Гришка Слямзин был бабник и вор. Да непросто вор, а конокрад. Хуже уж ничего и быть не могло в глазах почтенной пермской публики, но было. Гришка был красавец и цыган. Репутация – хуже некуда.
И поэтому каждая девица на выданье мечтала оказаться у него в объятьях. И пойти с ним под венец. Дальше этого обычно девица ничего путнего придумать не могла.
Могла представить выход из церкви (благо, что цыгане какие ни на есть, а христиане), под колокольный звон, ужас в глазах мамаши и дикую судорожную зависть всех пермских девиц и молодух. Это заставляло биться сердце мечтательницы так громко, что маменька начинала давать успокоительные капли и зазывать в гости дохтура.
Что уж скрывать, и маменьки, многие маменьки в грешных отрывистых снах на полнолуние тоже видывали себя не раз в объятиях Гришки. Просыпались, мелко крестились и просили изгнать нечистого из снов, но потом закрывали глаза и сладко-сладко переживали вновь объятия и прикосновения к сахарным устам Гришки. Красота его была непереносима для женских глаз и сердец.
Гришка об этом знал и беззастенчиво пользовался. Перепортил он тьму пермских девиц на выданье. Они рыдали на родительской жёсткой груди, но не сожалели ни капли. Вспоминали, как щекотали во всяких стыдных местах его пушистые смоляные усы, как тискали, мяли и заставляли стонать и корчиться от невыносимого наслаждения его длинные барские пальцы. Как кусали и покусывали его жемчужные зубы, оставляя синяки на белых девичьих телах. Ах, всё бы отдали порченые девицы за тот грех, который они испытали с Гришкой. Всё! А потом, хоть в монастырь, выплакивать горе, что никогда не познать на земле более такого райского наслаждения.
Жил Гришка на окраине Перми, уже давно отбившись от табора. Домик был плохонький. Но его это мало волновало. Выбравшись от очередной девицы, чудом выскользнув на рассвете из приоткрытого окошечка в палисадник, Гришка ужом просачивался на улицу и был таков. По пути, уж и не думая более о разбитом навеки девичьем сердце и смятой лебяжьей подушке в девичьей спальне, он придумывал на бегу, чем бы поживиться сегодня.
Конокрадского века для Гришки оставалось всего ничего, это он понял ещё в 1909 году, когда стоял на пристани и смотрел, как разгружают прибывший с Нижегородской ярмарки автомобиль для госпожи Любимовой. Чудо-машина сверкала на солнце и ждала пассажиров. Вокруг толпился любопытный народ, извозчики горланили, зазывая прокатиться.
С грохотом и адским дымом автомобиль тронулся, распугав всю почтенную публику. Переполоху с первым автомобилем было много, он сразу же угодил в первую же автомобильную аварию в городе, на Сибирской, протаранив шлагбаум, который от испуга не успел поднять хромой солдат, но обошлось без жертв. Общество негодовало, «Пермские ведомости» описывали ужасы и волновались за смельчаков отважившихся кататься на «чёртовых колымагах». Но вскоре в город доставили ещё несколько машин, и Гришка, наблюдая всё это, думал, что грядут перемены и с конокрадством надо заканчивать.
Всё никак не придумывалось, чем бы себя занять в золотой век автомобилей, который вот-вот наступит в Перми. Гришка тосковал в своём домике и смотрел на соседский поповский дом. Дом был добротный, большой, с громадным яблоневым садом, в котором наливались медовым соком райские яблочки. Сколько уж раз Гришка обчищал поповский сад, унося самые сладкие яблоки. Накидывал в подол рубахи, зыркал на дебелую попадью, доводя её до обморока и перемахивал через забор, унося добычу. Вслед ему неслись проклятия попа совсем не божескими словами. Гришка садился на завалинку, щурился на солнце и хрустел яблоками, брызгая соком.
Вот и в этот раз чтобы встряхнуться от грустных дум о делах своих грешных Гришка легко перемахнул через поповский забор и остановился у яблони. Нагнул ветку и ободрал самые сочные и спелые. Хрустнул одним и прислушался. Поп нудил в темноте дома, а с крыльца слышался незнакомый девичий голос:
- Ну так, мы с маменькой на вас рассчитываем, матушка! Приходите, на наш праздник!
Попадья так же нудно, как и поп ответила:
- Уж не знаю, как же это праздник в честь больных?
- Матушка, - хрустальным колокольчиком звенела барышня, - для сбора средств на лечение туберкулёзных больных, городской совет решил провести праздник «Белый цветок», а купцы и мой папенька поддержали. Будем собирать пожертвования и установим кружки для сборов. Приходите.
- Да, матушка, - поддержала глубоким контральто девушку более взрослая дама, - надеемся на поддержку церкви в этом богоугодном деле, в помощи страждущим.
Попадья что-то ещё нудно ответила, но Гришка уже не слышал. Сбор пожертвований! Экие деньжищи, наверное! Он бросил всю свою добычу с поповского сада, тут же у яблони, перемахнул забор и вышел на улицу. Пройтись. Посмотреть, что за купеческие парламентеры пожаловали к попу-зануде.
Дамы, выйдя из поповского дома, долго прощались и уверяли, что праздник самый наиблагопристойный, никаких вольностей и глупостей, все ж добились обещания от попадьи о присутствии. Сели в лёгкую коляску, запряжённую дивным скакуном. Гришка смахнул злую слезу с уголка глаза, как такое благородное и дивное животное можно было впихнуть в хомут и заставить тащить на себе коляску?
Конь почувствовал Гришку, закосил глазом, захрипел, запрядал ушами, нервно перебирая точёными ногами. Масть была под стать цыгану редкая, вороная с синеватым отливом. Бестолковый кучер щёлкнул по атласной спине жеребца кнутом, словно душу прожёг Гришке. Где-то на краю сознания хрустальным колокольчиком звенела барышня:
- Ах, маменька, как чудесно…
Гришка, конечно, мазнул взглядом барышню, пока она в коляску садилась. Щиколотка тонкая, как у скакуна хорошего. Посадка головы правильная, гордая, как у жеребёнка породистого. Немного нервно-резковаты движения, но это не портило барышню, Гришка понимал, что не объезжена, не вошла ещё в силу дамочка. А уж если ей достанется хороший наездник, тьфу, муж, то получиться, получиться из неё…
Гришку бросило в жар, все перепуталось в буйной голове и скакун и дамочка с тонкими щиколотками. Обнесло голову, Гришка не устоял на ногах, чтобы не упасть схватился за забор, не замечая, как впиваются в руку злые, мелкие занозы.
Вот такие занозы поселились в душе у Гришки с того самого дня. Жеребец. Жеребец и барышня. Правда, Гришка пытался себя обманывать, что барышня его не интересует совсем, а только жеребец, но врал, врал он самому себе и понимал это.
Перед праздником выяснил, что коляска сия принадлежит купцу Белову. И в коляске к попадье приезжала жена Белова и дочь. Это Гришка подслушал лёжа под окнами поповской спальни, где попадья нудным голосом советовалась перед сном с благопристойным своим супругом о празднике «Белого цветка». Гришка поначалу сомневался, стоит ли слушать под окнами спальни, вдруг услышишь, отчего испуг в членах и противность ко греховному образуется? Страдал Гришка богатым воображением, поэтому и опасался.
Но супруги понудили про праздник, попадья осудила слишком напоказ выставленное богатство купца Белова, слишком нарядные туалеты жены и тем паче дочери, на этом и успокоились. Поп зевал, слушая попадью, крестил рот, бормоча «простигосподи» и вскорости захрапел.
Гришка выдохнул и тихой сапой слинял из поповского сада. По девицам не пошел, закручинился. Хотелось жеребца. Хотелось нагло увести у Белова средь бела дня! И на этом распрощаться с конокрадством. Что дальше с жеребцом делать Гришка не знал. Продать бы рука не поднялась, а себе оставить – поймают и на каторгу.
А барышня занозой была ещё большей. Портить её Гришка не хотел, а зачем тогда она ему нужна не понимал. Но нужна, и всё тут. Му́ка мученическая, а не жизнь стала у Гришки.
Чтобы отвлечься от всех душевных заноз Гришка разрабатывал план, как красиво увести жеребца. Чтобы совсем отвлечься от заноз, он усложнил себе задачу – как увести жеребца прямо с праздника «Белый цветок» и из коляски. Почему коляска и жеребец станут вдруг участвовать в празднике, Гришка не знал, но чувствовал.
Дело предстояло серьёзное, и Гришка тряхнул мошной. Купил наимоднейший костюм в полосочку, штиблеты и канотье. Чтобы вид иметь достойный и буржуазный. Наменял мелочи на пожертвования. С утра наряжался щеголем и шел гулять по городу. Слушать. Город гудел перед праздником. Дамы срочно шили туалеты, непременно белые с вышитыми ромашками, выбирали шляпы, обсуждали, какой размах примет гулянье и будет ли духовой оркестр.
Планировалось шествие колонны горожан с плакатами, продажа белых цветов для сбора пожертвований и катание на лодках. И танцы в городском саду. Иногда, среди публики случалось Гришке слышать хрустальный голос барышни – душевной занозы, но он отворачивался, что б ни видеть, ни слышать и ни чувствовать непонятного в груди. Как не увёртывался Гришка от барышни, я всё ж столкнулся с ней, и даже за локоток придержал, когда она споткнулась на булыжной мостовой. Ожгла сердце глазищами, чирикнула «благодарю вас» и пропала в толпе, а Гришка остался стоять истукан истуканом ощущая боль в груди и жжение в ладони, где только что покоился острый локоток.
26 августа 1912 года произошло торжественное открытие Пермского отдела Всероссийской лиги борьбы с туберкулёзом. По Сибирской двинулась колонна нарядных граждан города Перми. Дамы в белых туалетах и необыкновенной красоты шляпах несли корзинки с белыми цветами, улыбались и предлагали всем желающим внести свою лепту в фонд помощи слабогрудых и расположенных к туберкулёзу.
Мужчины с белым цветком в петлице несли плакаты с текстами: «Не ешьте и не пейте из общей посуды», «При чихании закрывайте рот», «Не целуйте детей в губы», «Мойте руки перед едой», «Не пейте холодной воды в жару или потные», «Устраивайте свои жилища светлые с форточками» и «Здоровые и больные не плюйте на пол».
Солнце светило и на небе не облачка, словно и погода способствовала наиблагопристойнейшему из праздников. Духовой оркестр шёл за колонной с транспарантами, наполняя город невыносимым блеском начищенных труб и музыкой. За духовым оркестром в нарядных, украшенных белыми цветами колясках ехали сочувствующие.
Гришка стоял под липой, нервно отрывая листок за листком и ждал коляску Белова. Он сначала даже и не узнал. Жеребец был украшен белыми цветами – вплетены в гриву, хвост. Вся упряжь тоже в цветах. Гришка поморщился.
Коляска просто представляла собой большой букет. В сердцевине которого и сидела барышня. Как райская птичка. Она посмотрела на Гришку, узнала и улыбнулась.
У Гришки мгновенно вспотели ладони, и он первый раз почувствовал волнение перед тем, как увести коня. Раньше это было весело и просто. Он подходил к коню, и начинал шептать, ещё издали. Неважно что, нужна была лишь правильная интонация. Конь косил на него, прядал ушами, а потом замирал и доверчиво совался мордой в ладонь Гришки. В этот момент Гришка брал коня, за повод, недоуздок, а то и просто за гриву и уводил. Потом вскакивал и конь покорялся с радостью такому седоку.
Барышня, не переставая улыбаться, протянула Гришке корзинку для пожертвований. Он, как заворожённый шагнул на мостовую и подошёл к коляске. Барышня держала изящную корзинку с надписью «на борьбу с чахоткой». Она улыбнулась Гришке так, что у него закружилась голова и протянула ему белую розу:
- Ромашек не было, и я решила, что белая роза сможет её заменить!
Гришка вытащил самую крупную купюру, какая у него была, положил в корзинку и хрипло сказал:
- Сможет, только если вы позволите поцеловать вашу руку, - от волнения у него по щекам пошли красные пятна.
Барышня смутилась и протянула руку для поцелуя.
Только Гришка притронулся губами к кружевной перчатке, почувствовав сквозь переплетения нитей нежную кожу и вдохнул нежный девичий аромат, как где-то рядом взорвалась шутиха, одна вторая, третья… рано, ах как рано, начали взрывать шутихи его помощники.
Жеребец дёрнулся и встал на дыбы. Кучер натянул вожжи, но жеребец не поддался, захрипел. Дамы заметались и послышались визги. Гришка выпустил руку барышни, подскочил к жеребцу, на ходу шепча свои цыганские заговоры. В руке коротко блеснуло лезвие ножа. Через мгновение Гришка держал жеребца за повод, а обрезанные постромки валялись на булыжной мостовой. Кучер понял, что лошадь увели, прямо у него из-под носа, страшно заматерился, дёрнул снова за вожжи, и упал в коляску не удержавшись. Вожжи тоже были обрезаны.
Жеребец быстро успокоился, ткнулся мордой Гришке в шею, фыркнул. Гришка двигался словно во сне, надо было бежать – он медлил, и не мог оторвать взгляда от барышни. Уже рядом свистели жандармы, бежали, расталкивая нарядную публику, а Гришка всё чего-то ждал.
- Розу, вы забыли розу! – крикнула барышня и кинула цветок Гришке.
Он поймал, зажал в зубы, бесовски сверкнул очами, и понял, что он украл не только коня, но и сердце…
***
Неделю Гришка просидел рядом с жеребцом, ожидая каждую минуту, что придут жандармы. Белая роза увяла, но выброшена не была. На прогулку размяться Гришка выводил жеребца ночами, в самую темень, а днём прятал в своей развалюшке. Стал дёрганный.
По уму, так надо было продать коня и бежать из города. За такого ромалы отвалили б, не скупясь, для своего барона на подарок. Но Гришка медлили и ждал. Непонятно чего ждал.
Гневно смотрел на увядшую розу, и выговаривал ей. Зачем? Зачем цыгану такая женщина? Что она сможет жить в кибитке? И в поле рожать? Роза молчала, и постепенно становилась жёлтой, пергаментной высыхая без воды и осыпаясь от гневных слов Гришки.
Через неделю Гришка надел костюм в полосочку, взял жеребца под уздцы и пошёл через весь город к дому купца Белова. Дом, не дом, а целый квартал в центре Перми, мрачной каменной громадиной смотрел на Гришку. Понятно, ждать любезного приёма не приходилось после содеянного. Сердце сжималось в нехорошем предчувствии. Гришка тряхнул смоляным чубом, перекрестился. Стал весёлый и злой. Да хоть на каторгу, лишь бы птичку райскую увидеть, да к ручке приложиться.
Вошел во двор, встал подбоченясь. Со всех сторон сбежались люди, но подходить боялись – чувствовали, что на любое злодейство окаянный способен.
Выбежала на крыльцо райская птичка, заплаканная. За ней маменька. Следом вышел Белов, грузный по медвежьему обманчиво неповоротливый мужчина.
- Нахал! – удовлетворённо крякнул Белов, гладя на вора. – Коня примите у господина, - велел кому-то в толпу. – Пошли, поговорим, - мотнул головой в сторону дома Белов.
Говорили долго. За дверью Гришка слышал, как вздыхала маменька и всхлипывала райская птичка. Только в разговоре с Беловым Гришка узнал, что райская птичка с хрустальным голоском – Оленька.
Оленька, имя разноцветной ласковой галечкой перекатывалось во рту. Оленька… пахла молоком и детской макушкой… Оленька…
На все условия согласился Гришка. Фамилию берёт Белов. Оставляет все свои прошлые занятия. Работать начинает у тестя в самой мелкой лавке на самой мелкой должности. Всё, нет больше цыгана Гришки Слямзина. Есть Григорий Петрович Белов.
К 1917 году Гришка дослужился до помощника тестя. Подарила ему Оленька троих деток, двух мальчиков, как две капли похожих на отца и младшую – Сонечку, копию матери.
К жеребцу Гришка не подпускал никого. Сам чистил, сам кормил. Холил и лелеял жеребца, последнюю кражу Гришки Слямзина.
***
К 1930 году конь стал старый, почти 20 лет. И Гришка перестал за него бояться. Даже жадной красной власти нет дела до старого больного коня. Гришка пускал его под поповские яблони, похрумкать яблоками, садился рядом и вспоминал. Чётко, как на счётах считал потери и убытки своей жизни.
Сына одного не сберёг, помер мальчонка от тифа…
Двое детишек остались, слава богу.
Оленька, его райская птичка, жива здорова.
Купца Белова с женой расстреляли и экспроприировали всё награбленное у народа добро. Не верил Белов, что красные пришли навсегда. А зря…
Гришка с семьёй ютятся в его старой хибаре, рядом с попом, значит, опять живут. Только теперь в мире. То поп у него в подполье отсиживался, то Гришка с конём прятался. Пережили все ужасы… И власть вроде не такая кровожадная стала, даст Бог поживёт ещё Гришка, на внуков порадуется с Оленькой.
***
Зря Гришка расслабился. Оказалось, есть дело красной власти и до старого коня. Загремел Гришка вместе с конём на строительство Камской ГЭС. Красиво писали в газетах, мол, для народа все. А то, что народ этот самый под ружьём на рытье котлована загнали – не писали.
Лошадей, у кого были, реквизировали на нужды государства. А человек, он не лошадь, его просто при лошади на каторгу отправили. Хотя за своим конём Гришка бы не задумываясь пошёл хоть куда . Даже представить не мог Гришка, как его «голубу» чужой человек кормить, чистить и в телегу запрягать будет. Обещали забрать на работу, на три месяца, а потом вроде как – отпустят. Других на благо народа работать пошлют.
В реальности дело обстояло хуже некуда. В конце ноября высадили работников или каторжан, в чистом поле. Из инструмента выдали, реквизированные же у них лопаты и ломы. Сами себе землянки рыли. Для лошадей ничего предусмотрено не было. Лошади по ночам сбивались в кучу, грелись. Гришка на такое смотреть не мог. Ночами не спал, воровал горбыль, ветки, всё, из чего можно было построить для своего коня укрытие. Крестьяне, согнанные из соседних деревень, подтянулись, и соорудили кормилицам общими усилиями загон – доски, ветки – обмазали глиной. На морозце схватилось. Сооружение хоть и странное, но от ветра спасало.
Гришка если б мог, коня своего в землянку к себе забрал, там хоть подобие печки было. У «голубы» его с возрастом суставы болеть стали.
Через неделю приехало начальство. Кольев понавбивали и скомандовали рыть котлован. Лопатами и ломами – замёрзшую землю. У кого есть лошади – землю эту вывозить. За невыполнение нормы – расстрел. За падеж лошадей – расстрел. И разговоров, о том, что через три месяца отпустят, уже не велось. Работать до победного. Лозунги на красных тряпках привезли и развесили, а вот сена лошадям не предусмотрели на корм. Чем хочешь – тем и корми. Да и самим рабочим еды почти не было. Жидкая баланда на ужин, хорошо, что горячая.
Гришка ночами опять спать перестал – собирал по травиночке сено для коня. Воровал, где можно, в соседних деревнях, у лошадей начальства – чтобы «голубу» свою сохранить.
Через месяц расстреляли первых двух мужиков – пали лошадёнки от голода и работы.
Весь мир Гришкин вместился в его коня. Переживание за Оленьку, за детей, за то, как «голубу» прокормить и жизнь сохранить, чтобы вернуться к своим.
Ближе к весне, совсем захворал конь. Суставы, как Гришка ни старался, подводили. Телегу, несмотря на состояние коня, грузили смёрзшимися комьями земли, но норме. Никаких послаблений и поблажек. Гришка, только отъезжал за поворот, незаметно начинал скидывать небольшие комья земли, и телегу сзади подпихивать, чтобы облегчить коню тяжесть неподъёмную.
Конь совсем отощал, шёл, закрыв глаза, словно понимая, что оттого, что он пройдёт ещё шаг, два зависит жизнь хозяина. Днём, на солнце дорога стала киснуть, глина превращаться в скользкое мыло. В горку конь тянул, напрягая все жилы оскальзываясь. Гришка тоже рвал жилы - пихал проклятую телегу в горку, скользил в лаптях, падал в рыжую грязь.
Взобравшись, наконец, на горку, конь постоял и тихо опустился на колени. Гришка бросился к нему, обрезая по пути ненавистные ремни, что мучили его «голубу».
- Нет, нет, миленький, ты держись, сегодня же ночью сбежим из этого ада…
Конь долго смотрел на Гришку прощаясь. Гришка не верил. Не хотел верить, что вот так умирает его верный друг, в грязи, надорвавшийся, измученный и голодный. Тихо умирает у него на руках.
- Уморил скотину! – рядом остановился на лоснящемся откормленном жеребце начальник стройки. – Отойди, пристрелю, что не мучилась.
- Уйди, начальник! От греха подальше уйди, - взбеленился Гришка. – Все вы, сволочи жадные! Сытые! Кони сытые! А мы дохнём! Сволочи! – он рванулся к начальнику с ножом. – Убью!
Начальник дёрнулся, выхватил наган и всадил пулю в Гришкиного коня. Неудачно. Пробил ему лёгкое. Конь захрипел, выпуская розовую пену. Гришка в бешенстве всадил нож в ногу обтянутую зелёным галифе, раз, другой. Конь начальника поднялся на дыбы, скинул седока.
- Гадина! – начальник выпустил все оставшиеся пули в Гришку.
Оленька – райская птичка…
***
Котлован для Камской ГЭС рыли почти до само́й войны. Внезапно обнаружилось, что возведение ГЭС очень рискованно. В основании обнаружились породы гипса, легко разъедаемые водой. Строительство заморозили. Первый электрический ток удалось получить лишь в сентябре 1954 года, а в 1964 году строительство было полностью закончено.
Из Гришкиных детей уцелела одна дочь. Сын погиб в первые же дни войны, записавшись добровольцем. Оленька умерла в 1943 году у станка, отработав смену в восемнадцать часов. Она так и не поверила, что её Гриша не вернётся.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️ Еще рассказы автора:
В 1964 году деревяшки, где жил Гришка снесли, а в 1967 году сдали пять новеньких хрущёвок. Хрущёвка № 17 заселилась в декабре. Новосёлы встречали 1968 год прямо на лестничных площадках, ходили друг к другу в гости, чокались кружками, фужерами и бокалами с шампанским, загадывая и предвкушая новую жизнь в светлых квартирах.
Поповский дом стоял долго. Сорванцы из соседних хрущёвок воровали из поповского сада райские яблочки. А к Олимпиаде-80 и поповский дом снесли.