Что такое десять детей в чуме, знает лишь мать, которая этих детей вырастила. Десять носов вытри, десять хвостов вымой, десять сказок расскажи, десять драк разними. И одного-то поднять мать умается, побежит в тайгу выть под сосной. А у Киракчан целый выводок. Чайчата хоть паиньками при маме прикидываются, а воронят в чуме не удержишь – едва на лапы встали, начали везде клювы совать, соседских мальчишек обижать, соседских девчонок за косы дергать. Раньше только на Кэре соседи жаловались, а теперь Киракчан не знала, куда от стыда прятаться.
Раз затеяла она лепешки печь, да превкусные, с оленьим салом, с толченой черемухой, с кедровыми орешками. Чайчата маме наперебой помогали – одна муку рассыпала, другая воду разлила, третья ягоды разбросала, четвертая орешков поела, пятая маминой палкой-мешалкой огонь в очаге развела. Не успела Киракчан рассердиться, как соседи пришли толпой:
- Сыновья твои, чайка, и лисят поколотили и медвежат и волчат! Росомах Этэке спал на солнышке – муравьев ему в шкуру напустили, негодники! Полоз Сингак на мышей охотился – за хвост к кустам его привязали. Старая медведица Оронат рыбу в реке ловила – и ее не пощадили охальники, добела перепачкали. Совесть имей, Киракчан, уйми твоих детей.
Закрылась крылом Киракчан, стыдно ей стало. Угостила соседей чем бог послал, одарила, кого чаем, кого табаком. Отшлепать было детей собралась. А потом разозлилась. «Твои дети то натворили, твои дети се учинили!». У них вообще-то и отец есть.
Растолкала Киракчан ворона Кэре:
- Просыпайся, дорогой муженек! Сестра у меня замуж выходит, на свадьбу позвала, полечу на птичий базар праздновать.
- Ай, Киракчан! Нет у тебя незамужней сестры.
- Вставай, дорогой муженек! Кума лиса сына крестит, на пир позвала, полечу в тайгу праздновать!
- Ай, Киракчан! Лисы живут в лесу, молятся колесу. Зачем им детей крестить?
- Подымайся, дорогой муженек! Надоело мне сказки сказывать, лечу к маме спать-отдыхать. А ты с детьми посиди, чай не чужие они тебе.
Кэре так и подскочил:
- Ай-ай! Киракчан, я ж не женщина! Не умею я с детьми, не накормлю, не напою, спать не уложу!
- Кто у нас в тайге самый умный? Кто самый хитрый? Кто самый сильный и гордый из птиц? Придумаешь что-нибудь, Кэре, не впервой поди.
Чмокнула мужа в макушку Киракчан, раскрыла крылья – и только ее и видели. Остался ворон с детьми. Сидит в чуме, курит трубку, каркает жалостливо, а делать-то нечего. Соседок позвать – целый год смеяться будут, что отец из Кэре что мать из кукушки. Лису Хэлмилэн заманить – так дети потом маме расскажут, что рыжая вокруг папы ужом вилась. Видать и вправду самому придется справляться.
Тут и дети стаей понабежали. Прыгают вокруг папы, кто хохочет, кто каркает, кто за одежду щиплет, кто в хвост клюет. И верещат на все голоса:
- Есть хочу! Пить хочу! Спать хочу! Не хочу спать! Не буду лосося! Не буду сало! Мне скучно! Мне холодно! Мне жарко! Папа! Папа!
Охнул ворон:
- Тише вы, неуемные. Хотите со мной поиграть? Давайте вы будете могучие валуны с берегов белого моря!
Раскаркались детишки, распищались:
- Хотим! Хотим! А как играть в могучие валуны?
- Вы ляжете под одеяла и закроете глаза, а я расскажу вам сказку.
Разлеглись детишки каждый под своей теплой шкурой. Устроился Кэре поудобней и начал:
- Давным-давно, за семью лесами, за семью горами, за тихой речкой, за синим долом жил-был..
- Иван! Камчадал! Дикий медведь! Глупая куропатка! Сам ты куропатка! Что щиплешься? Что клюешься? Ща как дам! А вот и не дашь! Ай, папа! Папа, спаси, мальчишки опять дерутся!
Полетели одеяла в разные стороны, начался сплошной переполох. Проклевали дети куль с мукой, опрокинули бадью с молоком, вымазались так, что не разберешь – кто здесь чайка, а кто вороненок. Мечется Кэре по чуму, одного дитенка поймает, другой чудит, другого ухватит – третий четвертого тузит. И все орут-разливаются. Измучился с детьми Кэре и разозлился:
- Ах вы, такие-сякие! Вот прискачет на одной ноге злой дух бальбука, побросает вас в мешок и унесет в нижний мир к плохим детям!
- Глупости! Сказки! Выдумки! – заверещали птенцы.
- Выдумки значит? Ужо вам!
Выскочил Кэре из чума и давай рядиться. Вывалялся в грязи, выкупался в пепле, вздыбил перья, поджал одну ногу, ухватил корявый сук, отыскал на нартах мешок и поковылял назад:
- Вот он я, страшный дух бальбука, пришел за плохими детьми! Кто здесь папу не слушает?
А в чуме-то тихо. Попрятались дети что ли? Заглянул Кэре под одеяла, поглядел под нарами, раскидал старые кожи – ни вороненка ни чаечки. Только перья на полу да следы чьей-то лапы, не звериные и не человечьи. Понял Кэре, что натворил – беду накликал на своих малышей. Уселся ворон на пол и заплакал – детей жалко, а Киракчан еще жальче. Что она скажет, когда вернется и узнает, что ее Кэре долгожданных, выстраданных птенчиков погубил? Ай, беда!
Раздул Кэре очаг, угостил пламя не скупясь – и сала и рыбы и шкурку беличью. Дыму – не продохнуть. А как сошел дым, позвал ворон:
- Бабушка Огонь! Бабушка Огонь! Помоги, беда в дом пришла.
Появилась из пламени старая Энекан-Того, головой качает, пальцем грозит.
- Что же ты натворил, глупый Кэре! Кто ж тебя надоумил злого духа поминать всуе?
- Моя вина, бабушка, а детишки-то не при чем. Помоги вызволить птенчиков!
- Что с тобой поделаешь, помогу. Только непросто оно будет – в Нижний мир мы с тобой спустимся.
Встопорщился Кэре, крыльями передернул – холодно там в Нижнем мире, уныло и из еды только сухие кузнечики. Да и долго туда, поди добираться?
- Скоро ли мы вернемся, бабушка? Далеко ли идти?
- Ай, близко! Кар да кар и мы на месте.
Кувырнулась через голову Энекан-Того и обратилась в золотую мышь. Как стала землю под очагом рыть, только пыль да пепел в разные стороны полетели. Глянул Кэре – голова закружилась у ворона, до чего глубоко и темно в яме. А Энекан-Того не боится. Достала из-за щеки горошинку, закопала в пыль, плюнула и росток пробился, стебелек вниз опустился. Каркнуть не успел Кэре, толщиной в лапу канат сделался. Полезла по нему Энекан-Того, а Кэре полетел следом.
Раз да раз – вот и мир неживых. Бродят по нему серые люди, жуют кузнечиков, не плачут и не смеются. Раз да раз – вот и мир бывших зверей, убитых не по закону, от жадности или со зла. Ковыляют бедолаги, охают, ждут пока хозяйки им новые шубы сошьют. Раз да раз – пустой мир, где лишь пыль да сухие колючки. …Вот и мир духов показался – ай, страшный! Где ноги без головы бегают, где голова без ног, где зубастая страхолюдина гуляет-облизывается, где сам злой Харги топчется, слепо в темноту смотрит. Потянула Энекан-Того носом, понюхала воздух – туда пошли.
Тихо-тихо крадется бабушка, тихо-тихо за ней ворон летит. Долго ли коротко ли – видят каменный чум, серый, тусклый, только окошки светятся. Заглянул Кэре в одно, да так и обмер. Скачет по чуму злой дух бальбука, бормочет что-то нелюдское, прутом помахивает. А перед ним детишки испуганные повторяют хором: Буки-аз – ба, Добро-аз – да, бусинами на прутьях щелкают, белую кожу черной краскою пачкают. На детишках кафтанчики одинаковые, цвета тоски, да торбаса ровдужные. Сидят смирнехонько, не шелохнутся, не двинутся, даже плакать не смеют. Чайку вороном впору назвать, до того одинаковые. Заколдовали бедняжек.
- Вот я его сейчас заклюю! – озлился Кэре. – Будет знать как деточек обижать.
- Ай, Кэре, одного заклюешь – десять набежит.
- Вот я его сейчас прогоню собачьим бичом! – взгоношился Кэре. – В снег закину, пусть сам столбом сидит.
- Двадцать набежит, Кэре, уймись уже. Колдовство колдовством ломать надо. Поди туда не знаю куда, глупый ворон, да принеси мне оленьи бубенцы, - велела Энекан-Того и ножкой топнула.
Каркнул Кэре и полетел над страной духов. Летит – оглядывается, где бы оленя найти, как бы бубенцы добыть. И мысли у него самые нехорошие. А вокруг духи носятся один другого страшнее, да на ворона косятся, словно чуют, что тот живой. А ну как распознают – и съесть могут и к самому Харги на суд отвести. Есть за что, и у духов счета к хитрому ворону водятся. Красавицу Санъярин у злого Агды увел, одноногих духов росомашьим салом попотчевал, да и похулиганить успел… Эх, молодость!
Летит Кэре, летит и вдруг слышит: смеется кто-то да так громко что пыль подымается. «Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!». И перезвон доносится, нежный-нежный. Подобрался поближе – глядь, бородатый словно Иван, дух в красном кафтане грузит на сани мешок, большой-пребольшой. В нем, небось, детишек видимо-невидимо.
А в сани олени запряжены, жирные как на подбор. И у каждого бубенцы на шее. Каркнул Кэре и кинулся в бой – дерет мешок когтями, рвет клювом, каркает: бегите, дети, бегите! А из мешка заколдованные детишки валятся, заколдованные зверушки и шаманские штучки разные, не разберешь без трубки что и зачем. Бу-бу-бу! Рассердился дух, ухватил ворона за шиворот и давай отчитывать на своем языке. Видно, что бранится, а ничего не понять. Извернулся Кэре, вырвался, клюнул духа в красный нос, цопнул бубенец с оленьей шеи – и деру.
Прилетел к Энекан-Того, ажно запыхался. Похвалила ворона бабушка, и начала расколдовывать каменный чум. Взяла бубенец – да как затрезвонит. Детишки повскакали с мест и на улицу побежали: перемена! Перемена! Бальбука заверещал, ногой затопал – а поздно. Спохватился Кэре, начал искать своих. Раз-два-три-четыре-пять – воронята на месте. Раз-два-три-четыре-пять – и чайчата собрались. Обнял их Кэре, перецеловал и скомандовал:
- Айда!
Припустились чайчата с воронятами со всех лап, Кэре их подгоняет, за ним Энекан-Того ковыляет, а следом голодные духи гонятся – кто кричит, кто визжит, кто мудреными словами грозится. Чуть не догнали, да сани наперерез вовремя вывернули. Дух в красном кафтане бородой трясет, кнутом грозится, олени хэкают, бубенцы звенят –чистый переполох.
Припустил Кэре со всех лап. Вот и дырка до среднего мира! И стебель гороховый сухой как солома валяется на земле – не иначе мыши подгрызли или олень в чум забрел. Ай, беда! А духи шумят, визжат, вот-вот догонят.
- Пора вам, дети, летать учиться! – каркнул Кэре. – Дуйте ко мне.
Похватал ворон детишек и давай вверх подбрасывать – чайчонка-вороненка, чайчонка-вороненка. Раз упали птенчики, другой упали, а потом шурх-шурх и полетели наверх.
- Брось меня, Кэре, - понурилась Энекан-Того. – Спасайся, а я с духами договорюсь, чай не чужие мне.
- Ну уж нет, - каркнул Кэре. – Садись, бабушка!
Подставил ворон шею и понес Энекан-Того наверх. Мимо пустого мира, мимо звериного мира, мимо мертвецкого мира. Летит-пыхтит, чует, что силы на исходе.
- Брось меня, Кэре, - просит Энекан-Того. – Вместе же разобьемся.
Ничего не сказал ворон, только крыльями из последних сил замахал. И вдруг шурх! Шурх! Прилетели чайчата да воронята, ухватили бабушку кто клювом кто когтями и понесли. Раз-раз! Вот и чум. Обрадовалась Энекан-Того, перецеловала своих внуков – и скок в очаг, только ее и видели.
Огляделся Кэре – а вокруг ужас-ужас. Мука по чуму рассыпана, молоко разлито, и мыши здесь похулиганили и песец побывал. Ай, что Киракчан скажет! Только ворон за березовую метлу схватился – набежали птенцы. Воронята вмиг муку из чума вымахали, дыру под очагом зарыли, комоды да сундуки по местам расставили, жерди поправили, да улетели еду добывать. Чайчата захлопотали, подмели все, хворосту натаскали, чум продымили, оленух подоили и за рыбой к озерцу поспешили. Да все весело делают – с притопом, с прихлопом, с приговорочками.
Сел Кэре трубку курить, Сэвеки благодарить – какие хорошие дети ему достались. И тут шорох крыльев послышался – явилась от матери женушка Киракчан. Кормить ее, видать, хорошо кормили, но язык в жиру не затупился.
- Ах ты бездельник старый, моховик крапчатый! Почто дымишь, огонь зря переводишь? Куда наших детей девал?
- Угомонись, Киракчан, - лениво каркнул Кэре. – Вернутся дети, тогда и ругай.
Огляделась Киракчан, подивилась чистоте невиданной, махнула на все крылом и села рядышком с Кэре трубочку покурить. Клубы дыма летят вверх, ворон рядышком каркает – хорошооо… А тут и детки вернулись. Воронята мяса добыли да сала натаскали, чайчата рыбки свежей из озера нахватали. И послушные сделались, ласковые: папа’, мама’ не хотите ли отужинать, мы сейчас приготовим и на стол накроем. Смотрит чайка на мужа: околдовал он птенцов что ли? А Кэре знай помалкивает да поближе к жене подсаживается.
Так-то недели не прошло, как птенцы шкодить начали. Снова соседи гурьбой жаловаться ходили, снова чайчата мукой пудрились, а воронята с мальчишками дрались. Зато батюшку с матушкой с того дня беспрекословно слушались, пока не выросли и из дому не разлетелись на все четыре стороны. Но это уже другая история!