Во многих книгах почти обязательным эпизодом была дуэль. Я уже писала о дуэлях (здесь), о роли их у А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова (здесь) и, может быть, ещё вернусь к этой теме (есть же в нашей литературе почти водевильное описание поединка в «Отцах и детях» и совсем водевильное – в «Медведе»), но сейчас – о дуэли в «Войне и мире».
Наверное, Толстой не был бы Толстым, если бы и в вопросе о дуэлях целиком придерживался общепринятых взглядов. Меня всегда поражали его рассуждения.
Все мы со школьных лет помним о «дубине народной войны». Но давайте процитируем с самого начала этот отрывок: «Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею». Дальше будет сравнение: «Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские».
Я ни в коей мере не хочу принизить роль пресловутой «дубины» в войне или (упаси Боже, тем более!) опорочить русских. Я просто удивляюсь тому, что́ автор (дворянин, между прочим!) предлагает нам представить себе. Война – не дуэль, и дуэльные правила здесь неуместны, разумеется. Но можно ли вообразить такую ситуацию на настоящей дуэли? Нет. И ещё раз нет! Любое нарушение дуэльного кодекса было совершенно недопустимо, и противник, который, спасая свою жизнь, «взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею», был бы тут же с позором изгнан из общества.
Дуэль с незапамятных времён несла на себе отпечаток «суда Божьего», который должен определить правого, и потому любое вмешательство в её ход было невозможным (сцены в многочисленных экранизациях Дюма, где герои на поединках хватаются за первое попавшееся им орудие, я не рассматриваю - пусть это останется на совести кинематографистов).
Итак, у Толстого. Я не касаюсь сейчас намечавшейся уже дуэли между Николаем Ростовым и князем Андреем, предотвратить которую сумела немалая выдержка князя. Давайте разберём эпизод поединка Пьера с Долоховым.
Казалось бы, итог её предрешён заранее: бретёр Долохов (Пьер вспоминает, как «он вызывал без всякой причины на дуэль человека») и неуклюжий Пьер, не умеющий обращаться с оружием («“Вы мне скажите только, как куда ходить и стрелять куда?“ — сказал он, неестественно кротко улыбаясь. Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чём он не хотел сознаться») – конечно же, победит Долохов! Но всё поворачивается по-другому.
Почему состоялась дуэль? Что бы ни говорили защитники Элен (а их сейчас, увы, немало), но, думается, подозрения Пьера о связи жены с Долоховым возникли не на пустом месте. Конечно, и «намёки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него», могут быть клеветой, - но «Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло, по крайней мере, казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены», хотя именно потому сам пытается уговорить себя: «Я не верю, не имею права и не могу верить»…
Однако Долохов открыто издевается над ним: «Ну, теперь за здоровье красивых женщин, — сказал Долохов и с серьёзным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру. — За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников», - а затем и откровенно провоцирует, перехватив листок с текстом кантаты, положенный Пьеру, «как более почётному гостю».
Почему Долохов так ведёт себя? Пьер размышляет: «Для него была бы особенная прелесть в том, чтоб осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману». Может быть, это и так. Ведь «в глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый». Толстой напишет это позднее, но ведь так было и в пору дуэли (разве что Элен ещё не была так «знаменита»). Никто не ждёт от него гневной реакции: «”Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю”, — проговорил он и, двинув стул, встал из-за стола».
Чем важен эпизод дуэли? Для Пьера это один из переломных моментов. До этого он, став «счастливым обладателем красавицы жены», полностью подчинялся ей: «Пьер, отпустивший по приказанию жены волоса, снявший очки, одетый по-модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам», но теперь меняется всё: «В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнёс эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решён утвердительно. Он ненавидел её и навсегда был разорван с нею». Он съедется позднее с женой, по настоянию её родни, но брак их по существу уже прекратится.
На самой дуэли происходит нечто совершено невероятное. Пьер, находящийся в полном смятении чувств («К чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадёт мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда-нибудь…»), побеждает неожиданно, в первую очередь, для самого себя: «При слове три Пьер быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперёд правую руку, видимо, боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил. [Посмотрите, как описывает Толстой действия горе-дуэлянта! Добавлю ещё, что в ту пору стрелять первым считалось трусостью, но, думается, к Пьеру в данной ситуации это не относится]. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из-за дыма показалась его фигура. Одною рукою он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет». Полностью разделяю мнение многих моих читателей о, мягко говоря, странном виде в роли Пьера С.Ф.Бондарчука, бывшего более чем на двадцать лет старше своего героя, но вспомните, как он удивительно точно передаёт в этом эпизоде все его чувства – за это многое можно простить!
А вот Долохов, шедший на поединок с мыслью о победе: «Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твёрдым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда все исправно, как мне говаривал наш костромской медвежатник. Медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошёл, как бы только не ушёл! Ну, так-то и я», - оказывается поверженным: он тяжело ранен, он промахнулся, стреляя в противника, представлявшего собой великолепную мишень («Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него»), с десяти шагов…
Вот тут и вспомнишь устаревшее уже мнение о дуэли как о Божьем суде!
Для Пьера дуэль стала поводом пересмотреть и изменить жизнь: после выстрела Долохова он «схватился за голову и, повернувшись назад, пошёл в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова.
— Глупо… глупо! Смерть… ложь… — твердил он, морщась. Несвицкий остановил его и повёз домой».
А Долохова после дуэли (и снова совершенно неожиданно!) мы увидим совершенно в новом свете: «Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно-нежное выражение лица Долохова.
— Ну, что? как ты чувствуешь себя? — спросил Ростов.
— Скверно! но не в том дело. Друг мой, — сказал Долохов прерывающимся голосом, — где мы? Мы в Москве, я знаю… Я ничего, но я убил её, убил… Она не перенесёт этого. Она не перенесёт…
— Кто? — спросил Ростов.
— Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, — и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову что живёт с матерью, что, ежели мать увидит его умирающим, она не перенесёт этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить её.
Ростов поехал вперёд исполнять поручение и, к великому удивлению своему, узнал, что Долохов, этот буян бретёр-Долохов, жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой и был самый нежный сын и брат»…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
"Оглавление" всех статей по "Войне и миру" здесь
Навигатор по всему каналу здесь