Об участии башкир и калмыков в Семилетней войне «Хроники Пруссии» уже рассказывали. Но вот прошло меньше полувека, и России вновь потребовались ее «номады юго-востока», как выражаются некоторые историки. Слишком уж неудачно складывалась кампания 1806-1807 годов против Наполеона. Поразмышляв немного, в Санкт-Петербурге решили продемонстрировать всю первобытную мощь великой империи. И 9 ноября 1806 года Александр I издал указ о формировании и отправке на театр боевых действий национальных кавалерийских подразделений.
Оренбургский военный губернатор князь Волконский получил задачу «из числа обитающего при хребте гор Уральских» командировать в действующую армию 5 тысяч башкирских всадников и свыше 500 ставропольских крещенных калмыков. Но этого столице показалось мало, и 24 января 1807 года последовал второй императорский указ: сформировать еще 10 башкирских команд численностью по 500 всадников каждая. Все они вместе с калмыками передавались в подчинение полковнику князю Уракову. В качестве сопровождающих к командам прикрепили штаб- и обер-офицеров регулярных частей Оренбургской инспекции. Не позабыли и другую природную кавалерию: 26 декабря 1806 года был снят с Оренбургской линии и отправлен на запад 1-й Тептярский конный казачий полк. Общее командование над иррегулярами 14 марта 1807 года принял генерал-лейтенант Иван Репин.
Долгий путь через всю Россию не обошелся без эксцессов. На марше не хватало фуража, средств для переправы такого большого количества всадников через многочисленные реки, да и во взаимоотношениях кочевников с оседлыми жителями губерний, через которые осуществлялось движение, были проблемы. Вот что писал обо всем этом тогдашний владимирский губернатор Иван Долгоруков:
«Желая пугать французов всем тем, что в России страшно, начальники военных департаментов рассудили выпустить против них башкир, как шавок на медведей. Пошли калмыцкие орды из всех оренбургских улусов на цесарские и прусские границы. <…> 10 тысяч башкир и вдвое больше лошадей опустошили все наши пажити и открывшиеся после снега поля. Явилось повсеместное хищение. Башкир отнимал и грабил, я получал жалобы и принужден был бросать их в камин, потому, что не было в те дни уже ни суда, ни расправы, и военные чины делали, что хотели. Сам я нередко в бурю и непогодь принужден был переправляться с толпой башкир с берега на другой и обратно, чтоб усилить действие полиции, которой они не слушались, моим присутствием и оберегать жителя городского от их наглости. Прекрасное войско! Отнимет и уйдет. Одной нагайки не боится, она самое лучшее его орудие, а от огня бежит, как чорт от ладана».
Ну, в своей критике Иван Михайлович оказался прав лишь отчасти. Хотя спору нет, противостоять в открытом бою регулярной (особенно тяжелой) кавалерии, да еще поддерживаемой пушками или линейной пехотой, башкирско-калмыцко-казацкое войско было вряд ли способно. Впрочем, оно и не предназначалось для фронтальных ударов, задачи перед степняками ставились совсем иные. Плюс к тому, по объективным причинам на войну они изрядно запоздали, прибыв в Восточную Пруссию только к началу лета 1807 года.
Первыми (после вышеупомянутых российских обывателей, конечно), на кого башкиры с калмыками произвели действительно шоковое впечатление, оказались даже не французы, а офицеры Русской армии. И причиной тому стало воистину средневековое вооружение этих иррегуляров, состоявшее большей частью из луков и стрел. Незначительное число всадников имели сабли и пики, а огнестрельным оружием – фитильными «карамультуками» на высоких сошках - вообще владели считанные счастливцы.
«…как будто для развлечения нас от неблагоприятных обстоятельств, прибыло в арьергард несколько башкирских полков, только что пришедших в армию, - писал знаменитый впоследствии Денис Давыдов. - Вооруженные луками и стрелами, в вислоухих шапках, в каких-то кафтанах вроде халатов и на лошадях неуклюжих, малорослых и тупых, эти жалкие карикатуры удалых черкесских наездников присланы были в арьергард,- как нас уверяли тогда, - с намерением поселить в Наполеоне мысль о восстании на него всех народов, подвластных России, и тем устрашить его».
В способности «башкирцев» навести ужас на победоносного Буонапарте прославленный партизан откровенно сомневался. Особенно с учетом того, что вести предстояло тяжелые оборонительные бои.
«Я не спорю, что при вторжении в какое-либо европейское государство регулярной армии нашей, восторжествовавшей уже несколько раз над войсками этого государства, - я не спорю, что тучи уральцев, калмыков, башкирцев, ринутых в объезд и в тыл неприятельским войскам, умножат ужас вторжения, - размышлял поручик Давыдов. - Их многолюдство, их наружность, их обычаи, их необузданность, приводя на память гуннов и Аттилу, сильно потрясут европейское воображение и, что еще не менее полезно, вместе с воображением и съестные и военные запасы противной армии. Но после поражения под Фридландом, но при отступлении к Неману, когда и самая наша пехота, артиллерия и конница с трудом уже преграждали сокрушительный победоносный ход наполеоновских громад к границам России, открытой и не готовой на отпор вторжения, - как можно было охмелять себя несбыточными надеждами! Как было уверять себя в успехе, противопоставляя оружие XV столетия оружию XIX-го и метателям ядр, гранат, картечи и пуль - метателей заостренных железом палочек, хотя бы число их доходило до невероятия!»
Денис Васильевич стал автором, пожалуй, самой известной истории, связанной с франко-башкирским противостоянием, уверяя, что был ее очевидцем. Речь идет о взятом в плен в одной из стычек наполеоновском подполковнике. Француз являлся обладателем огромного носа, в который и угодила башкирская стрела, пронзив насквозь. Раненого сняли с лошади и к нему подступил полковой лекарь. Орудовать в этом случае эскулап собирался не скальпелем или ланцетом, но пилой-ножовкой. Тут-то к медику и подбежал один из участвовавших в перестрелке башкир, по насечкам и прочим приметам опознавший свой метательный снаряд.
- Не дам, бачка, не дам резать стрелу мою; не обижай, бачка, не обижай! – залопотал степняк. - Я сам ее выну.
- Это каким же макаром? – саркастически усмехнулся лекарь.
- Да просто возьму за один конец и вырву вон; стрела цела будет, - пожал плечами башкир в ответ на откровенно глупый, с его точки зрения, вопрос.
- А нос?! - хором грохнули развеселившиеся офицеры.
- Нос? – не смутился башкир. – Шайтан возьми нос!
К счастью до полусмерти напуганного француза (точнее, его великолепный шнобель) общими усилиями удалось спасти.
В полноценном бою башкирско-калмыцкой коннице довелось поучаствовать 4 июня, после соединения с корпусом Платова. Две башкирские команды в 500 человек каждая столкнулись с кавалеристами дивизионного генерала Груши́ под Велау (сегодня это поселок Знаменск в Калининградской области РФ).
Около полудня французы под прикрытием артиллерии начали переправляться через реку Прегель сразу во многих местах по наведенным понтонным мостам. Груши́ решил двумя колоннами вверх по берегу ударить по левому флангу Платова. Командиры башкирских команд, увидев этот маневр, с таким пылом начали рваться в бой, что генерал не смог им отказать.
И вот перед французами невесть откуда появились невиданные доселе всадники, палившие из каких-то допотопных ружей и демонстрировавшие всяческие непристойные жесты. Раззадоренные малой численностью неприятеля лягушатники ринулись в преследование. Подскакав к ближайшей деревушке, они увидели, что странных дикарей на самом деле несколько больше, чем предполагалось. А едва попытались сойтись с ними вплотную для рубки, как были осыпаны сотнями стрел. Пока французы оправлялись от изумления, спрашивая себя, уж не угодили ли они прямиком в Средневековье, им во фланг ударил еще один отряд башкир, вылетевший из-за холма.
За минувшие с монголо-татарского нашествия века европейцы успели давным-давно позабыть этот прием степной конницы с ложным отступлением, чтобы подставить увлекшегося погоней неприятеля под удар из засады. Новым словом здесь можно было считать разве что зачинщиков с ружьями. Поражаемые со всех сторон стрелами и пиками, французские кавалеристы смело развернули свои ряды на 180 градусов и пришпорили боевых коней, стремясь поскорее оказаться под прикрытием своей пехоты. Загнав их за ощетинившиеся штыками каре, башкиры вернулись к Платову с победой. Командовали ими майор 29-го Егерского полка Данкеев и кантонный начальник, поручик Куватов.
Ставропольский калмыцкий полк, в свою очередь, успел отличиться 7 июня под Тильзитом (современный город Советск), после чего иррегуляры в боевых действиях участия не принимали за окончанием таковых. Зато удостоились чести быть представленными самому Наполеону лично Александром I во время встречи императоров 25 июня. Этот момент запечатлел художник Пьер Бержере.
Бонусом пошло представление на городской площади, где башкиры демонстрировали приемы джигитовки. Кульминацией стал номер с брошенный в центр широкого круга непрерывно движущихся всадников шапкой, которую поражали стрелами, быстро превратив в своеобразного «ежа». Его потом преподнесли Наполеону. Подарок был явно с намеком, но Корсиканец то ли его не понял, то ли ему не поверил (а напрасно).
Вообще, степняки вызывали во французах бешеный интерес. Об этом упоминает и участник наполеоновских войн, больше известный как один из видных декабристов – Сергей Волконский:
«На берегу Немана, против Тильзита, был расположен лагерь вновь пришедших башкирских казачьих полков. Странность наружности и обычаев их весьма занимала посещающих французов, и как эти башкирцы были вооружены, кроме обыкновенного огнестрельного и белого оружия, луками и стрелами, французов весьма занимали игрища их этим незнакомым для них оружием».
Наконец, 31 июля князю Уракову было предписано кратчайшим маршрутом вести свою иррегулярную конницу к родным жилищам.
Именно после Прусского похода 1807 года башкиры получили в Европе прозвище «Северные амуры». Сначала так их окрестили восторженные мастерской стрельбой варваров из лука французы, а следом стали называть и прочие обитатели континента, а также наиболее экзальтированные россияне. Правда, вспоминая трепку, которую им задали под Велау, галлы поначалу именовали башкир «злыми купидонами».
«Опыт привлечения кочевников для войны в Европе был реализован в 1812-1814 годах, когда в составе русской армии воевали 20 башкирских, 2 мишарских, 2 тептярских, 4 крымско-татарских, 2 калмыцких (астраханских) и 1 ставропольский калмыцкий пятисотенные полки, - сообщает военный историк Рамиль Рахимов. - Во время Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода 1813-1814 годов были созданы и успешно воевали армейские партизанские отряды, состоявшие из регулярной легкой кавалерии (гусар, драгун) и иррегулярных войск - казаков, башкир, калмыков. Башкирские полки участвовали в боевых действиях в Германии, Голландии, Франции. После вступления в Париж в 1814 году император Александр I намеренно приказал разместить биваки башкир, калмыков и казаков на Елисейских полях. Массовое применение иррегулярной, национальной конницы, с одной стороны, демонстрировало всем сплоченность народов империи под властью русского царя, с другой - служило своеобразным напоминанием-угрозой о прежних волнах кочевников, наводивших когда-то ужас на Европу».
Тот же Рахимов приводит имена нескольких участников Прусского похода были указаны в «Формулярном списке о службе чиновников и урядников 9 башкирского кантона за 1838 год». До этого времени дожили Муса Кучербаев, Аислям Тулакаев, Ирназар Давлетчурин, Утяубай Абдулкаримов, Искандер Ярлыкапов, Нигаметьулла Бердыбаев, Кунафия Кутлугильдин и Буранбай Буракаев.
