Имбериэль дал музыкантам знак сыграть то, что он выбрал. Те изумились, но приготовили инструменты. К ним присоединился еще один бард с небольшим барабаном и другой, с барабаном по пояс высотой. В начале песни тихо и тревожно заиграла каменная свирель – наурман. Потом вступила нандорианская арфа – барсай. Ее беспокойные нотки долго таяли в тишине. После нее забили барабаны. Малый барабан – хуззурли, выбивал ритм звонко. Большой же, хуззур, бил глухо и грозно. Вскоре к музыке добавились голоса четырех нандорианцев, и она погрузила гостей в ужас и оцепенение.
«Оно пришло, древнее зло, - глядя прямо в глаза Келеборну, пел бард. – Оно вернулось. Заклятью эльфийскому вышел срок, оно проснулось».
«Они бежали, но все зря, - продолжил другой. – Преданье так поет. Их не увидела заря. А они – ее».
«И Арион был покорен, - запел третий. – Разрушен, осквернен. Святой источник пересох, кровью замутнен».
«Так тьма объяла остров малый, - голос четвертого барда звучал густым басом. – Вернулись холода. Теперь лишь лед хранит те тайны и черная вода».
Последние слова песни вдруг вырвали сознание Келеборна из чудесного и уютного Роттн-энкира. Он вдруг оказался в том же самом месте, где впервые услышал зов.
Алтарь в форме чаши по-прежнему стоял посередине бассейна. Вокруг смутно темнели какие-то пятна. Под серой пылью, в палец толщиной, валялась гномья секира доброй работы. Эльф обнаружил ее случайно, наступив на нее. Нагнувшись еще ниже, он приметил эльфийский кинжал. Клинок отливал холодным блеском, а по краю лезвия заледенели буквы древнего зачарования. Он подобрал секиру и кинжал и, подняв голову, остолбенел. На него надвигалась мутная, полная мусора, волна. В ее белых бурунчиках мелькали осколки камней, наконечники копий и арбалетных стрел, куски деревяшек и прочий хлам. Все это грозило обрушиться на него и уничтожить его. Каким-то чудом он успел отпрыгнуть в сторону и оглянуться. От волны отделились глаза. Черные, без зрачков, они производили гнетущее впечатление. Келеборна охватил жуткий страх, и он закричал не своим голосом.
Он пришел в себя только в лечебнице. Над ним стояли Сомбриэль и Намисэль. Последняя, увидев, что он пришел в себя, облегченно вздохнула.
407