Решил опубликовать еще один небольшой отрывок из моего романа "Дурдом", недавно вышедшего в издательстве "Т8руграм" (ранее, в 2011 г , он выходил в издательстве ЭКСМО несколько в иной редакции и с другим названием: «Не бойся, я рядом»).
В отрывке главный герой, Олег Парамонов, редактор научно-популярного журнала, выполняет поручение лечащего врача-психиатра: описывает конкретные симптомы своего заболевания, тревожно-депрессивного расстройства.
Расстройство это однажды уже довело его до попытки суицида (к счастью, "Сайга", короткоствольное ружье, тогда дало осечку, что и спасло жизнь Олегу). А в новом отрывке плохое настроение, тревога и непонимание, зачем он живет, снова понемногу заполняют его сознание.
Роман, конечно же, литературное, не документальное, произведение, но практически все в нем основано на реальных событиях. Олег в итоге нашел свое счастье, и это тоже не художественный вымысел. Однако путь к хорошей, нормальной жизни был непростым и долгим...
«Время оставалось, и чтобы не ехать в опостылевшую пустую квартиру, Олег занялся еще одним важным делом, заказанным ему уже не Львом Игоревичем (Петровский, главред их журнала, очень тепло относившийся к главному герою – прим.авт.), а Марком Вениаминовичем (это проф. Лазман, его лечащий врач-психиатр – прим.авт.). Другими словами, Парамонов, в соответствии с просьбой хитрющего психиатра, продолжил созидать начатый с утра подробный обзор мерзких проделок своего собственного подсознания. Олег не сомневался, что таким образом профессор запрограммировал начало лечения: вербализация и визуализация проблемы всегда были первым шагом на пути ее решения.
Утром Парамонов пошел от частного к общему.
Навспоминал навскидку типичных, так сказать, моментов своего безумия.
Теперь же он собирался пойти другим путем.
Как человек, по характеру склонный к классификации и структуризации знаний — недаром его так не хотели отпускать с кафедры, после того, как он закончил вуз (разумеется, МАИ), — Олег решил начать с основных выявленных им закономерностей.
К ним он отнес следующие моменты:
— уже упомянутую критичность его логики по отношению к его же «сумасшествию» (да, логика не могла отменить сумасшествия, но — зачастую с гадкой усмешкой, мол, ну, ты и придурок! — наблюдала за ним);
— цикличность и спиралевидность развития его страхов и тревог;
— быстрый сброс напряжения после точного доказательства, (желательно выполненного не им самим), что эта тревога — ложная. И столь же легкий его, напряжения, возврат, случись факт, фактик, или даже фактишка, который можно было бы трактовать как подтверждение, пусть даже косвенное, его прежних страхов;
— постоянную замену одних страхов и тревог другими — без улучшения общего состояния: скажем, безумный страх заразиться венерическими заболеваниями с годами плавно перешел в не менее скверную канцерофобию.
Бывали и мимолетные ужасы, например, перед авиаперелетом. Кончался полет — кончался и ужас. В принципе, это похоже на норму, пусть даже и на ее пределе. Но в норме человек не переживает за перелет, который случится через два месяца. Или через полгода. А здесь — запросто;
— навязчивые сомнения даже в обычной, относительно не отвратной ситуации: пойти или не пойти на тусовку. Купить или не купить телевизор. А если купить, то какой. Десять раз проверить, выключен ли утюг и заперт ли замок. А потом, десятый раз, проверив, все равно сомневаться и переживать.
Чтобы через некоторое время — логика-то все же незримо присутствовала! — забыть эти страхи напрочь и не вспомнить о них никогда;
— ритуализация поведения: например, банально бояться черных кошек. Или, уже не банально — постоянно заставлять себя придумывать из букв какого-нибудь слова не меньше определенного, достаточного большого количества, других слов. Не придумал — плохо, очень плохо.
Придумал — никак. Тут же забыл.
То есть идет игра в одни ворота, хороших примет нет, есть только ужасные;
Демонизация происходящего: что бы ни случилось, в мельчайшей флуктуации обыденной жизни предчувствовать роковое.
Если закололо в боку — рак.
Если вечером зазвонил телефон — кто-то умер.
Если проехала пожарная машина — горит его дом.
Пока выяснил, что все в порядке, — половина нервов уже полопалась.
И даже после благополучного разъяснения ситуации — всего лишь ощущение отсрочки. Не отмены приговора, а только его отсрочки …
Парамонов размахнулся было строчить дальше, — невысказанных безумий хватило бы еще надолго, — как вдруг остановился, распечатал страницу и, не торопясь, перечитал написанное. Настроение упало.
Теперь случившаяся осечка снова не казалась ему счастливым случаем.
Купи он тогда в магазине «Охота» металлические гильзы вместо пластмассовых — и сейчас никого не нужно было бы жалеть.
… — Сам себя испугался, да?
Он вздрогнул, поднял голову.
— Ты вверх ногами тоже читаешь? Да еще почти в темноте, — Остальные сотрудники ушли, когда было совсем светло, а потому электричество никто не включал.
— Все женщины — немного кошки, — рассмеялась Будина. — А читаю я как угодно: вверх ногами, задом наперед, вывороткой — я ж худред.
Она взяла стул и села рядом с Олегом.
В комнате по-прежнему было темновато, а еще через несколько минут свет шел только от белого экрана компьютера. В метре от него все уже сливалось.
— Ну и как тебе изложенное? — после паузы, внутренне сжавшись, спросил Парамонов.
— Нормально, — пожала плечами Ольга. — Хотя, конечно, откровений мало, довольно стандартный набор.
— То есть как стандартный? — даже почему-то обиделся Олег.
Его обрадовало, что она не испугалась. Но что ж это такое, неужели его личное безумие тривиально?
— Я думаю, ты не один такой, — подтвердила его опасения Будина. — По крайней мере, я многих таких видела.
— В дурдоме? — не выдержал Парамонов.
— И там тоже, — беззаботно подтвердила барышня. — А еще я думаю, что все это лечится. Так что попытка пережить проблему в одиночку — это немножко душевное садо-мазо.
— А тебе самой-то не страшно к такому садо-мазо прислониться?
— Сейчас или на всю последующую жизнь? — лукаво спросила Будина. И, не дожидаясь уточнений, быстро ответила: — За себя — точно не страшно. Я гораздо больше боюсь сильно нормальных. Которые за украденный кусок хлеба — строго по закону — руку отрубят. Или вязаночку дров приволокут, чтоб очередного безумца сжечь. Вот таких опасаюсь лично. А здесь, если и страшно — то только за тебя.
Они оба замолчали.
… — Это ж ужас, если б тебя тогда не стало, — вдруг просто сказала она. — Кого б мне было любить?
И опять тишина в редакторской комнате.
— А с чего ты взяла, что меня любишь? — помолчав, спросил он. — Какие причины?
— А я тебя беспричинно люблю, — улыбнулась в темноте Ольга. — Вернее, есть причины, которые в этом деле мешают. А которые помогают — отсутствуют.
— А какие это мешают? — Теперь его задевало, что какие-то причины мешают его любить.
— Сам знаешь, — сказала Будина (речь здесь шла о некоем »классовом» неравенстве, напрягавшем девушку: Олег был сыном ещё советского академика, с соответствующими атрибутами, - прим. авт. )
— Ты предлагаешь мне переквалифицироваться в дровосека? — спросил Парамонов.
— Да ладно уж, — смирилась худред. — Оставайся младшим редактором и подпольным миллионером. Чего теперь…
Она не договорила: невидимые в темноте руки Олега обняли ее тело, а губы сомкнулись с ее теплыми и мягкими губами.
Далее все происходило так же быстро и сумбурно, как и в Монино. Правда, там хоть видно было, что делают. А здесь — только по наитию и на ощупь.
Однако справились.
Отдышались.
Первой снова объявилась Ольга.
— Представляешь, что Петровский бы сказал, узнай он, чем мы тут в редакции занимаемся?
— Он бы сказал «ура!» — авторитетно объявил Парамонов...