляясь друг за друга, потекли в моем сознании.
...Судьба свела нас в военном госпитале Владикавказского гарнизона. Лейтенант-десантник с ампутированной ногой лежал молча и смотрел в потолок. На все вопросы отвечал односложно и отворачивался. Иногда ночью я слышал тихий стон и всхлипывания. Совсем еще мальчишка, который, кроме школы и военного училища, в жизни ничего не видел. Но он успел пережить на войне столько, сколько нормальный человек за всю свою жизнь не то что не увидит, но ему и не приснится. Он, бледный и осунувшийся, страдал, как мне показалось, больше не от ран, а от душевной боли.
Как-то утром, едва мы успели обменяться несколькими фразами, его увезли в процедурный кабинет на очередную перевязку. Тут же пришли молоденькие медсестры – практикантки из местного медицинского училища и стали менять простыни на опустевшей кровати. Вдруг одна из них ойкнула: из наволочки, которую она сняла, посыпались обрывки фотографии. Она присела, к ней присоединилась вторая, и они вместе начали переставлять, словно пазлы, клочки бумаги, пока не проявилось на собранном прямоугольнике лицо красивой девушки.
Медсестры смотрели на фотографию, не зная, как поступить. На их юных лицах, еще не умеющих скрывать свои чувства, проявилась печаль по разорванной любви и сострадание по исковерканной войной судьбе. Им и в голову не могло прийти, что она, которая на фотографии, могла отвергнуть их героя-десантника. Значит, он отказался от нее.
Я не раз замечал, что молоденькие медсестры как-то по-особенному смотрели на его красивое и мужественное лицо, при этом они краснели, смущались и украдкой вздыхали. В их глазах отражалась обычно глубоко скрытая девичья мечта о светлой любви. Только лейтенант не замечал ни любопытных взглядов, ни девичьих вздохов, равнодушный ко всему, он замкнулся в своих переживаниях и боли.
И сейчас медсестры растерянно рассматривали фотографию девушки, не в силах скрыть свои чувства. Вдруг отворилась дверь и вошла недовольная старшая медсестра.
– Что вы тут расселись, бегом в приемное отделение, – строго скомандовала она и, немного смягчившись, объяснила: – Раненых привезли из Ханкалы... – хотела еще что-то сказать, но увидела растерзанную фотографию на полу и замолчала.
– Куда его? – спросил я, показывая на опустевшую кровать.
– В палату интенсивной терапии, у него температура подскочила, и раны кровоточат, – торопливо ответила старшая медсестра и вышла из палаты.
Медсестры суетливо собрали клочки фотографии и поспешили вслед за ней. В коридоре спокойный, но громкий голос старшей медсестры заставил всех засуетиться. Захлопали двери, что-то уронили, кто-то ругнулся... Потом внезапно все затихло. Все ушли в приемное отделение. В наступившей тишине я вспомнил, как две недели назад меня точно так же привезли из Ханкалы.
Вертолет Ми-8 с грузом 300 на борту приземлился недалеко от Шалхи. Пока грузили тяжелораненых в санитарные уазики, я успел рассмотреть, что Казбек был окутан легкими облаками. «Казбек папаху надел – дождь будет», – вспомнил я старинную осетинскую примету.
Теплое осеннее солнце грело нас, и мне не верилось, что скоро пойдет дождь, а может быть, и снег. Я стоял и рассматривал величавые вершины, нависшие над Владикавказом, пытаясь вспомнить их причудливые названия. Вот совсем рядом, покрытые лесом невысокие горы под названием Сапицкая будка, за ними, чуть справа, видна Лысая гора, дальше темнеют горы с таинственными названиями Фетхуз и Арау-хох, левее с плоской наклонной вершиной – Столовая гора, за ней должна быть вершина – Мальчеч-Корта, отсюда ее не видно. Там же по дну Дарьяльского ущелья течет Терек, и вдоль него через теснины и перевалы тянется знаменитая Военно-Грузинская дорога. Там вдоль дороги лежат развалины замка грузинской царицы Тамары, в которую был влюблен царевич Давид. Недалеко от развалин была маленькая часовня, наверное, ее теперь восстановили, там путник мог обратиться с молитвой к Святому Уастырджи – так осетины называют Святого Георгия. На повороте за Тереком видны вырубленные на скалах амбразуры дотов, которые должны были остановить немецкую армию, если бы она дошла до этих мест. Там бурный Терек шумит и грохочет, сопровождая тебя в пути. Над всеми возвышается Казбек, теперь покрытый облаками. Все это – Кавказ, воспетый Пушкиным, Лермонтовым и Толстым.
Много раз я бывал во Владикавказе и все равно не переставал восхищаться красотой синих гор. Кавказское гостеприимство, бесконечные тосты, похожие на молитвы, осетинские пироги и друзья давно пленили мое сердце. Здесь сказанное слово всегда имело огромный смысл, и люди не разбрасывались им попусту. Здесь каждый знает, что за сказанное слово необходимо отвечать своей честью. Кавказ учит людей такту и вежливости.
Как встретит Владикавказ меня сегодня? Никогда не думал, что приеду я сюда, потрепанный войной.
Автор: Махмут Салимов
Читайте продолжение на сайте журнала "Бельские просторы"
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!