Замысел архитектора так и остался для нас, новосёлов, непостижимым. Странный дом, незатейливый снаружи, в середине оказался чередованием квартир с нишами, выступами, какими-то люками вверх, которые, однако же, вели в никуда. Это было похоже на катакомбы, в которых когда-то пилили камень, а потом бросили. Так и сказала моя подружка, впервые попав в наш подъезд.
- Есть одно преимущество, - возразила я. – Никто никого не видит, не слышит и никем не интересуется.
И, уже вставляя ключ в замочную скважину, вспомнила:
- Хлеба-то не купили!
Не успела договорить слово, как соседняя дверь, обитая дерматином по моде того времени, золотыми гвоздиками крест-накрест, враз открылась, словно форточка кукушкиных часов, чья-то рука протягивала батон. На пороге нашего общего коридора стояла женщина с косой. Босиком.
Мы прыснули от смеха. Соседка тоже.
Раису я поначалу боялась. Когда она останавливала на тебе взгляд, в середине твоего организма тянуло мистическим сквознячком. Глаза у Раи были такие светлые, будто без зрачков, что казались невидящими. На самом деле они видели всё. И не только всё - более того.
А еще меня обескураживала всеохватная привычка соседки делиться: горячими пирожками, деньгами, консервированием или медом из родной деревни. Мамка в немалой семье, Рая особо ценила огромные кастрюли, почти выварки для белья. И каждый приходивший был накормлен до икоты. Периодически она забегала ко мне, предполагая, что я, непутевая, сижу впроголодь. Это было просто невыносимо - для неё. Тут же появлялась на редкость глубокая тарелка с качественным украинским борщом, в котором, как и положено, ложка стояла торчком. А чесночок на пампушке? А перчик?
В какое-то утро соседка распахивала дверь, которая принципиально не должна была запираться. И ни с того, ни с сего обзывала мои элегантные полосатые обои тюремными. Следующим этапом Раиса собственноручно этот кошмар размачивала и сдирала. А на полу раскатывала новые рулоны, ею же с пристрастием подобранные на рынке. Потом Рая крутила в ведре с мучным клеем шумовкой, и уже к вечеру со стен глазели на меня всякие пернатые и хвостатые, должно быть, фазаны, причем золотые и серебряные. Они таращились со всех сторон и немного мешали засыпать, но зато любимая соседка, заходя теперь в квартиру, каждый раз ахала от восхищения: рай, чистый рай! Возражать не было смысла.
Слова ее имели поразительную силу, иногда продленного действия, а иногда они сбывались тотчас же. Как-то в лифте, между делом, сказала Ольге, гордившейся своей свободой:
- К свадьбе готовься!
Та, понятное дело, только улыбнулась.
- Тогда посмеешься. Мужик будет, кажется... ( она немного призадумалась) в форме, черной. Моряк, что ли? А вообще, не знаю, может, и не моряк. Но в черном - точно.
Рая вышла из лифта, и двери за ней схлопнулись. Ну откуда в степном городе за тысячу верст от морей такие женихи, когда и сухопутных-то военных днем с огнем не сыщешь? Сказано и забыто.
Только вскорости захожу к Рае, а у нее в доме – розарий. По случаю Ольгиной свадьбы. Да-да, и форма черная. Морской офицер,, да еще такой решительный: познакомились и сразу в загс.
…Друзья осторожно спрашивали: ладим ли мы с соседкой, которой до всего есть дело, и как мне нравится, что наш коридор – проходной двор, и толкутся у двери Раи какие-то знакомые незнакомых: кто за диагнозом, кто за советом, а кто и просто так?
Её жизненный реактор действовал на ином топливе, чем у всех. Двадцать лет она паковала снаряды на военном заводе, который начинался сразу за оградой издательства, где работала я. А ещё Раиса мыла полы в подъездах, красила парты в школе, где учились младшие. Но в полночь можно было застать её, предрасположенную к полноте, в одной из поз йоги. Ей хотелось перепробовать в жизни всё, и она не уставала это делать. Спрашивать, как Рая вошла в позу лотоса, было опасно – через минуту она и тебе уже выворачивала коленки.
- Бегай-бегай, - сказала как-то мимоходом соседка, когда я, торопясь на вёрстку «Вечёрки», выронила у лифта пачку бумаг. – Месяца не пройдёт – будешь кому-то ноги мыть и ту воду пить.
Я фыркнула. Что за посконный бред – ноги мыть, воду пить!? Очень хотелось крикнуть: «Ну что ты ко мне привязалась?!» Она посмотрела с укором, и мне стало стыдно: Рая услышала то, что я крикнула молча.
… Через неделю собралась я в гости. Лениво подошла к зеркалу, немного подумала и растянулась в кресле. И правда, в ту неделю я устала смертельно. Но тут, как кукушка из часов, - соседка! Препираться с Раей – дело пустое. Она собственноручно достала из шкафа что-то на свой вкус, плетёные туфли, которые храню с тех пор, как талисман, и вытолкала за дверь…
Когда навстречу мне Саша спрыгнул со стола, с гитарой в руке, я закрыла глаза от страха – непонятно почему. «Вот! Это она, боязнь жертвы! Значит – тебе конец», - философически определил потом наш питерский друг Костя, смотревший вглубь.
…Кассеты с песнями Жданова являлись в моём поле зрения не раз – то на столе у кого-то в «Вечёрке», то приносил их гость – Валера. Самой странно - никто так и не смог уговорить меня их послушать. В ту необычайно жаркую апрельскую ночь, когда цвели сады, просидели мы с песнями и стихами на кухне друзей до утра, пока небо в раскрытом настежь окне не стало светлеть. Саша пел много. Но уже самая первая из песен - «Милая жизнь» - своей искренней особинкой взяла крепость.
Жизнь пошла в других пространствах, в которых всё было по-крупному: события - масштабны, а мелочи быта даже не обсуждались, они решались сами собой. В этих пространствах при тесноте общения было свободно дышать.
Дежурных букетов Саша не дарил. Это были вёдра с укропом, полевые цветы с цикорием, сорванные в огороде или в поле, с разными обитающими там букашками, которые тут же расползались по дому. А когда я радовалась, придя с работы, вращающимся в комнате на прозрачных лесках яблокам и грушам, по-моему, больше меня был счастлив он сам, устроивший рай и спрятавшийся за портьерой. Собирая «командировочный» букет в поле аэродрома, он привычно терял там что-то взамен – паспорт или билет, которые всё равно упрямо помещал в задний карман штанов.
…Чего раньше за мной не замечалось, стала забывать задания шефа, путать фото. Странно, но нашего редактора это только радовало. Как и то, что привычно стрессовый выпуск газеты теперь я уютно сочетала с вышивкой, и косичка цветного мулине всегда висела под столом на колене.
Сны мне даровались теперь другие: фантастические цветы, горы и моря с высоты птичьего полёта. Обзавелась кисточками, красками, глиной. Когда вылепила первую корявую фигурку, моя соседка, без которой ничто не состоится, сказала как эксперт: «Гениально!» И хотя я знала, что создала не шедевр, смертельно захотелось, чтобы в ответ на Сашины песни у меня тоже было кое-что…
…Жизнь, конечно же, и нам отвешивала по полной - всего, что приберегает всем и каждому. И небо временами казалось мне в овчинку, и надежда была лишь на Того, что в небесах. Но беды принималось как данность, как следствие определенного свыше баланса добра и зла.
Раиса не видела моего папу в больнице, но увидела его во сне и поставила диагноз, чего не смогли врачи. После каждого из пяти инфарктов, когда медики готовили к худшему, Рая пророчила иное. И пророчества сбывались. Но когда пришел страшный срок, она не мне – Саше - сказала: «Жизни Якову Ивановичу – с четверга на пятницу». И опять все было, как сказано.
Нет счета этим историям, когда наша чудная соседка предупреждала, советовала, спасала. Раздавала деньги до последней копейки, и они к ней приходили опять. А она опять отправлялась на рынок за подарками больному ребенку, которого приводили ей показать.
Сейчас мы с Раисой живём в разных городах и даже, что неестественно, в разных странах: я в России, она - в Украине. Звонками застать её крайне сложно: то она в Африке, то в Индии. На Крещенье она плавает со льдинами в Днепре, иногда – в солёном Мёртвом море. Она всегда и меня учила круто менять жизнь и не бояться завтра. Я, плохая ученица, как могла, старалась.
…После Сашиных сорока дней Рая прислала билет, и я поехала к ней в гости, в Киев. Она совсем не утешала – покрикивала, когда начинали капать слёзы. Почему-то посадила меня перебирать и мыть камешки её огромной коллекции. И только потом, уже в московском поезде, я вдруг поняла, зачем мне были эти узоры на яшме, лазурите и просто гальке. В их рисунках читались звёзды и облака, зимние дали и летние травы. И белые линии на камне - как пути-дороги всех наших судеб, что пересекаются, идут параллельно, не встречаясь, или совпадают в точности до самого последнего дня.
Утром, перед моим отъездом, она сказала: снился большой огонь, в городе, котором мы давно не жили, но где осталось так много друзей и родных. Что-то в горном деле, должно быть, решили мы - в шахтах. Но скоро пришла война.
+++
Имена сохранены.
Картинки и фигурки Натальи Аксеновой:
"Предсказательница"(х., м),
"Границы", "Военно-полевой ангел" (вышивка к альбому песен Александра Жданова "Там, где нас нет"),
"Автопортрет с любимым", "Вождь" (фарфор, бисквит).