О книге молодого и талантливого поэта Сергея Рыбкина из самого сердца России.
Сергей Рыбкин. Вдали от людей. Воронеж: Издательский дом ВГУ, – 2020.
Свежая, хотя и очень неровная первая книга Сергея Рыбкина свидетельствует: автор — поэт. Особенно это видно по стихам, первый импульс к написанию которых чисто эмоциональный. Такова любовная лирика, стихи с посвящением бабушке и те, где прорываются некоторые пессимистические признания.
Подборка стихов Сергея Рыбкина мне помнится по обсуждению на «Полете разборов» и по журналу «Подъем», на «Полете» некоторые поэтические тексты напомнили мне стихи Бориса Кутенкова: возможно, авторский отбор подсознательно тогда был ориентирован на главное действующее лицо известного критического проекта. Здесь, в книжке, лишь одно стихотворение перекликается с текстами Бориса Кутенкова — и то, скорее, лишь образно-семантически — особенно вот эти строки:
За проход в никуда неизбежная плата, ты ранен —
хочешь музыку выдохнуть, дудочкой стать неземной,
и идёшь по земле с этой дудкой в нагрудном кармане,
Неровности сборника, на мой взгляд, возникают по двум причинам: от родившихся хороших строк, которые автор продолжает уже чисто ради самого продолжения, утратив первичный импульс к рождению стихотворения, и от некоторого (вполне объяснимого и частого в первых поэтических книжках) рационального стремления показать увиденное или ощущаемое нестандартно. Разумеется, нестандартность, оригинальность — это плюс, однако лишь тогда, когда оригинальность органична, когда она — суть поэтического восприятия, а не надуманная и отработанная функция стихотворчества, сводимая к личным формулам версификации. Последнее тоже имеет право на существование как любое ремесло, и на этом пути могут быть свои достижения, но к поэзии, всегда обладающей некой тайной, прямого отношения не имеет. Стихотворное ремесло легко вписывается в рамки хобби. А вот если имеет место настоящая одаренность, поэтическое «я» уже никак не может оставаться на обочине, вдохновение требует всего поэта, захватывая изнутри его витальность, разрушая привычное, обыденное, практически полезное, наделяя человека чувством трансцендентного, становящимся постоянным фоном его души. Эта опасность, на мой взгляд, подстерегает и Сергея Рыбкина. Он и сам в одном из сетевых разговоров, говоря о поэтическом творчестве, признался: «Это не просто хобби или увлечение, скорее, это что-то живое, внутри человека. То, что позволяет смотреть на вещи под разным углом и видеть всю красоту окружающего мира, обнажая его и представляя читателю все его великолепие, глубину, сложность. Я думаю, что надолго связан с этим». Впрочем, несмотря на признание Сергея Рыбкина, наше прагматичное время может направить его судьбу по иному руслу: поэтическая интуиция ведь способна утратить свой первый компонент (поэтический) и превратиться в успешный социальный радар с выхолащиванием эмоциональности, мешающей выстраиванию «правильной» социальной траектории, то есть превратиться в итоге в «неизбежно холодное завтра». Но «холодному завтра» есть и антитеза в книге — слово:
и дышим словом
только словом
пытаясь смерть перешагнуть
Отмечу, что Сергей Рыбкин, как мне видится по стихам, не поэт «ощущений», его восприятие более полнозвучное: это именно эмоция, претворенная в поэтические высказывания. Есть в его эмоциональности и легкий психологический оттенок мазохистичности, впрочем, нередкий у поэтов: боль от неосуществившейся любви, от отсутствия взаимности обостряют чувство жизни и вдохновение:
как хорошо себя толкнуть
остановить на грани
о эта нежность эта жуть –
я ранен
Есть и еще одна, как мне кажется, очень важная черта стихов Сергея Рыбкина: стихи его можно отнести к «новому романтизму», который (что заметно по многим журнальным подборках молодых авторов) приходит на смену бытописательству и «черной образности». Этот романтизм можно назвать новым, потому что он отличается от всех волн предыдущей романтики соединением романтического восприятия с метафизикой, парадоксально соседствующей с разговорными интонациями. Романтизация происходит на фоне иной, часто запредельной, смутно угадываемой или априори признаваемой реальности; образы вписаны в невидимый контекст духовного пространства, которое отрицается позитивистами, ибо ими просто не чувствуется. Это пространство может ассоциироваться, как в стихах Сергея Рыбкина, со Словом: «Господи, ты резонанс речевой…». И, конечно, традиционны для этого направления образы полета, крыльев (кстати, «Осенний крик ястреба» Бродского имеет в глубине тот же источник: романтическую самоидентификацию с птицей). Кроме того, «новый романтизм» нередко соединен с потоком сознания, «темной поэтикой» и даже псевдопримитивизмом — оттого не сразу различим, а на уровне высказывания сопряжен с сомнением, как в любовной лирике Сергея Рыбкина, колебания которого от традиционной романтики («где звёзды – серебристые заколки/ в ладони к волосам твоим несу») — до сомнения («на самом деле ты не божество») и возвращения к романтизации уже через чисто поэтическую рефлексию («но ломтик неба взявшая однажды/ты стала так похожа на него») и, наконец, конечной метаморфозы — отделения лирического прообраза от уплывающего облаком стихотворения, интересны:
трава уже мертва наполовину
тяжёлый воздух падает к ногам
блестит трава мертва наполовину
и ты уже мертва наполовину
ушла к несостоявшимся богам…
В выборе «крылатости» как единственно верной метафоры жизни, противопоставленной мертвому «холодному завтра», Сергей Рыбкин сомнений не знает:
Вот так и живёшь, ради качки и взмаха крыла,
измеряя на глаз траекторию птичьего взлёта,
даже если мне жизнь показалась — совру, что была
только здесь, и, наверное, значила что-то.
Правда, женский образ в стихах не обретает крыльев (помните, даже у Ю. Кузнецова намек на «крылатость» любимой есть: «И все женские мысли твои,\ Словно ласточки, стелются низко»?), лишь мягко и с легкой улыбкой сравнивается с «босоногой» летчицей, которую лирический герой, вырастив сад в своем воображении, запускает в саду к облакам, и тогда «воздух весенний» кажется ему «снова знакомым», потому что повторяет каждый ее шаг. И, наконец, влюбленные уже вдвоем летят, как на знаменитой картине Марка Шагала:
Мне дышится прерывно и внатяг,
чужие люди шепчутся у окон,
влюблённые над городом летят
и вьют из яблонь яблоневый кокон.
Но сколько их, летящих надо мной,
сцепившихся и спрятанных на крышах?
Любовь стучит, как будто домовой…
Я ничего не слышу.
И вот заключительный аккорд, звучащий уже из прошлого:
Волос летели снегопады.
На дно глазное месяц пал.
И верил я, не зная правды,
что небо в губы целовал.
Образы сливаются в лейтмотив памяти, где соединены две черные бабочки и снег (символы смерти) с образами земли (жизни) и неба как выхода за пределы обычного существования, выхода, примиряющего смерть и жизнь в единой любви:
Летящим снегом тянешься ко мне.
Две бабочки в глазах черны и рады —
им чуждо оставаться на земле —
им вылетать и липнуть к снегопаду.
Еще она интересная черта стихов Сергея Рыбкина: перетекание психологического состояния через цвет или предмет в образ и далее — в гербарий памяти: «чернота словно стёклышко объектива/ в память страхи перевела»: происходит трансформация впечатления (чувства) и освобождение (отстранение) от него через поэтический образ, который, разумеется, имеет не прикладное значение, а, отделившись от вызвавшего его состояния, становится первичным уже в стихах.
Кроме того, Сергей Рыбкин наделен и точным зрением, позволяющим самые обычные вещи видеть иначе:
только лампа томится в углу
только книги обложка блестит
на альбомном листе
как в январском снегу
Соединяя зрение и слух, образ становится новым, читатель одновременно слышит и видит «колючие шорохи в городе», тёплое шуршание книг, которые перекликаются «с листвой на ветках», «растерянных ос» в траве:
идёшь вперёд — до пояса трава
жужжат в песке растерянные осы
жужжанье ос похоже на слова —
предчувствие стихов светловолосых…
Что ж, пусть предчувствие автора – не обманет…
Мария Бушуева