Предыдущий отрывок - https://zen.yandex.ru/media/avmaltsev/serdechnye-niti-prodoljenie-5f27084935883f1d632a1dea
Может, зря он поступил в вуз сразу после школы? Народная молва гласит, что сначала надо было порох понюхать. Поработать медбратом, поухаживать за тяжелыми лежачими больными. Перевязывать их гнойные раны, кормить и поить их, выносить полные утки. После всего этого по-другому видится профессия и твоя личная перспектива в ней. Многое переоцениваешь в своем прошлом, иначе смотришь на будущее.
Кстати, о прошлом и будущем. Когда Ракитин со своей новой подругой посмотрели фильм «Земля Санникова», парень несколько дней ходил сам не свой. Даже учиться хуже стал.
- Живем мы и учимся в тепличных условиях! – рассуждал он в курилке, распечатывая новую пачку «Стюардессы». - Оторваны от реальной, настоящей жизни.
- Так поезжай на строительство БАМа, - предлагал ему Герман. – Или устрой экспедицию к Северному полюсу. Отморозишь себе там жизненно важные органы, будет, что вспоминать в старости.
- А что, - мечтательно устремлял глаза в потолок Вениамин, - не такая уж крамольная мысль. Ведь что-то ими двигало, звало в непонятные дали. Взять хотя бы эту песню. Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь.
- Замечательно сказано, - заключил Герман, стряхивая пепел в пустую банку из-под бычков в томате, - я так не умею.
В курилке их было всего двое, но Вениамин почему-то оглянулся, словно боясь, что их подслушают.
- Нас учат, что жизнь есть способ существования белковых тел. Так что же она на самом деле? Существование или миг? Сечешь, какие разные взгляды, разный уровень обобщения.
- Помнится, один древний философ высказывался: настоящего нет, есть только прошлое и будущее, - загорелся темой Сухановский. – То есть, сию минуту это будущее, и вот оно уже прошлое. Жизнь – это процесс постоянного перехода будущего в прошлое. И я не вижу никакого противоречия в этих двух подходах к вечной теме. Один взгляд – биолога, естествоиспытателя, другой – поэта. Ни то, ни другое нам не грозит.
- Это разные люди, согласен, - поперхнувшись дымом, Ракитин закашлялся. - Но когда в одном человеке, например, во мне, эти два взгляда встречаются, и я пытаюсь привести их к одному общему знаменателю, знаешь, что в голове при этом творится!
- У тебя ничего не получится, - вынес вердикт Герман. – Слишком разные уровни и плоскости мышления. Какой общий знаменатель, ты что! Мы – материалисты вообще-то, биологи, медики. Кажется, в шестидесятых был вечный спор физиков и лириков. Ты предлагаешь в семидесятых столкнуть лбами биологов и поэтов? Но в одном прав: оторванность от практики, преподавание голой теории всегда однобоко, деформирует немного сознание, уводит слегка не туда. Никто, например, будущим хирургам не говорит вначале, что оперировать – это значит вязать и шить прежде всего. Узел и шов, узел и шов. Это понимаешь только на операции.
- Слушай, поговорил с тобой, отвел душу, - заключил Вениамин, гася окурок. – Но вопросов стало еще больше.
Пересекая улицу Ленина на зеленый сигнал светофора спустя полчаса, Герман мысленно был еще там, в курилке с Ракитиным.
«Нет, расшевелил ты угольки в душе, Венечка, расшевелил! Тебя расшевелили фильм и песня, а ты расшевелил меня.» Действительно, что такого в этом сердце? Обыкновенный четырехкамерный мышечный полый орган, сокращается то быстрее, то медленней. Клапаны обеспечивают направление тока крови. Как оно может любить? Предчувствовать?
А эта знаменитая поговорка «сердцу не прикажешь»!
Боковым зрением он заметил нищего, стоящего на коленях возле магазина. Редкие слипшиеся седые волосы, спутанная бороденка, выцветший взгляд. Обычно Герман проходил мимо, ускорив шаг, а тут, наоборот, замедлил, в кармане нащупал сколько-то мелочи. Вернулся и ссыпал все в худую дрожащую ладонь. Не считая. И поспешил дальше, осеняемый крестным знамением старика.
Это – тоже жизнь. Скорее, ее закат, можно сказать, последние муторные мгновения. Но тоже - своеобразный миг между будущим и прошлым. И сердце наверняка работает с перебоями, и зрение не то, и суставы ноют… А вот стоит на коленях на какой-то картонке, взывает к жалости человеческой.
Не стоило ему поступать в вуз сразу после школы. Романтика из души не выветрилась еще, вдохновение наружу выплескивается. Потаскал бы утки вонючие, посмазывал бы пролежни старым немощным бабкам – глядишь, стал бы крепче на земле стоять, реже задумываться о прошлом и будущем. Успел бы больше…
Не зря в душе живет зависть к тем, кто имеет за плечами училище, кто отслужил в армии. Вроде – такие же студенты, у каждого свои заморочки, многие дисциплины им даются с трудом, поскольку знания школьные забылись напрочь. Но суждения более твердые, взвешенные. Какая-то основательность во всем, продуманность.
И проще с ними как-то, надежней.
Правда, держатся они особняком, не очень-то доверяя молодежи. Подчас – откровенно игнорируя. Как там у Стивенсона: «Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды…» Преодолеть бы этот барьер, завоевать доверие…
Не поэтому ли Герман так часто дежурит в клинике, стоя на операциях и жадно схватывая каждое слово хирургов? Стремится наверстать упущенное, повзрослеть, что ли? И - скорее сойти за своего?
* * * *
- Сегодня помоешься со мной на аппендицит, - буркнул хирург Николай Былинкин, на минуту оторвавшись от заполнения истории болезни.
Фраза прозвучала так буднично, что у Германа внутри мелькнула досада: «Ну, вот, собирался по иностранному текст перевести. Теперь черта-с-два, пиши пропало!» Потом словно снег кто-то ему за шиворот напихал:
- Как?! Мне?! П-п-равда? Николай Борисыч…
- Да, тебе, ты не ослышался, - Былинкину пришлось повторно оторваться от истории. - Севостьянов отзвонился, дочь забирает из садика, полный цейтнот у парня. А у мужичка типичный флегмонозный[1] зреет, ждать нельзя. Да и тебя пора в свет выводить, посвящать в профессию, разве не так?
Потные ладони и холодок между лопаток – это только цветочки, ягодки будут на операции, это студент знал наверняка. Не опозориться бы! Вот оно, то самое дежурство. Которое он ждал, о котором мечтал и которого боялся. Он будет оперировать! Не просто стоять на операции и смотреть, а именно делать дело.
- К-когда мыться? – выпалил он. – Переодеться бы.
- Не волнуйся, скоро. Тебя переоденут… Сейчас пока готовься морально и не мешай.
Отчего-то вспомнился один из последних кадров «Кавказской пленницы» с гениальной фразой «Не волнуйся, в морге тебя переоденут!». Герман с трудом подавил в себе приступ смеха, благодаря бога, что в ординаторской больше не было никого, а Былинкин был слишком поглощен заполнением истории.
Надо же! Вроде, дежурство как дежурство. Ничто не предвещало. А вот, поди ж ты! Случилось! Грянуло!
- Запомни, как только помылся, ты должен чувствовать любой микроб на своих руках, - разжевывал Былинкин, когда они шли по коридору в операционный блок. - Руки должны быть вверху и ничего не касаться. Они как бы тебе уже не принадлежат. Кран закрываешь локтем, прическу поправляешь силой мысли, а если что-то где-то вдруг зачесалось – терпи. Как помылся – ты в вакууме, в другом измерении! Кстати, от вида крови в обморок не падаешь?
- Н-не должен, вообще-то, - ответил Герман, едва поспевая за дежурным хирургом.
– Уже хороший знак! Постарайся не упасть.
Когда медсестра Алена завязывала сзади Герману операционный халат, Былинкин, чтобы снять напряжение, поинтересовался:
- Ну, как, Ален? По-моему, слегка худощав для нашего брата.
- Ничего, откормим! – хохотнула медсестра.
- Смотри, осторожней, парень пока наших правил не знает. Может неправильно понять.
- Да я осторожно, хотя… Что вы имеете в виду, Николай Борисыч?
- Ты все поняла, - расхохотался Былинкин. – Вижу по глазам. Ладно, проехали.
Войдя в операционную, Герман встретился глазами с больным, в левой локтевой ямке которого была капельница, а на правом предплечье – манжета для измерения давления. Седой бровастый мужчина лет пятидесяти взглянул недружелюбно.
- Я не хочу, чтобы меня оперировал студент! – категорично прозвучало в операционной. – Уберите его, пожалуйста, иначе я жаловаться буду. Я настаиваю. Чем я хуже других? Почему именно на мне учат студентов?
«Вот они, ягодки, - подумал Герман, чувствуя, как начинает гореть лицо, - самые первые, пока незрелые.» Он чуть не закрыл его руками, но вовремя вспомнил, что они стерильны.
- Милейший, вы совершаете одну ошибку за другой, - спокойно, словно читая ребенку на ночь сказку, начал выдавать один аргумент за другим Былинкин. – Во-первых, мы не на базаре, и хирурги – не помидоры или арбузы, чтобы их выбирать. Во-вторых, зачем портить настроение тому, кто будет вас оперировать. А если он забудет у вас в животе, пардон, салфетку? Или обидится и уйдет. Вы думаете, в одиночестве я вас лучше прооперирую? И в-третьих, напрягаться и спорить в вашем положении категорически запрещено. Может порваться отросток, а перитонит, то есть, воспаление брюшины, – уже совсем другая история, вы же понимаете. Думаю, вам следует извиниться за свою фразу и замолчать до конца операции.
Когда смазывали йодонатом операционное поле, хирург продолжил наставлять молодого коллегу:
- Аппендектомия[2] – вообще-то одна из самых сложных операций. И врут те, кто считает ее легкой. Никогда не знаешь, какие сюрпризы она тебе преподнесет. Усвой как аксиому: к любой операции надо относиться серьезно. Ты вмешиваешься в то, что создано природой.
- Как же она так создавала, - решил возразить Герман, тем более, что эта тема его волновала давно, - если аппендикс воспаляется в самый неподходящий момент. Причем, сам по себе.
- Об этом тебе расскажут на соответствующей лекции, здесь мы дискутировать не будем. Лучше перейдем к следующему этапу. Он называется «узлы». Ты, конечно, знаешь, какие они бывают, какой шовный материал используется, легко отличаешь кетгут от шелка. Но дело в том, что шить и вязать в ране – совсем не то, что на практическом занятии.
Герман слушал, словно во сне, слова как бы проходили мимо, не задерживаясь в памяти. В голове стучало: он на операции, он оперирует, режет! Как раз в этот момент в руке Былинкина блеснул скальпель.
К тому времени Сухановский присутствовал на многих операциях. Видел, как ювелирно хирурги вяжут узлы. Некоторые даже умудряются это делать одной рукой. У них получалось легко, красиво. Гениальная ловкость рук!
- Узлы ты должен вязать автоматически, так же, как вставляешь ключ в замочную скважину, приходя домой, - продолжал доктор, прошивая и перевязывая кровоточащие сосуды. - Например, разговаривая в это время со мной о заморозках на почве.
Дома Герман тренировался. В основном – сшивая, завязывая и распарывая полы своего старого пальто, предназначенного на выброс. Вроде, получалось. Зачем мучился? Все – зря!
Когда на тебе перчатки, которые слипаются от крови, когда воздуха не хватает, и ты волнуешься, как на первом свидании, когда нитки словно сговорились ускользать из твоих пальцев, это совсем, совсем, совсем другое! К тому же руки тебе не подчиняются, они становятся чужими, ты напрочь забываешь, как он вяжется, этот чертов узел. И вообще, ты прилетел с Марса и каким-то странным образом оказался в операционной. Что ты здесь делаешь, чудик?
- Не волнуйся, возьми крючки, - подмигнул Былинкин, лоб которого был абсолютно сухим. Это – несмотря на то, что всю операцию «от» и «до» проводил он. С Германа к тому времени сошло семь потов.
«Как хорошо, что Людочки нет рядом, - промелькнуло в мозгу, когда Герман не смог завязать очередной узел, - что она не видит этого моего позора! Как хорошо!»
Как выводили воспаленный отросток в рану, как брали его на зажимы, а потом удаляли – ничего не запомнилось. В памяти лишь осталось, как он булькнул в банку с физраствором.
- Ну что, с боевым крещением тебя! Очень помог, очень! – в ординаторской Былинкин пожал Герману руку. – Ничего, первый блин, он всегда комом. Думаешь, у меня лучше было? Да нисколько!
- Мне кажется, я больше мешал, чем помогал. Все узлы ваши, моего ни одного.
- Мешал ты, прежде всего, себе. Зато теперь знаешь, каково это. Советую почаще мыться и становиться к столу. Только так чему-то научишься. Не бойся неудачи, они случаются у всех. У тебя все получится!
Когда на следующий день утром Герман вошел в аудиторию на лекцию по диалектическому материализму, ему захотелось крикнуть во весь голос: «Ха, сидите тут, ерундой маетесь. Вот я вчера оперировал впервые в жизни! Слышите, вы?! Пусть не получилось так, как хотелось. Но я занимался делом, а здесь что? Тьфу!»
Но слова, идущие от сердца, так и остались внутри. Венька, услышав про первую в жизни операцию друга, скривил гримасу и дежурно бросил:
- Поздравляю.
Доцент Пиридониди поднялся на кафедру, спокойно повесил таблицы, раскрыл, как ни в чем не бывало, журнал. Все затихли в ожидании начала лекции.
Все, как всегда. Окружающий мир продолжал жить обычной жизнью, суетиться, доказывать, ставить оценки. Никому не было никакого дела до того, что клокотало в душе студента Сухановского.
- Что-то вас мало сегодня! – выдохнул доцент, окидывая взглядом аудиторию. – Давайте проверим выборочно, скажем, двести первую группу.
Герман сгруппировался, как в боксе: это была их группа. На лекции присутствовала едва ли половина, значит, предстоял кукольный спектакль.
- Реквизит где? Где реквизит? – зашептали вокруг. – Передавай кошелку в темпе! Пирамидон уже пенсне напялил!
Стандартное проверялово: лектор произносит фамилию, студент встает. Лектор ставит в журнале плюс. Если студент не встает, напротив его фамилии ставится минус. Минусовики, как их ласково называли, обязаны были потом лично в кабинете доцента «отрабатывать» тему лекции, показывая собственноручно написанный конспект и отвечая на многочисленные вопросы.
- Герыч, держим оборону, - прошептал Ракитин, шурша кошелкой с реквизитом. - Гримируйся. Я за Ветлугу, ты за Елесю! Их точно нет, они в кино пошли на утренний сеанс, я точно знаю.
- Везет же некоторым! Что за фильм?
Вениамин почесал в затылке, наморщил лоб и выдал:
- «Москва-Кассиопея», фантастика, ты такие не любишь.
- Любишь, не любишь – я все равно бы уснул на нем.
- Алямкин! – начал чтение доцент, близоруко осматривая зал.
Порядок фамилий в списке всем был известен назубок, кто за кем шел – список не менялся фактически на протяжении первых пяти курсов. Поэтому распределить роли в спектакле студенты-актеры успевали без труда.
- Здесь, - чуть привстал Немченко, натянув колпак почти до самых бровей. В полный рост вставать было нельзя, так как настоящий Алямкин едва ли дотягивал Артему до подмышек.
- Ветлугин! – продолжал невозмутимо перечислять Пиридониди.
Ракитин к этому времени успел нацепить себе под нос усы, взъерошить волосы и надеть очки.
- Присутствует! – хрипло, под Высоцкого, продекламировал Вениамин, с ленцой поднявшись и вытянув по-ветлугински вверх обе руки.
- Елесин!
- Да здеся я, здеся! – копируя манеру однокурсника, резво вскочил Герман. – Только плюс поставьте, а не минус!
- Не .юродствуйте, Елесин! – грозно предупредил лектор. – Помнится, вы и в прошлый раз позволяли себе…
Девчонки прыскали в кулачки, парни откровенно гоготали, увидев, как отклеивался, к примеру, ус или как вставали сразу два, скажем, Шарафеева – мнимый и настоящий. Просто настоящий пришел на лекцию чуть с опозданием, и его одногруппники вполне справедливо сочли отсутствующим.
О близорукости Пиридониди знали все, поэтому «двойники» вскакивали смело, успев в паузу перегримироваться и перебежать с одного места на другое. Реквизит позаимствовали у студентов из института культуры, с которыми пересекались в транспорте, столовых, кафе, на дискотеках.
Герману подобный «кукольный театр» особого удовольствия не доставлял, особенно когда однокурсники вместо того, чтобы сидеть на лекции и внимательно конспектировать, развлекались в кино или «с бодуна» не могли утром проснуться. Но в «кукольной постановке» он принимал активное участие, так как знал: сегодня ты встал за кого-то, а завтра кто-то встанет за тебя.
На месте отсутствующего оказаться он мог запросто. Правда, у него были причины куда серьезней. Уже не раз и не два после дежурства возникало непреодолимое желание направиться в общагу, позавтракать от души, укрыться одеялом, - и гори она, учеба, синим пламенем.
Где гарантия, что в следующий раз он не даст слабину?!
Увы, как ни противно было, но «играть в куклы» он продолжал.
Разумеется, не все везде проходило гладко, близорукостью страдали далеко не все лекторы, но опыт приобретался быстро, и второй раз на старые грабли студенты уже не наступали.
[1] Флегмонозная стадия развития воспаления червеобразного отростка
[2] Удаление аппендикса