О книге поэта-эмигранта Бориса Фабриканта. Он родился во Львове в 1947 году. Сейчас живёт в Великобритании.
Борис Фабрикант. Крылья напрокат. – СПб.: Алетейя, 2020
Книга стихов Бориса Фабриканта «Крылья напрокат», вышедшая в издательстве «Алетейя», обращает на себя внимание своей строгой архитектурой. Процитирую несколько строк из предисловия, написанного Владимиром Гандельсманом. Предисловие в целом – прекрасный по образности и мысли текст, раскрывающий основу стихотворчества Бориса Фабриканта. Вроде бы мысль очевидная – мало найдётся среди знатоков поэзии тех, кому надо объяснять разницу между сборником стихов и книгой стихов. Но поэт Владимир Гандельсман, размышляющий о творчестве своего коллеги, всё равно остаётся поэтом, и рассуждения его облечены в форму поэтического образного слова: «Это книга, а не сборник стихов, и это Книга в той мере, в какой автор способен подняться до недосягаемого уровня. Книга, подобно собору, предполагает строгую архитектуру, когда музыка возникает из постоянной переклички отдельных элементов строения, когда есть ритм и рифма, и не важно, в чем они нашли свое воплощение – в камне, в музыке или в слове. Каждая главка здесь названа строкой, встречающейся в одном из стихотворений этой главки, являясь словно бы его предвестием или – пусть это звучит несколько абсурдно – опережающим эхом строки, которая явится чуть позже».
Часто приводимое суждение о том, что лирический поэт всю жизнь пишет одно и то же стихотворение, книга Бориса Фабриканта подтверждает вполне. Стихотворения перетекают одно в другое, соприкасаясь темами, образами, метафорикой. Строки идут волнами за волнами, нагоняя одну за другой, создавая ритм и интонацию всей книги. Книги живой памяти, с которой поэт не расстаётся никогда. Как он сам уточнил: «Здесь случается прошлое, здесь я встречаюсь с собою».
Ах, как воспоминанья не прочны,
Сон, облачный узор, фонарь в ночи.
Их ношеные шлёпанцы смешны,
Их грусть – тепло нетопленой печи.
Они живут за тонкой звонкой плёнкой,
Поют негромко, по углам снуют,
Глядят на нас и нас не узнают,
Как старый пёс подросшего ребёнка.
Мы снимся им без признаков беды –
Трофейный фильм без знаков препинаний.
Мы состоим уже не из воды,
Не из воды, а из воспоминаний.
Впечатления раннего детства, картинки быта, детские болезни, молодые мама и отец, названия улиц, обретших новые имена, но хранящихся в памяти своими прежними названиями, составляют своего рода ленту памяти:
Позабыто гремит устарелый трамвай,
Мостовая разбита под талой водой.
Ну, давай же, маршруты мои узнавай,
Старый город, а ты не бывал молодой.
Эти трещины и облезающий снег,
Как дрянной маскхалат, на тряпьё разорви.
Ты живой, ты мой старый, ты нравишься мне,
Ты семья моя, и не стесняйся любви.
И названия улиц меня не собьют,
Я по прежним хожу, я тебя не забыл.
Я души твоей малый весёлый лоскут,
Ты души моей след на себе сохранил.
Память наполнена счастливыми мгновеньями жизни. Память хранит боль и тревогу. Память не отпускает потерь. Она здесь, она рядом, она в тебе. В стихах автора постоянно возникает образ текущей воды, образ реки. И он, в конце концов, обозначает, что в его восприятии несёт этот образ:
Растворились в ночной темноте
Беды, страхи, мечты и потери.
И в кромешной тугой пустоте
Люди спят и усталые звери.
И не чуют касанья руки,
Ни угрозы, ни ласки не чуют.
На цветном берегу у реки
Под названием Время ночуют.
Река Время. Это и есть живое ощущение времени, которое так свойственно поэту. Отсюда и вытекает вся интонация книги. Не удержусь от желания привести цитату из предисловия Владимира Гандельсмана: «Мне по душе, что прошлое время то и дело настигает настоящее, не прикладывая к этому никаких усилий, а настоящее видит прошлое, и видит перед собой, не оборачиваясь. И жизнь переплетена со смертью, как это бывает только при жизни, и – с особой силой – в событии творчества».
Предельно точная характеристика мироощущения поэта. Удивительно другое: автор постоянно напоминает нам о своих воспоминаниях, пересекающихся с болью и тревогой сегодняшнего дня. Но при этом не возникает чувства тематического или метафорического однообразия. Фабрикант каждый раз подступает к теме под разным углом зрения. Кажется, что в приведённых выше стихах, он уже высказался по поводу своего возвращения в города детства и юности, но он снова и снова возвращает нас туда:
Прилетишь в свой город, выйдешь,
Наступая в давний след.
То, что вспомнишь, то увидишь,
А чего не вспомнишь – нет.
Ты как ключик ладно пригнан,
Сделай первый оборот,
Словно в детских громких играх,
Старый город отомрёт.
Переступаешь ступени времени и бытия, продолжая путешествие по страницам книги поэта, и заново открываешь для себя прожитое и пережитое человеком, пишущим эти стихи. А река Время течёт, волна нагоняет волну и поэт сам удивляется тому, как долго и крепко связываются времена:
Какой стежок длиной в полвека,
Весь из неведомых шагов!
Так ключ на дне втекает в реку
И знать не знает берегов.
А жизнь случайностей не знает,
И цель проста, как эпилог.
И тень, оставленная стаей,
Не оставляет свой порог.
Иногда тот или иной образ носит характер поэтической символики, избегающей простоты высказывания – автор не хочет преподносить читателю прописные истины. Но своё понимание переплетающихся жизни и смерти читателю сообщает:
И всюду люди в городах и весях,
Сидят в домах, валяются в траве.
И жизнь и смерть у них в таком замесе,
Как будто смерти две и жизни две.
Уже не заповедник, а застенок.
В окне документальное кино.
Все заповеди как портрет для денег,
Забили на все десять заодно.
Отдельной, хоть и неотделённой, темой в книге звучат стихи Бориса Фабриканта, связанные с судьбами разных поколений близких ему людей. В том числе тех, кто не оказался затянутым в Гулаг, а сразу был отправлен на расстрел. Эти болевые строки поднимают личное переживание на уровень трагедии всей страны. Поэт помнит обо всех и к памяти обо всех, кто сгинул в страшной мясорубке, призывает своего читателя. Было бы совсем просто удариться в стихотворную публицистику, но автор находит простые и точные слова, которые не могут не тронуть человеческую душу:
Моих в бараки не бросал ГУЛАГ.
Сосед земли добавил, справил лаги.
А деда расстреляли просто так
И никогда не отправляли в лагерь.
Мне не представить этот смертный ужас.
Стена. За ней всё та же жизнь и свет.
Тут с каждым шагом мрак, всё ближе, уже.
И вдоха нет, и стенам края нет.
А жизнь продолжается, и новые испытания ждут страну и народ в «сороковые, роковые». Еврейская тема во весь голос заявлена в цикле, посвящённом памяти о судьбе евреев. Близкие и дальние, все, чью жизнь прервали только за принадлежность к еврейской нации, стали невинными жертвами. И стихи поэта звучат скорбным реквиемом, трагическим плачем. Стихи о бабе Лизе, о прадеде Давиде не оставляют места равнодушию. Казалось бы, столько строк трагической темы уже произнесено разными поэтами, но Борис Фабрикант, напоминая о вечной боли, опять-таки находит свои пронзительные слова:
Нет больше никого, тут строго с этим,
Не немцы, так хвороба заберёт.
И бабы Лизы нет давно на свете.
И шёпота никто не разберёт.
Она ушла своей дорогой к Богу,
Легка и неслышна, как божья тень.
Подпольную печную синагогу
Теперь я вспоминаю в Судный день.
Не так уж объёмна эта книга стихов, но охват человеческих счастливых и драматических судеб, событий огромен. Автор, словно Дантов герой, проводит нас по кругам жизни, выстроенным в его памяти о прошлом и сегодняшним днём, дарующим нам свет надежды, свет, который проливается в лирике Бориса Фабриканта. В какой-то момент поэт вздыхает:
Нет потайных у души уголков,
Схронов там нет заповедных.
Некуда прятать серых волков,
Стаи привычек вредных.
Нечего шарить рукой, как в мешке,
Там только ахи и охи.
Если ты прожил жизнь налегке,
Что тебе до эпохи?
Нет, этот поэт проживает не одну жизнь, и каждую – не налегке.
Даниил Чкония