Предыдущий отрывок: https://zen.yandex.ru/media/avmaltsev/serdechnye-niti-prodoljenie-5f19ce8d7461176a85848634
Он и представить не мог, сколько еды способен вместить его желудок после полноценной рабочей смены. Напичкав беднягу в обед до отказа, бойцы валились прямо в одежде на кровать и забывались коротким сном.
Бригадир чувствовал себя, по меньшей мере, садистом, когда ходил по комнатам минут через двадцать после обеда и поднимал всех на работу. В ответ приходилось иногда слышать такую нецензурщину, что в другое бы время, да в другом месте… Фраза «На объект!» стала притчей во языцех, некоторые из бойцов пообещали в будущем ею пугать своих детей: «Вот не съешь кашу, придет страшный-страшный бригадир дядя Герман и пошлет тебя на объект!»
Во второй половине июля в стройотряде началась подготовка к смотру-конкурсу агитбригад. Традиционно он проходил в Березниках в День строителя. Ты можешь в хлеву убирать за коровами, но агитбригада твоя должна блистать на сцене как голливудская кинозвезда.
Так называемых артистов, участников агитбригады, на репетиции отпускали со стройки даже в рабочее время. Узнав о таком послаблении, желание участвовать в выступлении изъявили едва ли не все бойцы стройотряда.
Однако руководитель творческой группы – длинноволосый щекастый брюнет Рома Арутюнянц – очень быстро отделил зерна от плевел. Однокурсники ломали голову: зачем Рома выбрал стезю доктора, когда давно рыдает Мельпомена. Его ждал Институт культуры, там его талант заиграл бы всеми красками!
Вечерами Рома зачитывал наизусть целые главы из Евгения Онегина, цитировал Есенина, Лермонтова, Ахматову, Цветаеву и даже никому не известных Бродского и Пастернака.
Роме достаточно было услышать пару фальшивых фраз, которые произносил тот или иной боец на репетиции, как следовал неизбежный вердикт в стиле Станиславского: «Не верю, не тот посыл, батенька, ступай на стройку!»
Герман никогда не чувствовал за собой актерского дарования. Однако Рома, завернув случайно к нему на объект и увидев, как Сухановский там командует, подошел к нему и без обиняков выдал:
- Вижу тебя в роли вождя племени Муку-Муку!
- Но я бригадир, - запаниковал Герман, - мне нельзя!
- Я договорюсь, - Рома убедительно подмигнул, - такой типаж я упускать не собираюсь.
Рома слово сдержал, Герману Илюшкин разрешил назначить заместителя, который будет осуществлять руководство бригадой во время репетиций.
Сценарий, специально написанный Ромой для выступления агитбригады, назывался «Борьба за огонь», и предполагал в качестве одежды персонажей исключительно набедренные повязки.
Когда на первой репетиции режиссер Арутюнянц построил перед собой все племя, актеры услышали горловой вопль, вырвавшийся из гортани режиссера.
- Эй, бледноногие! Не могли первобытные люди носить стрижки а-ля полубокс и загорать только выше пояса! Хоть чем ноги мажьте – хоть шоколадом, хоть дерьмом, но чтобы завтра на репетиции они были с пузами вашими одного цвета! На головы сделать пучки из травы, да чтобы у всех одинаковые! А сейчас будем учить танец живота.
Решить проблему бледных ног так и не получилось: нужный колер не был найден, в конце концов, Роме пришлось смириться с разнотонностью верха и низа первобытных людей. Тем более, что других проблем было выше крыши.
Прежде всего, Рома был недоволен игрой актеров. Он то и дело нажимал клавишу магнитофона, кричал «Стоп!», отводил нерадивого охотника за мамонтами в сторону и громко выговаривал ему:
- Представь, тебе нужно зверя раздобыть, иначе твоя семья сдохнет от голода. Это вопрос жизни и смерти! Не будет зверя, не будет пищи. Не будет пищи – не будет ничего в этой жизни. А ты вокруг костра танцуешь, как будто тебе в задницу кран вставили.
Среди остальных бойцов росло недовольство ежедневными отлучками «актеров», однако Арутюнянца поддерживали и командир, и комиссар, ему многое разрешалось. За глаза участников агитбригады стали звать неандертальцами, а их ежедневные репетиции – ритуальными играми.
Выступление агитбригады «Ритм» покорило сердца строгого жюри на конкурсе, им присудили первое место. Вечером в отрядной столовой в торжественной обстановке командир объявил, что всем «актерам» автоматически устанавливается КТУ, равный 1,1, а руководителю агитбригады Роману Арутюнянцу – 1,2.
Надо ли говорить, что это усилило негативное отношение той части стройотряда, которая работала все репетиционное время за себя и за тех, кто репетировал.
Однажды на утреннем разводе Илюшкин объявил, что все заработанные в этот день средства направляются в фонд строительства города Гагарина.
- Я надеюсь, что все понимают важность и серьезность этого всесоюзного движения. Мы не можем оставаться в стороне, так как все комсомольцы. У нас одна страна – Советский Союз, и решения партийных и комсомольских съездов мы обязаны претворять в жизнь. Если у кого-то есть вопросы или возражения, я готов выслушать.
- Ишь, какой молодец, - прошептал стоящий рядом с Германом Вениамин. – Кто ж осмелится перед строем-то возразить. Вот если б вечером в неформальной обстановке. А так…
- Ты имеешь что-то против строительства этого города? – поинтересовался у него Герман.
- Я против того, чтобы решали за меня судьбу моего заработка.
Высказывание не осталось незамеченным.
- Ракитин, ты хочешь высказаться? – непривычно громко спросил комиссар. – Выйди перед строем и, глядя в глаза своим товарищам, говори. Зачем же шептаться в строю?
- Нет, нет, - примирительно заюлил Вениамин. – Я не имею ничего против, это я о другом.
- Тогда все по объектам! – заключил командир. - И, надеюсь, сегодня все будут работать с удвоенной энергией! Вперед, на строительство города Гагарина!
По дороге до стройки, занимавшей примерно полчаса, отряд обычно растягивался. Это была прекрасная возможность о чем-нибудь посекретничать, что не было предназначено для посторонних ушей.
- Не знаю, как ты, - сообщил Вениамин другу. – А я намерен сегодня шланговать по полной. Хрен они у меня получат, а не город Гагарина. Нам не оставили выбора! Если бы хоть какое-то подобие голосования затеяли, а то в приказном порядке.
- Ты что, действительно думаешь, что будут направлены конкретно сегодня заработанные деньги? – удивился Герман. – Дураков здесь нет. Илюшкин объявил все так, в агитационном запале, для галочки. На самом деле переведут среднестатистический заработок одного дня. Так что, мой тебе совет: работай в обычном режиме.
- Да ну! – опешил Ракитин. – Похоже, ты прав, дураков нет. Вот, незадача! Опять обули! И здесь обули! Где нас только не обувают?!
Герман как в воду глядел: на вечерней бригадирской летучке комиссар сидел чернее тучи:
- Ну и сознательность у нас, мужики! Сам по объектам ездил: пинали говёхи в основном, филонили. Видно, горбатого только могила исправит. В общем, так, довести до каждого! - Герману показалось, что он слышит, как скрипят комиссарские зубы от злости. - Будет переведен самый максимальный заработок за это лето! Пусть каждый зарубит у себя на носу: такого отношения к делу я не потерплю!
Когда Герман передал слово в слово то, что сказал на летучке Голев, в комнате на несколько секунд повисла гробовая тишина.
- Напиться с горя, что ли? – предложение Вениамина никто не поддержал. Пьянка означала стопроцентное отчисление из института.
В конце августа, за день до выдачи зарплаты, в отряде разгорелась настоящая битва за деньги. На общем собрании решали, какой КТУ будет у каждого. Были предложения кое-кому понизить его до 0,9.
Больше всех споров вызвало предложение Илюшкина о присуждении повышенного коэффициента поварихе Таисии.
- Все же она вкусно кормила нас два месяца, мужики! – ратовал командир. – Как мы уплетали за обе щеки ее борщи и рассольники, только вспомните. А ведь наварить на такую ораву жратвы непросто!
- Ей картошку чистили, воду носили! – кричали со всех сторон. – Что еще ей надо?! И так получит много!
Командир принялся стучать ложкой по миске, чтобы как-то унять кричавших. Когда немного утихли, грузно поднялся со своего места бригадир четвертой бригады Ильдар Шарафиев.
- Мужики, нервы у всех на пределе, я понимаю. Давайте поспокойней, еще не хватало, чтобы мы подрались. Теперь о главном. Все же я не думаю, что Таисия должна получить больше моих бойцов. Мы и в дождь, и в жару пахали. Две коробки поставили!
- А ты пробовал когда-нибудь приготовить обед? – встал на защиту поварихи Герман. – Она каждое утро в пять часов поднималась, между прочим.
- Тебе ли не знать, во сколько она поднималась! – под общий хохот отреагировал Ильдар. – Конечно, за холодненький компот и отборное мяско надо платить!
Герман рванулся на обидчика, но ему помешали. Толпу пришлось успокаивать долго. Все стихли, когда поднялась сама Таисия.
- Мальчики, я согласна на единичку, не надо мне никакого повышения, только не спорьте и не ругайтесь, умоляю. Хорошо?
После стройотряда больше с Таисией их пути не пересекались. О девушке Герману время от времени напоминал небольшой рубчик на левой стопе. Когда рубчик рассосался, забылась и Таисия.
За время стройотряда Герман похудел на двенадцать килограммов, стал сухим и поджарым и начал потихоньку курить.
* * * *
Они с Людочкой застали эти скоротечные недели бабьего лета, время первоклашек в белых фартуках и листопада, буйства красок и затяжных дождей. Если не было дежурств, гуляли по городу чуть не с утра до вечера. Обнимались, говорили всякие глупости, дурачились.
- Почему ты не в колхозе, как все настоящие студенты в это время?
- Настоящие студенты ездят в стройотряд, - стараясь придать голосу как можно больше основательности, вещал Сухановский. - Пашут там, как проклятые, июль с августом, а в сентябре им полагается пару недель перекура, чтобы восстановить утраченные силы.
- По тебе не чувствуется, что ты обессилел. Бедненький!
- Я умело маскируюсь! Мужчина не должен показывать своих слабостей. А в колхоз пусть ездят все остальные.
- И много ты заработал в своем стройотряде?
- Хватит, чтобы тебя раз в неделю водить в ресторан.
- Никаких ресторанов, слышишь! Оставь кровно заработанные на что-нибудь серьезное!
В один из дней решили уехать за город, набрели на нерабочую ветку железной дороги и пошли по ней в неизвестном направлении.
- Пока не уткнемся во что-нибудь, - поставил цель Герман.
Пока шли и болтали, небо заволокло тучами, вот-вот мог начаться дождь, но все почему-то медлил.
Она – легкая, воздушная, как оторвавшийся с ветки клена листок, прыгала с одной шпалы на другую, словно играла в классики. Герману нравилось смотреть на ее порхание перед собой, слушать звонкий голосок.
Посреди беспечной болтовни Людочка вдруг всерьез спросила:
– Как ты относишься к Высоцкому?
– Не очень, если честно, - признался, слегка удивившись, Герман. – Считаю, вокальных данных у него особых нет, только горло зря дерет. Я этого не люблю. Не поверю, чтобы тебе он нравился.
– Это еще почему? Поясни, – насупилась девушка. – Он мне как раз нравится.
– Потому что невозможно любить, к примеру, классический балет, и одновременно Высоцкого. Это абсолютно не совместимые уровни. Это все равно, что селедку запивать ряженкой.
Она какое-то время шла впереди, не оборачиваясь, словно готовя достойный ответ. Потом обернулась и произнесла, глядя ему в глаза:
– Не знала, что ты так думаешь. Ведь вокальные данные, тембр голоса и прочие характеристики – это то, что дается природой, здесь работа души, масштаб личности видны минимально. Или не видны совсем. Когда же автор несет что-то свое, выстраданное…
- Угу, как Высоцкий, например.
Он не собирался уступать.
– Да, как Владимир Семенович Высоцкий, воздействие совсем иное. Он же поет свои песни, читает свои стихи.
– Он еще и стихи пишет? – удивился Герман. – Вот уж не знал.
– Мне повезло, я недавно была в Москве, подруга затащила меня в Театр на Таганке на «Гамлета» в постановке Любимова. В главной роли – Высоцкий. Представляешь?!
– Что ж тут не представить? – пожал плечами Герман. - Охотно верю. Я о таком даже не мечтаю. Для начала надо в Москву как минимум уехать, где-то там остановиться…
- Совсем не обязательно там где-то, как ты выражаешься, останавливаться, - передразнила его Людочка, скривившись. - Можно утром приехать, а вечером ту-ту-ту… Обратно. Успеть сходить в Третьяковку и в Театр, как я, например. И всю обратную дорогу переваривать впечатления, которые получила во время спектакля. А их достаточно, чтобы не спать всю дорогу. Так здорово, Гера! Выразить невозможно, как он играл. Слов и эмоций не хватит. Это настоящий талант с большой буквы, поверь мне.
– Я, конечно, не смотрел «Гамлета», поэтому спорить не буду. Говорю исключительно о его песнях… Их, по-моему, песнями и назвать-то нельзя. Это скорее рычание под музыку. Тупиковый путь для искусства.
– По тупиковому пути мы с тобой идем, - уточнила Людочка, указывая вперед. Герман поднял глаза и увидел поперечно приколоченную перекладину на двух невысоких столбах. Дальше рельсов не было.
- Ни фига себе! – хмыкнул он, озираясь по сторонам. – Кажется, пришли. Это все ты со своим Высоцким!
– Кстати, о Высоцком, - девушка подняла вверх указательный палец. - Его путь, мне кажется, это путь гения, и тупиковым он быть не может. Хотя, скорее всего, будет коротким.
– Почему?
– Такие люди не могут жить вполнакала, существовать абы как. Они горят очень ярко, но быстро сгорают.
– Как врачи – светя другим, сгораю сам?
– Точно.
В этот момент начал накрапывать дождь. У них с собой не было ни зонтика, ни плаща. Дождь усиливался с каждой минутой.
- Вижу укрытие, - Герман вытянул руку в направлении небольшого сарая. – Там мы сможем переждать это безобразие.
До сарая добежали, немного вымокнув. В брошенной кем-то сторожке на прогнившем дощатом полу валялись консервные банки, пучки высохшей травы. Пахло сыростью.
Чтобы согреться, беглецы прижались друг к другу.
Рука Германа легко проникла Людочке под свитер.
Девушка отстранилась, гневно взглянув на него:
- Ты считаешь, что после разговора о Высоцком мы можем спокойно предаваться плотским утехам?
- Не я завел разговор о… высоком, - Герман запнулся, исправился: - о Высоцком. Я вообще не планировал о нем говорить.
- Вот именно, о высоком, дурачок! – улыбнулась, сменив гнев на милость, Людочка. - Оговорка твоя глубоко символична, ты только вдумайся! Одно с другим несовместимо!
Герману расхотелось ее обнимать, он выглянул из сарая:
- Дождь прошел, можем возвращаться.
До города добирались молча.
Когда понуро брели по мокрым шпалам, Герман терзал себя: никто из мужиков его не поймет, если рассказать. Оказаться наедине в сарае с девчонкой и уйти не солоно хлебавши! Да он сам бы, услышав такое, наверняка ржал до потери пульса. Полная профнепригодность! Позорище! Это все равно, что обделаться со страху.
Можно никому и не говорить, но самому-то каково при этом будет? Самое обидное, что можно пожелать мужику, это – чтобы у тебя «не встал», и чтобы тебе она «не дала». Так вот, ему сегодня тупо не дали! Эта отвлекающая болтовня о Высоцком… Как ей вообще она в голову залетела?
У подъезда своего дома Людочка чмокнула его в щеку:
- В следующий раз поговорим о Визборе, если не возражаешь.
* * * *
После стройотряда Вениамин решил взять шефство над личной жизнью своего друга. Странно, но Герман не чувствовал никакого раздражения, если однокурсник ни с того, ни с сего вдруг начинал его просвещать:
- Ты часто зацикливаешься на том, как к девушке подойти, о чем с ней заговорить. Боишься показаться скучным на первых минутах. Некоторые даже заучивают несколько дежурных фраз, чтобы заполнять ими возникающие паузы. Идиотизм это чистой воды.
- Согласен. А если забудешь, что заучивал, или фраза не подойдет по контексту ситуации? Это как на экзамене вытащить не тот билет, к которому готовился.
- Да подойдет, подойдет по контексту! Вот увидишь, только уверенно надо, с чувством, - усмехнулся Вениамин, покупая в «Кондитерской» две мороженки по пятнадцать копеек. - Я даже и термина такого не слышал – контекст ситуации. Обалдеть! Проще надо, по обстоятельствам действовать, импровизировать.
- Ты лучше на примерах.
- Извольте, сударь. Вчера, например, тащусь после лекции по проспекту за одной красоткой, пялюсь на фигурку, на ноги, на походку. Сам понимаешь, все высший класс, как в лучших домах… А она, словно почувствовав мой взгляд, останавливается и оборачивается. Я чую – сейчас будет скандал, действую на опережение. Говорю, девушка, у вас такие красивые ножки, такие… ну, просто не знаю. Она не растерялась, говорит, да я и сама ничего. Посмеялись, разговорились. Учится в универе на втором курсе филологического, зовут Наташа, сегодня договорились в кино на «Землю Санникова» пойти. Все чики-пуки, как видишь.
Герман мысленно прикинул, смог бы он также резко отреагировать, окажись на месте Ракитина. Скорей всего, прикинулся бы шлангом и прошелестел мимо.
- С ног начал уже знакомиться. Визуально оценил икры, бедра… ага, подходят – и вперед. Глаза как зеркало души стали не актуальны?
- Да актуальны, актуальны. Просто глаз я не видел, так как шел сзади, - обиделся Вениамин. – Какая, в принципе, разница, с чего завязывается знакомство. Глаза как зеркало… я увижу потом, чуть позже. От перестановки мест слагаемых результат не изменится.
- Может, и не изменится, - примирительно вздохнул Герман. – У тебя все гладко, как по маслу. Как ты говоришь? Чики-пуки? А я до Люды дозвониться никак не могу.
- Мой тебе совет: купи букет роз, шампанское, конфеты и как-нибудь вечерком попробуй, заявись. Нагрянь, так сказать.
- Считаешь, это будет уместным? – Герман прикинул в уме, доживет ли до следующей стипендии, если сейчас потратится на цветы, шоколад и шампанское. - Хорошо, попробую. В конце концов, один раз живем.
- Только обязательно уточни перед этим, чтобы у нее не было никаких дежурств, выступлений и прочих отлучек.
Уже на подходе к дому Людочки он понял: не вовремя!
Около подъезда стояли какие-то женщины. В глаза бросились черные косынки, платки, накидки. Потом лысоватый грузный мужчина вытащил две табуретки, поставил их на небольшом расстоянии друг от друга. После чего открыл дверь подъезда и стал ждать.
Через какое-то время в проеме дверей показалась спина в сером плаще. Мужчина, пятясь, вытаскивал гроб.
«Мама умерла! - от догадки Германа бросило в жар, как от инъекции хлористого кальция. – И меня в такие дни рядом не было! Людочка одна со своей бедой. Да, доктор, стыдно. Какой позор!»
Гроб установили на табуретках. Следом из подъезда вышла плачущая Людочка в черном платье и черной косынке. Ее под руку поддерживала худенькая простоволосая женщина.
Герман застыл в отдалении, опустив букет красных роз, мучительно соображая, как поступить. Вариантов поведения было немного, всего два. Ретироваться, пока никто не видит? Исчезнуть? Он знал, что будет очень долго корить себя после этого.
Подойти к гробу? Но в букете пять роз, одну следовало как-то незаметно выбросить. Ноги словно налились свинцом и отказывались повиноваться. Сердце «бухало» в ушах, во рту пересохло, хотелось курить.
Неожиданно резкая боль пронзила ладонь. Оказывается, он сжал розы мертвой хваткой, поначалу ничего не почувствовав. В следующий момент заметил поблизости урну. Благополучно избавившись от одного цветка, Герман неуверенно направился к траурной процессии.
Молча встал с краю, совершенно не зная – как себя вести. Услышал приглушенный голос одной из женщин:
- Так и не дождалась ты очереди на операцию, Еремеевна! А уж как надеялась, как надеялась! Недели считала!
В следующий момент они с Людочкой встретились глазами. Каким-то шестым чувством он почувствовал, что должен быть рядом. Положив букет в ноги покойнице, подошел к девушке и взял под руку. Через секунду ноги Людочки подкосились, и она бы упала, не успей он подхватить ее.
Кое-как дойдя с ней до скамейки, осторожно усадил. Женщины где-то достали ватку с нашатырем. Вскоре Людочка пришла в себя.
- Спасибо, что пришел, - быстро зашептала она ему на ухо. - Я уже смирилась с мыслью, что тебя больше не увижу. Гер, это невыносимо. Мне кажется, это я умерла. Не знала, что так тяжело. Не знала.
- Крепись, родная, - кое-как выдавливал он из себя, готовый разрыдаться. – Прости меня, я должен был знать… Обязан… Я тебя больше не оставлю. Ни за что. Мы будем вместе.
Когда после поминок все разошлись, Герман вышел покурить на балкон. Вернувшись, увидел отрешенное лицо Людочки над тарелкой с кутьей, и его сердце сжалось.
- Где твоя сестренка? Что-то я ее не вижу, – сухо поинтересовался, чтобы как-то нарушить невыносимое молчание.
- В школе, в группе продленного дня. Я подумала, что на похоронах ей быть ни к чему. Ее заберет соседка…
- Да, да, конечно, - закивал Герман, присаживаясь рядом с Людочкой. – Это правильное решение.
Так они и сидели какое-то время, пока Людочка не нарушила молчание.
- Ну, вот и все, - чуть слышно произнесла она.
* * * *
Что хотят от него услышать эти люди? Он не спеша переводил взгляд с одного на другого, читая в глазах тревогу, усталость, измотанность… Дескать, нарисовался тут, весь такой из себя успешный.
- Товарищи! Я вижу, что среди вас много моих ровесников, поэтому так и обращаюсь. Нам несладко пришлось, я знаю. Наша жизнь как бы из двух половин состоит. Первую половину жизни коммунисты учили и вели в одну сторону, потом пришли демократы совершенно с другими лозунгами… Отрицающими и перечеркивающими все, что было до этого. Ну, не получается в России без перехлестов, понимаете?
- А теперича снова коммунисты берут верх, - послышалось из задних рядов. Рассмотреть говорившего было невозможно. – Те же лозунги.
Герман бросил мимолетный взгляд на идеолога, и понял, что он тоже это слышал. Едва заметный жест головой означал «не углубляться!»
- Мы уж если куда-то идем, то до конца, пока не вляпаемся в это самое, - продолжил доктор как будто ничего не слышал. - Почему я считаю, что президент у нас должен быть… тот, кто уже был один раз. Почему я, собственно, сюда и приехал.
- Кстати, почему? – переспросил все тот же голос с задних рядов. – Нам тоже интересно.
- Дело даже не в том, что «Город сердца», где сегодня оперируются наши с вами земляки, все, кто нуждается в этом, был создан благодаря правительственной программе… Поймите вы, наконец, сейчас надо просто работать, заниматься своим делом на «отлично», чтобы этому никто не мешал! Каждый на своем месте…
Микрофон не работал, да и не умел он говорить в него.
Перед глазами мерцало лицо Людочки, постаревшее за сорок лет. Ее оперировать будет он, никому не доверит. Ничего сложного, заменит клапаны, сердечко еще постучит… И все же – как так получилось, что сорок лет их пути никак не пересекались? Она не искала встречи, это объяснить можно. А он… Он просто забыл ее. Такая вот некрасивая правда.
Какая есть.
- Лучше скажите, когда коммуналку снизят! – полноватая женщина средних лет во втором ряду, вскочив, по-мужски рубанула воздух рукой. - Это ж совсем ни в какие ворота!
- Зарплату побольше бы, хотя бы немного… - не поднимаясь, сидевший рядом с ней очкарик с залысинами был готов завернуть фразу круче, но в последний момент сдержался. – А то один раз в магазин сходишь – до конца месяца можно не ходить.
- Пенсии бы повысить!
- Этих депутатов бы во время пик прокатить в общественном транспорте, да чтобы они сходили на прием к обычному участковому в поликлинику! Вот, тогда бы я посмотрел!
Боковым зрением Герман уловил, что Кривицкий поднялся с поднятой рукой, успокаивая эмоции в зале.
- В далеком семидесятом году я с одним чемоданчиком приехал в Пермь из поселка в Кировской области под названием Верхняя Каленица поступать в медицинский институт. Я был никто, и звать меня было никак. Этот чемоданчик я храню до сих пор. Тогда - мое единственное богатство было, клянусь. И Верхняя Каленица – намного меньше Соликамска, поверьте.
Герман слышал нарастающий гул недовольства в зале, пришлось повысить голос, говорить чуть быстрее.
- Никогда в жизни я не жаловался на низкую зарплату, хотя работать поначалу приходилось за гроши. Я оперировал, накапливал материал, защищал диссертации. Думаете, было легко? В медицине защищаться очень сложно, хирургам – особенно. Ходил по инстанциям, организовал свой бизнес, чтобы зарабатывать на те же аппараты искусственного дыхания, на инструментарий для Института Сердца. Или, может, вы думаете, я другую коммуналку плачу, с меня меньше берут?
- Вы такой талантливый, у вас все получалось, - в центре зала тяжело поднялся седой мужчина, теребя в руках меховую шапку. - А что делать нам, если бог таланту не дал?
- Талант без работоспособности, без умения вкалывать по двенадцать часов в день сам по себе ничего не значит. Надо работать. Надо ставить цель и всегда добиваться ее. Вот у вас, мужчина, какая цель в жизни?
Мужчина развел руками, покрутил головой, словно ища поддержки, и медленно опустился на свое место.
В зале загудели, замахали руками:
- Да что ты тут нам… лабуду всякую!
- С нами, как со школьниками разговариваешь!
- Мы не на уроке!
- Да, вы правы, - покачал он удручающе головой. – Увы, мы не на уроке. К сожалению, уроки давно закончились. Да простится мне такая банальность, но сегодня оценки ставит нам сама жизнь. И окончательные! Когда-то нас всех учили понемногу чему-нибудь, и как-нибудь. Мне сейчас под шестьдесят, как и некоторым из вас. И вы почему-то считаете, что, ответив на вопрос, когда понизят коммунальные платежи, когда просто возьмут и повысят зарплату, я, ваш ровесник, могу что-то изменить в жизни? Вы считаете, в ней что-то изменится? Нолик еще к циферке добавят чисто механически, ага? Вы думаете, этим можно решить все? Разве дело в цифрах?
Он вдруг поймал себя на том, что фактически кричит, стараясь заглушить нарастающий гул. А это, как утверждал идеолог партии, слабость оратора. Значит, он уязвим.
Герман бросил взгляд на Кривицкого. Тот, поймав его, начал поправлять срочно галстук.
Ну, конечно, что ему еще делать, как не это!
- Скажите, чем «Неделимая Россия» лучше других партий?
Вопрос прозвучал откуда-то справа, Герман повернулся и увидел высокую женщину на фоне окна. Из-за контрового света лицо рассмотреть удалось лишь в общих чертах. Ярко-желтая косынка прикрывала плечи в бежевом сарафане. Он подумал, что если бы этот вопрос прозвучал на 17-м съезде партии, бедняжке не поздоровилось. Ох, не поздоровилось!
Все же люди стали смелее, раскрепощенней.
- Всегда считал, что врачи не должны принадлежать никакой партии. Организм коммуниста ничем не отличается от организма демократа. И болезни, кстати, тоже. Все болеют однотипно. Кажется, читал у Булгакова, когда врача спросили про классовую борьбу, он ответил, что знает только два класса: класс больных и класс здоровых. Других классов для него не существует.
- И что из этого следует? – женщина на фоне окна не садилась, видимо, хотела услышать ответ на свой вопрос. – Почему вы приехали нас агитировать…
- А приехал я потому, что должен победить здравый смысл. Вы считаете, будто я не знаю, что мир далек от совершенства? – спросил он у аудитории, улыбнувшись и понизив голос. Гул сразу же немного стих, но ненадолго. - Я в таком коконе живу, в изоляции от внешнего мира… и оперирую, меня оберегают, чтобы не травмировать психику… Все дело в том потребительском отношении, которое сидит сейчас у вас в голове. Вы продолжаете ждать чего-то… По сути, как при советах. Когда можно было не думать о будущем, о зарплате, о карьере… За нас думала партия и правительство. Разные у нас были учителя. В этом все дело.
Он продолжал еще говорить, а мысленно находился снова в палате, где перед ним стояла по пояс раздетая Людочка.
Ему вдруг стало совестно от того, что вспомнил он ее не вчера во время осмотра, а спустя сутки. Она фактически была его первой любовью, которую он грубо растоптал. Не заслужила она подобного забвения, доктор!
Подумаешь, не вспомнила! Может, и вспомнила, да виду не подала!
Кстати, по поводу чего она произнесла вчера эту фразу «Ну, вот и все!» Тогда, в семидесятых, это прозвучало после похорон ее матери, а вчера по поводу чего? Опять предстоит напрягаться, вспоминать.
Как странно – он все еще называет ее Людочкой, хотя ей под шестьдесят. Они все – оттуда. И навсегда останутся для него Лехой Дубом, Венькой Ракитиным, Артемом Немченко, Людочкой…
Продолжение следует сногсшибательное:
https://zen.yandex.ru/profile/editor/id/5edff97111864874ba429b8e/5f27084935883f1d632a1dea/edit
Понравилось? Ставьте "лайк", делитесь с друзьями, подписывайтесь на канал.