Рассказ лауреата "Русской премии" Юрия Серебрянского о хрупкости человеческих чувств.
Дача
Дача располагалась высоко в горах, почти в самом конце ущелья, рядом с территорией бывшего санатория союзного значения, не заброшенного, законсервированного военными. По соседству несколько домов сотрудников. С участками, давно выкупленными по объявлениям в газетах. Город — далеко, горы — близко, вот они. Можно увидеть сахарные вершины дальних пиков, если раздвинуть ветки груши над головой, давно выродившейся, с побитыми тлей листьями. Этими листьями усыпан двор, Борису пришлось смести их со скамейки рукой, прежде чем они сели на облупившуюся краску. Мечта построить здесь буддийский храм трансформировалась в сад камней, примитивный, заброшенный, как и мечта. Зато по камням, которые он так и не затащил в палисадник можно было спуститься к ручью, словно по ступенькам. Ручей зарос огромными лопухами, но слышен был прекрасно.
Других звуков как будто не было. Лида разулась и устроила ноги ему на колени, удобно расположившись в углу садовой скамьи с витыми чугунными подлокотниками и наклонной спинкой, прикрыв лицо широкополой шляпой. Борис закрыл глаза, вспоминая дорогу сюда, два обрыва над горной рекой, по краю которых Нива уверенно проскакала, вырывая камни, горный щебень, присыпавший асфальт там, где он еще не сполз с полотна дороги. Сюда не ездит никто. Теперь даже военные и грибники. Воздух чистый, как родниковая вода. Тишина. Он открыл глаза. Казалось, Лида уснула. Он аккуратно поменял положение своих затекших ног, чуть-чуть, то ли рука, то ли ветер сдвинули ее юбку, и он смотрел, как черный шов убегает выше скрещенных ног, повторяя изгиб лона. Он попросил Лиду не надевать трусики, только колготки и она исполнила. Но вся идея того не стоила. В «ниве» было безумно тесно, а в неухоженном доме совершенно негигиенично. Борису и самому не хотелось проходить дальше коридора. Дверь он оставлял незапертой в надежде на то, что возможные незваные гости увидят, что брать нечего, присвоят консервы и уберутся. Но однажды здесь могли ночевать бездомные.
— В колготках безумно жарко. Кто бы знал, что здесь может быть такая жара, — приятный, с глубиной, голос Лиды раздавался из-под шляпы. Борис наблюдал, как она пошевелила пальцами на ногах, бордовый педикюр казался черно-белым под тканью.
— Здесь клещи, ты же не хочешь, чтобы один из них пробрался сюда, — Борис пощекотал ее, еще выше сдвинув юбку. Лида резко и спортивно подтянула ноги к животу, оставив ему обтянутую идеальную попку.
— Какие еще клещи, ты же меня защищаешь, — она села рядом, поправив рукой шляпу, совершенно естественным движением. Вот за этим и шляпки, подумал Борис. Лида была как взрослая женщина с телом юной богини. Он вел семинар у первокурсников, вернее, у первокурсниц и сразу заметил этот взгляд. Который сейчас был устремлен в заросли лопуха в поисках источника звука.
— Парит перед дождем, — Борис тоже обернулся.
Пегая гладкошерстная довольно крупных размеров собака вышла к скамейке со стороны ручья и, не смея приблизиться, высунула язык, облизываясь и поскуливая.
— Борь, у нас есть что-нибудь?
В глазах у собаки уже не было никакой надежды остаться с людьми, только голодная просьба.
— Давай-ка я дома посмотрю. Не боишься, что укусит?
— Нет, не укусит. Зачем я ей? Ей бы колбасы.
— Хорошо, посиди, может, консерва дома осталась.
В столе и шкафу над столом ничего не было. Соль в солонке и пачка соды, почти не использованная.
Собака смотрела на Лиду, но сразу перевела взгляд на Бориса, только он захлопнул за собой дверь.
— Ничего съедобного.
— Извини, собака, — Лида развела руками.
Та облизнулась длинным языком и заскулила.
— Боря, давай уедем отсюда.
— Садись в машину.
Закрывая за собой ворота, Борис смотрел, как собака уходит в заросли лопуха, словно профессиональная нищенка, не оглянувшись.
Тоненький неистребимый запах бензина в салоне и равномерный шум двигателя успокаивали. Лида попробовала поискать радиоволны, но слышалось то шипение, то тишина и она стала разглядывать речку под обрывом, ниже она скроется в бурных зарослях и хищного блеска перекатов там уже не увидеть.
Безо всякого предупреждения крупные капли забарабанили по лобовому стеклу. Держа руль обеими руками, Борис посматривал вверх, за зеркало заднего вида, стараясь разглядеть саму тучу, — под тучу заехали, прорвемся.
Лида, кажется, растерялась от этой ситуации, достала мобильный телефон и что-то переключала на экране. Она всегда так делала, когда не знала, как поступить в его присутствии. Со сверстниками такого бы не было, боится ошибиться, умничка, подумал Борис еще в самый первый раз. При чем здесь эта умничка, вообще. Привязалось.
Несмотря на разговоры о Кристе Вульф, возможностях секса и джазе он был ее первым мужчиной. Однажды, помогая сложить вещи в багажник «нивы», она нашла там польский журнал «Кэтс» и внимательно рассмотрев все фотографии обнаженных моделей потребовала купить ей все костюмы из номера, заявив, что если он трахнет ее во всех этих адских нарядах, ему останется мечтать только о ней. Иногда, сбросив этот образ искушенности, она вела себя как сверстницы, хохотала над тем, что он читает журналы из бумаги.
Ливень без предупреждения перешел в мелкий град и окна стали запотевать. «Нива» шла тесно прижавшись к осыпи, медленно, выбрасывая мокрый щебень из-под колес, словно кошка, закапывающая за собой. Когда машина «плыла» в сторону, Борис сжимал руль обеими руками и делал вид, что машина полностью под контролем. Лида смотрела в разводы капель на стекле, бешено сметаемых дворниками.
Миновав узкое место, Нива села посреди грязевой лужи и жалобно завыла колесами.
— Боря, попробуй спуститься до связи, пожалуйста, мне маме надо позвонить, — как странно звучало это «Боря» сейчас. Давно ведь не Боря, а все Боря.
— Мы сели, солнышко, давай тучу переждем. Это недолго. Вот ведь солнце было.
— Они умирают волнуются, и я тоже. Я так не могу, — Лида до побелевших косточек сжимала в руке телефон.
— Посидим, мы ничего не изменим. Все можно объяснить.
— Ну как я им объясню, где я?
— Давай я объясню.
— Они меня выгонят. Куда я пойду. К тебе?
— Пересидим. Связь за этой горой. Точно.
— Уверен?
— Конечно, уверен. И радио тоже. Потерпи.
— Нет, я схожу, – Лида потянулась к дверной ручке.
— Сиди, там же ливень.
— Я буду секси, когда вернусь, увидишь.
— Стой!
Влажно и тепло снаружи, шум дождя многократно усилился, потом хлопнула дверь. Он смотрел, как Лида испугалась, сразу же промокнув насквозь. Опешила. Потом обернулась, натянуто улыбнувшись, длинные волосы прядями прилипли к лицу. Это и правда выглядело невероятно обольстительно.
Стараясь не промочить белые кроссовки, она перепрыгнула лужу и шла, прижимаясь к осыпи. Там, где дорога сужалась почти до колеи, ее мокрый силуэт стал похож на персонаж картины какого-то знаменитого экспрессиониста.
Вдруг половина дороги срезом пирога поползла вниз. Лида неуклюже вскинула руки, и все исчезло. Остались только ливень, карниз и серая пелена вместо ущелья внизу. Ватный туман.
Борис выскочил и захлопнул дверь, ливень слепил глаза, заливал нос, не давая дышать. Он осторожно подошел к новому узкому месту и глянул с обрыва вниз на реку. Метрах в двадцать, на берегу, превратившемся в бурую кипящую воду, лежала груда камней. Нелепо раскинутые черные ноги безвольно высовывались из-под щебня. Тело засыпало. Вода уже слизывала груду и вскоре что-то молочно-белое, цвета фарфоровых кукол перекатилось и исчезло в потоке, мелькая перекатами.
До ворот дачи Борис дошел совершенно замерзшим. Холод и тяжесть рубашки сковывали руки, когда он пытался справиться с замком на воротах. Ключ он забрал из «нивы». Дождь еле моросил, солнца видно не было, как раз сейчас оно садилось где-то за плотной тучей. Просто темнело.
Он зашел в дом, пройдя коридор и оказавшись в зале, там стоял затхлый запах одеял, диван был заправлен целым слоем белья, в разное время сюда привезенного, можно было отследить историю дачной жизни, словно по кольцам дерева. Понадобилась сила, чтобы распахнуть оба окна, хрустнув ветками разросшихся без ухода деревьев.
Борис снял мокрую рубашку и достал из шкафа старый черный свитер жены. Вернувшись на кухню, он еще раз посмотрел в шкафах и на полке. Чувство голода становилось тревожным.
Шаря на верхней полке, он побеспокоил целлофановый пакет с сахаром, белый песок начал капать на стол, образуя горку. Он захлопнул полку, и струйка исчезла.
Он вышел во двор, наткнулся на темноту и светлую полосу, очерчивавшую гору. Смотрел, как быстро она сужается. Потом стал подбирать разбросанные по асфальту двора груши, несколько крупных закатились под скамейку, очертания лампочек едва можно было выделить среди листьев, приходилось шарить рукой.
Борис носил груши на кухню, там уже собралось штук двадцать. Потом принес ведро воды и вымыл их, глухо бросая в пустую кастрюлю на газе. Потом принес воды и для кастрюли. Засыпал туда весь пакет сахара и поджег конфорку. Хотелось стоять как можно ближе, чтобы сырые брюки почувствовали тепло. Он взял нож, и поочередно извлекая из теплой липкой воды плоды стал резать их на грубые куски и бросать обратно в кастрюлю. До тех пор, пока вода не стала невыносимо горячей. Тогда он вымыл руки в ведре и стал ждать, усевшись на диван в зале. Потом открыл глаза и услышал теплый запах компота. За то время, пока он спал выкипела половина кастрюли, и для того, чтобы набрать жидкости, приходилось выжимать ее кружкой из массы вареных плодов.
Горячий сироп никак не хотел остывать, и он пил его, обжигая горло. Кружку за кружкой, стукая по стенкам кастрюли.
Голода он уже не чувствовал, и появилось желание выпить столько, чтобы подкатила тошнота и вырвало. Выпив все, что можно было выжать, он снова вышел во двор, вдохнув холод. Ему очень хотелось увидеть звезды, но ничего не было видно, кроме угадывавшихся в темноте веток дерева.