Лев Николаевич вступил в брак в 34 года. К этому времени он хорошо погулял, даже сложил свое мнение о том, каким должен быть брак и семейная жизнь.
Софья Берс вышла за него в восемнадцать лет, и подобного опыта не имела. А потому беспрекословно слушалась мужа во всём. Об этом я уже писала здесь.
Сейчас мы продолжим говорить о том, как жилось рядом с ним его жене.
Падения беременной жены
Мы уже знаем из прошлой статьи, что Лев Николаевич требовал от жены продолжать рожать детей, зная, что она и последующие дети могут этого не пережить.
А как он относился к ней беременной? Вот выдержка из дневника Софьи "Моя жизнь". Ей девятнадцать, она беременна вторым (!) ребенком:
Я была беременна Таней уже пять месяцев, но меня не нежили и не берегли, напротив, я должна была ко всему привыкать и приспособляться к деревенской жизни, а городскую свою, изнеженную -- забывать. Ехать надо было через брод; спустившись по очень крутому берегу в речку Воронку, Лев Николаевич как-то неловко дернул вожжу, лошадь круто свернула, и меня опрокинуло из покосившейся на бок телеги прямо в воду. Лошадь дернула, чтобы выехать на другой берег, кринолин мой завернулся в колесо, и телега поволокла меня по воде. Я слышала, как Лев Николаевич вскрикивал: "Ах! Ах!" -- но не мог удержать лошадь. Но вот что значит девятнадцать лет. Ничего со мной не случилось!
Беременность Таней продолжалась, и вот, снова приключение:
В это же лето, но еще позднее, уже после уборки хлеба, поехали мы раз в катках кататься. Были сумерки, мы проезжали гумно, где намели на самой дороге кучу, которой днем не было. Сестра, не видя ее, прямо наехала на эту кучу и первая слетела с маленьких козел, потом упали все мужчины; лошади, без вожжей, понесли. Лев Николаевич с ужасом кричит мне: "Соня, сиди, держись, не прыгай!" Я, держась за козла, лечу одна, тройкой, на катках, прямо к конюшне. Но вот косогор, длинная подушка от катков опрокидывается вместе со мной, и я падаю со всего размаха на свой беременный уже 7-ми месяцев живот.
И снова молодой организм выдержал.
По этим двум описанным случаям я не могу назвать Льва Николаевича тираном (если вы можете - пишите в комментариях). Он искренне беспокоился за беременную жену.
Продолжает же Софья в том же ключе, что и начала:
Не баловали меня в Ясной ничем. Купалась я просто в речке, даже шалаша для раздевания не было, и было жутко и стыдно. У нас, в Покровском, отец нам выстроил свою собственную великолепную купальню, а в Ясной была простота, которую Лев Николаевич и тогда старался вносить во все. Так, например, моему маленькому Сереже он купил деревенской холстины и велел сшить русские рубашки с косым воротом. Тогда я из своих тонких, голландских рубашек сшила ему рубашечки и поддевала под грубые, холщовые. Игрушек тоже покупать не позволялось, я из тряпок шила сама кукол, из картона делала лошадей, собак, домики и проч.
Как вы думаете, была ли Софья избалованной, или её обиды понятны?
Толстой и его дети
Итак, всего их было рождено тринадцать, но пятеро умерли в детстве.
Надо сказать, что семейные ценности имели для Льва Николаевича большое значение. Он много размышлял не только о супружеских отношениях, но и об отношениях между детьми и родителями. Это вылилось в создание трилогии "Детство", "Отрочество", "Юность", где Толстой дал яркое описание внутренних ощущений ребенка:
При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай в лесу на траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
Очень важно, что ощущения эти не всегда праздничны. На смену белой полосы приходит чёрная:
Я не сообразил того, что бедняжка плакал, верно, не столько от физической боли, сколько от той мысли, что пять мальчиков, которые, может быть, нравились ему, без всякой причины, все согласились ненавидеть и гнать его. Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа? Неужели это прекрасное чувство было заглушено во мне любовью к Сереже и желанием казаться перед ним таким же молодцом, как и он сам? Незавидные же были эти любовь и желание казаться молодцом! Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний.
Лев Николаевич строит честный и открытый диалог с читателем.Софья в своих дневниках называет своё знакомство с этой повестью - первой эпохой, которая наиболее всего повлияла на неё:
"Детства и отрочества" Льва Николаевича, открывшая мне красоту слова, красоту литературной деятельности, и этим путем я ее полюбила, стала изучать литературу вообще, и всю свою раннюю молодость, 13, 14, 15 лет, я читала запоем всех русских литераторов и много иностранных в подлинниках и переводах. Но и Льва Николаевича, открывшего мне своим "Детством" сокровища литературные, я стала, конечно, поэтизируя его, любить как человека; и, несмотря ни на какие перипетии в нашей жизни - не разлюбила никогда.
И нам уже кажется, что лучшего отца для своих детей придумать сложно, ведь, кто если не он будет так хорошо понимать своих детей?
Вегетерианство и кормление бедных
Когда Лев Толстой открывал для себя что-то новое, он отдавался этому без остатка. И от своих родных он требовал такой же бескорыстной отдачи.
Вот что пишет об этом Софья Андреевна:
Идеи новые Льва Николаевича испортили мою жизнь и жизнь моих детей: и сыновей и дочерей. Ломка всей их юной жизни сильно повлияла и на их душевную и на физическую жизнь.
Однажды Лев Николаевич увидел, как режут свинью. По моему мнению дикое решение, отправиться после этого на бойню, чтобы еще острее пережить эмоции. Напитавшись болью и страхом убитых животных он принимает решение отказаться от мяса.
Толстой сказал - Толстой сделал. Начав пропагандировать вегетарианство, как идею отказа от насилия он... правильно, требует от своей семьи беспрекословного отказа от мяса:
Можно отучить себя от жалости даже к людям, и можно приучить себя к жалости даже к насекомым. Чем больше в человеке жалости, тем лучше для его души.
Гуманно? Безусловно это красиво звучит. От взрослого сформированного человека, выбравшего свой путь. Но тащить по этому пути других людей, по моему мнению, совершенно безнравственно. Вот, что пишет Софья Андреевна:
Худенькая, слабая Маша надорвала в непосильной работе и вегетарианстве свои последние силы и здоровье.
О какой работе говорит Софья?
Летом Лев Николаевич работал с крестьянами в поле - уходил засветло и косил траву или рожь. Сено возил в дома вдов и сирот.
Все это меня очень мучило; мне казалось, что Лев Николаевич надрывал свои силы в непосильной работе, а кроме того, я чувствовала, что сочувствовать, участвовать в этих работах ни я, ни мои дети серьезно и всецело не могли. Трагизм положения все более осложнялся; презрительное отношение мужа к моей жизни, моему хозяйству и трудам семейным, издательским и другим, заражало и детей, и я часто чувствовала их иронию, когда они говорили о моих корректурах и издании. Старшие дети все-таки жалели иногда меня и помогали мне.
Быт и деньги
В первые дни моего замужества приходили все разные люди нас поздравлять: дворовые, крестьяне, школьники. Моя мать дала мне на мои расходы, чтобы первое время не брать денег у мужа, 300 рублей, и я почти все раздала поздравляющим нас.
Как мы видим, из родительской семьи Софья вынесла установку: "Просить у мужа деньги - неправильно". Но, так как Софья все время рожала и воспитывала детей, то денег ей взять было негде. Поэтому приходилось просить у Льва Николаевича:
Деньги мне давал Лев Николаевич на хозяйство и мои личные расходы сколько мог и считал нужным. Когда деньги все выходили, я просила его дать еще, и всегда мне было трудно и неприятно просить, и я страшно старалась тратить как можно меньше.
Софья стыдилась не только просить денег. Она стыдилась желания жить так, как она хочет, заниматься любимыми сердцу вещами и вести быт так, как это было в ее родительской семье. Софья искренне любила мужа, но та простота, к которой стремился Лев Николаевич, тяготила её.
Жили же мы очень дружно, почти всегда были веселы, и любили так сильно друг друга, что были совсем поглощены в взаимные интересы.
Эту фразу я оставила специально, чтобы вы понимали - они начали свои отношения с огромной любви, и, как у многих у них был длинный счастливый период семейной жизни. Маленькие недовольства друг другом сначала копились, а потом вылились во взаимное раздражение.
Порою являлись у Льва Николаевича опасенья за мою молодость и страх, что я буду скучать. Вероятно, эти опасения возникали у него вследствие прочитанных им слов в моем дневнике, где я пишу: "Мне тесно и душно здесь, и я сегодня убежала, потому что мне все и всё стало гадко". "...Голоса веселого никогда не слышно, точно умерли все". Но я старалась скрывать это и считала себя же виноватой в своих молодых порывах.
То есть Софья Андреевна понимала, что хочет другой жизни, но не видела иного выхода.
Весь день мой был поглощен тем, что делает Лев Николаевич, что ест, что пишет, что читает, в каком расположении духа и проч. Когда же его дома нет, я опять-таки живу его интересами: пойду в его кабинет, уберу все, пересмотрю в комодах его белье и вещи; перечитаю на столе его бумаги и стараюсь всеми силами войти в его умственный мир, понять его.
В какой-то момент все бытовые вопросы легли на плечи Софьи Андреевны:
Когда уехали старшие дети, ничего еще не было решено насчет зимней жизни. Лев Николаевич молчал и продолжал свои обычные занятия: пилил с крестьянами в лесу дрова, шил по вечерам сапоги, а утром писал то "Крейцерову сонату", то статью "Об искусстве". Я знала, что опять решать придется мне, и мучилась ужасно.
Лев Николаевич, конечно, хотел остаться в Ясной. Видя нерешительность и мучения жены, он странно объяснил её состояние. Пишет в дневнике 24-го сентября 1889 г.:
"За обедом Соня говорила о том, как ей, глядя на подходящий поезд, хотелось броситься под него. И она очень жалка мне стала".
Ну и напоследок скажу, что не только Софья Андреевна была недовольна браком.
23 сентября сравнялось ровно 25 лет нашей свадьбе.
Мы решили очень просто отпраздновать его. Собрались все дети, приехал бывший моим шафером мой старший брат Саша с серебряным кубком мне в подарок. Приехал и Дмитрий Алексеевич Дьяков, лучший друг Льва Николаевича. Когда Дьяков поздравлял нас и сказал, что можно искренне поздравить с таким счастливым браком, Лев Николаевич его оговорил словами, больно кольнувшими меня: "Могло бы быть лучше!"
Софья Андреевна поняла эту фразу так:
Эти краткие слова ярко охарактеризовали эти вечные непосильные требования, предъявляемые мне моим мужем, которые я, несмотря на страшные усилия вечных моих трудов, не могла никогда удовлетворить.
А как вы думаете, что имел ввиду Лев Николаевич?
Буду рада вашим комментариям.
p.s. подписывайтесь на канал, если вам интересно, что будет дальше.
Продолжение: Как Лев Николаевич жену лечить не хотел.
