Я жил у дедушки. Вернее, на самом деле я жил с мамой в городе, но на лето я приезжал к дедушке на окраину города. Это была самая старая, можно сказать, историческая окраина. Во всей округе стоял только один пятиэтажный дом, в котором и жил дедушка. Все остальное пространство заполнял лес, кусты и низкие, почти черные от старости одноэтажные дома. Дом дедушки было видно отовсюду, как маяк. Странное дело, но вокруг него ничего не было – ни детской площадки, ни кустов, ни даже забора. Только дорожка, ведущая к лесу и набережной, другая дорожка, ведущая к старым домам, и тополь.
Он рос рядом с моим окном. Тополь был огромный. Мы жили на третьем этаже, и его толстые ветви торчали прямо напротив окна. А если выглянуть из окна наверх или посмотреть с улицы, то можно увидеть, как верхние ветки цепляются за крышу и роняют на нее почки. Он лез ко мне в комнату, шумел ночью на ветру, как гигантское зеленое море, и не давал мне спать. Каждый раз вплоть до середины июня он ронял липкие почки, пахнущие медом, улицей и летом, а потом начинал пушиться и заполнял белыми хлопьями весь мой подоконник. И все это время я открывал ночью окно и не спал. Я дышал тополем и слушал ночь. Я лежал рядом с железной дорогой нашей маленькой станции, и мимо меня проносился поезд. Или летел над рекой и смотрел, как в ней расплавляется и плывет луна. Я подлетал к лунной воде. Я мог до нее дотронуться, но не делал этого. Прохладное дыхание реки вызывало дрожь на коже, свежий мокрый воздух струился в легкие, расправляя их, как паруса, и вот я летел быстрее, быстрее, и...
Тут мои фантазии кончались. На самом деле я никогда не ходил к реке ночью. Я вообще не ходил к тем частям реки, где не было набережной и людей. Мама говорила, у нас тут опасный район.
Ночью я был свободен, но только в мыслях. Зато утром, как только первый свет заходил ко мне в комнату и открывал мне глаза, я вставал и выбирался по тополю вниз. В начале лета я специально подтянул ветку поближе к окну и привязал ее, чтобы получился трап.
У меня не было необходимости тайно убегать из дома. На самом деле это была не тайна – дед знал о моих утренних вылазках и разрешал мне бродить где угодно, лишь бы я вернулся к девяти. Но через дверь я выходил только днем или вечером, или когда мама была у дедушки, а утром я не хотел обижать ночное чувство. Чувство требовало, чтобы я выходил через окно, и я выходил. Дед прибил мне на тополь большие гвозди для того, чтобы я спускался, а не прыгал. В прошлом году я проколол себе стопу, когда прыгал с дерева.
Летом я не носил обувь. Я старался вообще носить поменьше одежды. В основном на мне были шорты – темно-зеленые, до колен и с ремешком, но самым главным в них были карманы. Очень много карманов. Очень много больших и удобных карманов. Два сбоку, два с другого боку и два сзади. Без карманов в моих путешествиях было никуда.
Я коллекционировал артефакты, которые находил в лесу или просто на улице. Это были чьи-то потерянные вещи, игрушки или просто странные и загадочные штуки. У каждой вещи есть своя история, и если прислушаться, приглядеться, то, может быть, она ее расскажет. Так я однажды нашел часы – одни из тех старых моделей, которые еще носили на цепочке, заводили вручную и открывали нажатием на рычажок для завода. На их круглой крышке была птица на ветке. Часы не шли, но я все равно прицепил их к шортам и носил в главном кармане – левом верхнем.
Я нашел их в песке на пляже. Удивительно, мимо каких вещей проходят люди, совсем их не замечая.
Итак, я начинал день с обхода территории. Сначала я обходил улицу Старых домов. Она начиналась чуть поодаль от пятиэтажки и тянулась до самого леса. В домах жили одни старушки. В шесть утра летом я и они были единственными, кто не спал. У них не было ни школы, ни работы, ни большого хозяйства (самой богатой бабушкой была та, у которой была пара куриц), но они поднимались рано, выходили на огород без всякой цели или смотрели в окно. Одной из них, бабе Нине, я носил воду из колодца. Колодец стоял в конце улицы, на границе между лесом и цивилизацией, а баба Нина жила в одном из первых домов. Когда я тащил через всю улицу тяжелое ведро, полное холодной воды, она то и дело проливалась мне на ноги, и после этого я окончательно просыпался.
Вода в колодце была волшебной. Никакая другая вода не могла с ней сравниться. На вкус она была как будто дождевая вода, собранная с листьев сирени, и пахла землей, пещерой. А еще она была такая холодная, что после нее болели зубы.
За колодцем начинался лес. Большая полоса кленов, тополей и других кустов и деревьев, посаженных перед набережной. Чтобы не ходить босыми ногами по веткам, я шел к моему тайному обрыву за кленовым кустом. Это была будто маленькая горка, полоса земли, чуть углубленной, как это бывает зимой на обкатанных снежных горках. Кто мог ее вырыть? Такой же находчивый мальчишка, как и я? Или же прежний обладатель часов?
Я садился и съезжал вниз. Было немного больно, но лучше, чем идти ногами. Больно было явно моим шортам, но они не жаловались.
Когда я все-таки ходил по лесу, в нем я находил больше всего артефактов. Кусочки стекла, монетки, болты – однажды я нашел даже пистолетную гильзу. Но самые особые артефакты прятались на набережной и у реки. Только на набережную я не так часто ходил.
Это место будто вырвали из города и перенесли сюда. Все на набережной было городским – люди, камни, фонари, деревья, через чур ухоженные и причесанные. Там каждая женщина напоминала мою маму, каждый мужчина – моих учителей, и не было никого, похожего на дедушку. Даже дедушки и бабушки были там какие-то вылизаные, неественные. И тут появляюсь я – босой, почти черный, без футболки, с ветками в черных лохматых волосах – настоящий цыганенок или черт. Но таков был я, Ромка Антипов, подросток тринадцати лет, чудак и не понятый обществом творец с ветками в волосах.
Но в один день я почему-то повернул на набережную.
