Пребывание в родной деревне навеяло на меня одно полузабытое воспоминание с далёкого детства: когда мне было восемь лет я по доброте своей детской и по простоте своей душевной выпустила из клеток на волю всех кроликов, за которыми бабушка тщательно ухаживала и кормила на убой. Тогда я была твёрдо уверена — моему великодушному поступку нет цены...
Начну с того, что я всегда была слишком сердобольным ребёнком. Мне было жалко всех, кого природа и судьба хоть немного чём-то обделили; не стану скрывать, моё невинное сердце сострадало даже червячкам, которых мы с отцом и братьями использовали в качестве наживки. Потом я жалела рыбу, которую мы ловили на этих самых червячков... Как сейчас помню свои мысли десять лет назад, когда отец вытащил на берег первого серебристого карасика. Я плакала от мыслей, что эта маленькая рыбка теперь у нас, но где-то там глубоко в воде её ждут родители, возможно, ищут, думают, что их ребёнок потерялся.
Я заливалась горькими слезами, когда бабушка хладнокровно потрошила курицу на бульон, я отдавала честь мухам, запутавшимся в паутине коварных пауков, устраивала похороны хрущам и другим насекомым. Я вылавливала лягушек, так как считала, что в речной воде им слишком холодно, одиноко и неприятно, и делала им аквариумы из трехлитровых банок. Я украшала банки камушками, водорослями, цветочками, и заливала тёплой водой. А потом я водила лягушек на свидание: ну, то есть брала лягушку из одной банки и переносила ее в другую, к другой лягушке. Чаще всего я делала так, когда бабушке могла понадобиться банка, и когда она косилась на меня с подозрением, ведь несколько банок не могли ни с того ни с сего исчезнуть просто так.
Это самая маленькая часть моих душевных порывов, которую я в состоянии описать, потому я вернусь к кроликам.
Это был прекрасный июньский, июльский или августовский день — неважно. Важно, что это был чудесный тёплый день, соответственно, это были летние каникулы, на которых меня часто отправляли к бабушке в глухую деревушку.
Я всегда знала, какая живность водится у бабушки. Это были две серые козочки, молоко которых я обожала пить по утрам, десяток кур, один красно-серый петушок, утки, несколько гусей и, пожалуй, всё. Каким было моё удивление, когда в первый день приезда бабушка поманила меня пальцем и, хитро прищурив глаза, сказала: "Пошли. Кое-что покажу."
Под этим кое-что она имела в виду огромных и пушистых кроликов. Тогда я впервые увидела этих животных, и на их огромные уши я, конечно же, смотрела с открытым ртом. Бабушка куда-то ушла, строго наказав, чтобы я не вздумала их трогать, иначе укусят.
Я подошла к ним ближе и... всё. Я всё поняла, увидев их выпученные и испуганные глаза. Им не нравится сидеть в клетках. Они не хотят. Они хотят бегать по траве, резвиться, пастись самостоятельно, но никак не сидеть взаперти. Свободу! Вольную жизнь! Вольную волюшку! Вот о чем кричали их наполненные чрезвычайной тоской глаза. И я дала им свободу... Они ускакали кто-куда очень-очень быстро. Самый упитанный кролик с густым белоснежным мехом вдруг остановился и украдкой посмотрел на меня, а затем на свою открытую клетку. В тот миг мне показалось, что лёгким подрагиванием ушей он меня благодарит...
Сейчас мне двадцать, но я до сих пор очень ярко помню это событие двенадцатилетней давности.
На деревню опустился тихий и тёплый вечер, и я, дописывая этот текст, опять стою возле клеток с кроликами. Клетки совсем другие, куда просторнее и удобнее. У кроликов есть всё, что им нужно, каждый день им приносят свежее сено и траву, меняют воду, подсыпают овёс. Я снова смотрю на них, на этих больших ушастых зверьков, и понимаю, что моё сердце больше не чувствует жалости. Или я всего лишь хочу убедить себя в этом? То-то и оно.