Всем, родившимся в СССР, кому сейчас хотя бы под сорок, знакомы эти строчки из стихотворения Степана Щипачёва «Пионерский галстук»: «Как повяжешь галстук, / Береги его: / Он ведь с красным знаменем / Цвета одного». «Пионерский галстук» так и остался главным щипачёвским «хитом». Да еще, может быть, эти два стиха, когда-то претендовавшие на «крылатость»: «Любовь ‒ не вздохи на скамейке / И не прогулки при луне». В остальном он один из многих некогда популярных и признанных, а ныне совершенно забытых советских поэтов. Правда, есть одно место на Земле, где Щипачёва по-прежнему помнят и чтут – это его родная деревня Щипачи в Богдановичском районе Свердловской области. Там продолжает существовать основанный в 80-е годы музей поэта.
В целом судьба Щипачёва полностью типична для тех его ровесников, которые, как и он, принадлежали к интеллигентам в первом поколении – новой советской интеллигенции, главным бенефициарам Октябрьской революции, которых именно революция вынесла из самых низов в ряды советской культурной элиты. Щипачёв к ней, конечно, относился. Ведь после войны он стал дважды лауреатом Сталинской премии, а это было пропуском на высшие этажи советской культурной иерархии.
Как поэт Щипачёв, естественно, отдал дань традиционной для официозной поэзии тематике – прославлению коммунистического строительства, его вождей и «капитанов», а также простых «винтиков», пресловутых «людей труда». Однако одический строй поэзии соцреализма никогда не был для него вполне органичным. В его поэтической натуре все же преобладал сугубо лирический элемент, как в стихотворении «Соловей», посвященном замечательной поэтессе Марии Петровых (ей посвящал стихи сам Осип Мандельштам): «Где березняк, рябой и редкий, / где тает дымка лозняка, / он, серенький, сидит на ветке / и держит в клюве червяка. // Но это он, простой, невзрачный, / озябший ночью от росы, / заворожит поселок дачный / у пригородной полосы».
Или вот еще одно, короткое, но претендующее на «программность», стихотворение «Голос» (1962). (Кстати, не случайно Щипачёв недолюбливал «эстрадную» поэзию «шестидесятников»).
Порой мне кажется:
тихи
в наш громкий век
мои стихи.
Но были б громче —
вдвое, втрое —
перекричишь ли
грохот строек?
Пускай иным не угодишь,
во мне уверенность все та же:
кричать не надо.
Если даже
ты с целым миром говоришь.