"Воровство" - ох, как не люблю я это слово относительно детей! Звучит оно очень процессуально и казённо, обозначает умышленный проступок и подразумевает наказание. Но как ещё можно назвать ситуацию, когда ребёнок берёт чужую вещь с ясным намерением присвоить её себе? Как назвать и не исказить при этом смысл?
Пусть так и будет: воровство. В первый раз я "украла" чужую вещь, когда мне было года четыре. Мы с мамой были у кого-то в гостях, я не помню, у кого, но отчётливо помню прокуренный туалет с наклейками на жёлтом кафеле и тёмный угол прихожей, в который я потом спряталась. Перед уходом я зашла в туалет и увидела там спички. Я не объяснить, что было в моей голове, и что мной двигало, но я немедленно схватила коробок и спрятала его за спину. Представляете, как дети прячут что-то за спиной? Мама, конечно, сразу это заметила, и я отодвинулась от неё в тёмный угол. "Что там у тебя, Таня?" "Ничего". "Что ты там прячешь?" "Ничего". Мир, огромный, взрослый, враждебный мир надвигается на меня со всех сторон. Мне страшно до дрожи в коленках, ноги подкашиваются и снова хочется в туалет. Я не смотрю на маму, смотрю в пол, сжимаю в мокрой ладошке злосчастный спичечный коробок. За маминой спиной стоят хозяева дома, они будто нависли над маминой, я чувстваю маму очень беспомощной перед ними, а себя - бесконечно беспомощной перед ними троими. Мама вытащила из моих рук коробок. И дальше я почти ничего не помню. Мозг того маленького человечка выставил эмоциональные защиты от невыносимых чувств и заботливо стёр эти воспоминания из моей памяти. Должно быть, меня ругали, поучали, совестили, всю дорогу до дому мама дрожащим голосом говорила, как ей за меня стыдно и как ей теперь людям в глаза смотреть. Я не помню ничего, кроме тёмного угла в прихожей и ледяного ужаса, сосущего под ложечкой. Что я в свои четыре года вынесла из той ситуации, хотите честно? Что воровать надо так, чтобы тебя не поймали. Иначе становится очень страшно, умереть можно как страшно. Никто не разбирался тогда в причинах, почему я это сделала. А я сама теперь и не помню.
Наша вторая зимовка в Гоа подходила к концу. Мите было восемь лет, и у детей сложилась достаточно большая компания, человек пятнадцать. По вечерам они собирались в русском кафе "Мандарин", где на большом экране показывали мультфильмы. Они занимали пространство чилаута, комнату с множеством подушек, и играли там. Родители смотрели кино, а дети были заняты друг другом. Уходили они оттуда всегда самыми последними.
Но однажды вечером Митя пришёл рано. "Что-то случилось?" "Мультик скучный". Я не придала этому значения, ведь иногда мультики и правда бывают скучными. Через два часа (была уже почти полночь) в наш дом постучали. Пришёл мужчина и девочка. Девочка была заплаканная, и мужчина держал её за руку. "Ваш сын украл шлёпки у моей дочери," - без предисловий сказал папа. "Но мой сын весь вечер сидел дома," - сказала я. "Он сначала украл, а потом сбежал домой". Митя стоял рядом со мной в прихожей и смотрел в пол. Я посмотрела на него и - нет, не вспомнила ту ситуацию из моего детства, но почувствовала его страх. Возможно, тот самый, что испытала тогда маленькая я. "Митя, это правда?" "Нет, это неправда, я ничего не брал," - уверенно сказал мой мальчик, глядя мне в глаза. В глазах был ужас. Я посмотрела на мужчину и сказала уверенно: "Это не он. Я верю своему сыну. Он не мог взять. И зачем ему шлёпки вашей дочери?" Мужчина растерялся. Видимо, за всю дорогу до моего дома он ни разу не задал себе этот вопрос. Девочка насупилась и зло смотрела на Митю. Видимо, ей попало за потерянные шлёпки и теперь могло попасть ещё больше. "Извините, - сказал мужчина. - Мы завтра попробуем ещё сами поискать там". "Я помогу вам, - сказала я. - Утром я приду в кафе и поищу вместе с вами". Я действительно считала, что мой сын не брал чужие шлёпки. И действительно верила моему сыну, когда он говорил, что не брал.
Через полчаса мы лежали в тёмной комнате. Такой же тёмной, как угол прихожей из моего детства. Я гладила Митины волосы, и ждала, когда он заснёт. Митя не засыпал. Его что-то мучило, я чувствовала это по его поверхностному и тревожному дыханию. "Ещё бы! - думала я, - Приходит какой-то дядька, начинает тебя обвинять непонятно в чём..." "Мамааа," - еле слышно протянул Митя. "Мм?" - отозвалась я. "Это я взял шлёпки". У меня перехватило дыхание и что-то больно кольнуло в сердце. Я собрала все свои силы, чтобы не ответить прямо сейчас. "Зачем?" - еле выдавила я. Может быть, Мите показалось, что гроза миновала. Или он просто не мог видеть меня в темноте. Но он прижался ко мне и сказал: "Они не играли со мной. Я хотел играть с ними, а они меня выгоняли". "Тебе было обидно?" "Очень!" Он прижался крепче. "И тогда ты взял её шлёпки?" "Да, я взял и спрятал их так, чтобы она не нашла". "Завтра покажешь мне, где ты их спрятал?" "Да, конечно, покажу".
Плохо? Да. Воровство? Да. Наказать? Или помочь маленькому человеку справиться с горьким чувством ненужности и отвержения?
Неделю назад я заснула днём с Гошей. А когда проснулась, увидела на полу множество картинок с машинками от жвачек Turbo. Их продаёт за углом нашего дома молодой мальчик лет пятнадцати, и Никита часто бегает к нему их покупать. Бегает тогда, когда я даю ему монетку в 20 или 50 тетри. Жвачка стоит 10 тетри (примерно 2,5 рубля). Он покупает их из-за картинок.
"Откуда всё это?" - растерянно спросила я. "Я купил у мальчика!" - гордо ответил Никита. На полу было картинок 40-50... "Где ты взял деньги?" "У тебя в кошельке," - как неразумному ребёнку объяснил мне Никита. И вдруг, видимо, увидев моё замешетельство добавил: "Я взял только мелочь". И, продолжая на меня смотреть: "Я не мог спросить. Ты спала. Я не хотел тебя будить". Я смотрела на Никиту и видела, как в его глазах начинал проявляться тот же самый ужас - из гоанской истории с Митей, из моей детской прихожей. До чего же дети чуткие к нашим эмоциям! До чего же они мгновенно нас считывают! Я села перед сыном на корточки и сказала: "Ты знаешь, что нельзя брать без разрешениячужие вещи?" "Да, мама, знаю, - он виновато опустил голову. Но я видела, им двигала не вина, а страх. "Ты знаешь, что нельзя залазить в сумки и кошельки?" "Знаю, я больше не буду," - чуть слышно сказал он. Но я видела, что и это не раскаяние, а тот же страх, ледяной, ноющий, сосущий под ложечкой, от которого подкашиваются ноги и немедленно хочется в туалет. "Так нельзя делать, Никит," - сказала я, и он молча кивнул.
Через два дня эта ситуация повторилась.
И эта ситуация не про воровство. И её решение - не наказание, не порка, не упрёки и обвинения. Её решение в понимание причины. Мы с Никитой причину нашли. Нет, не навсегда. Жизнь не стоит на месте, и мой сын ещё не раз столкнётся с чувством собственной ненужности, неценности, незначимости. Ведь что есть такое воровство, если не попытка сделать себя чуть лучше, счастливее, богаче? И дело не в самом поступке, а в одиночестве, которое на этот поступок толкнуло...
