С начала июня дождей не было; проходил лишь изредка мелкий и мягкий дождик, ненадолго облегчая страдания измученных людей и иссохшей земли.
Солнце, появившись из-за пригорка, душило жаром; катилось по небосклону, раскаляя плотный, густой воздух, и закатывалось, измучив донельзя все вокруг.
Прятавшиеся в редком тенечке сельчане, обмахиваясь кепками и расстегнув рубашки, с надеждой наблюдали за небом – не полыхнет ли где молния, не громыхнет ли гром, не появится ли хотя бы маленькое облачко, которое смогло бы затем оросить растрескавшуюся землю. С заходом солнца густой, неподвижный воздух раскалялся еще больше. Затем поздней ночью вдруг холодало, и благодарные люди, измученные дневным зноем, облегченно засыпали, раскрыв пошире все окна. Сухая земля, нагретая за день, быстро остывала, и под утро через окна под одеяла к людям забирался предрассветный холодок, сгоняя их с постелей лучше любого будильника.
Из-за жаркой погоды слишком рано поспели яровые и луговая трава. И уже начали жухнуть, осыпая зерна на сухую землю.
Директор с главным агрономом частенько прохаживались вдоль кромки поля, растирая в огрубевших, сухих, как и земля, ладонях полупустые колосья.
– Соломы в этом году не будет… – задумчиво говорил директор.
– Да ладно солома... Хлеб бы успеть убрать, – озабоченно отвечал ему агроном, окидывая хмурым взглядом желтеющую ниву. – Скоро там ремонтники закончат? Пропадет ведь весь хлеб…
– Они и так уже на износ работают, в две смены, ночами, – отзывался директор. – Кто ж знал, что комбайны так рано понадобятся? Все трактора ремонтировали…
К конторе шли они через всю деревню. Встречные старики и бабы, более всех обеспокоенные угрозой неурожая, останавливались и, поздоровавшись, с тихой надеждой спрашивали, кивая в сторону ремонтной мастерской:
– Ну, как там, Артур Хисматович?
Молча махнув рукой, тот лишь пожимал плечами и проходил, ничего не ответив.
– Да, давненько такого не было… – вечерами судачили старики, сидя на пожухлой траве под большим деревом у дома Аскат-бабая. – Два года подряд засуха! И на третий еще обещают! И-э-эх, грехи наши…
– То-то же, – подключался Аскат-бабай, – веру-то, иман, забыли все, вот и наказание.
– А ведь год Барса еще… Раньше-то говорили, мол, что ни посеешь в год Барса, все вырастет. А сейчас вон и сорняки все пожухли. Аскат, а ты когда на сенокос выезжаешь?
– С утра завтра надумал, – степенно отвечал Аскат-бабай. – Трава-то уже сок набрала, скоро терять начнет. Надо успеть собрать хотя бы то, что есть.
– Твоя правда, – вздыхали старики, тяжело качая седыми головами. – И нам надо торопить наших-то, не то и без сена останемся, и без скота.
Взметая тучи пыли, по улицам деревни, нацепив на головы газетные фуражки, носились голопузые мальчишки, чумазые, обгоревшие на солнце.
– Вот делать кому нечего, кроме как на солнце носиться, – улыбались старики, взглядывая на беззаботных ребятишек.
Но ошибались старики: пацанята неслись к озеру, сильно обмелевшему за два знойных лета, окунуться хоть и в уже теплую, но все же еще освежающую воду.
Искупавшись, они так же побегут домой, чтобы спастись от палящих лучей солнца, и вернутся вновь чумазые – летняя пыль хорошо садится на влажную, потную кожу.
К вечеру, когда жара достигает самого пика, на улице не остается ни души. Даже самые выносливые жители деревни, дети, и те прячутся по домам, опустошая ковш за ковшом холодного кваса.
И до самого раннего утра на улице – никого. Лишь чуть потрескивает опаленная, высохшая трава да стонут измученные, с повисшими, уже желтеющими листочками деревья.
В такой день малейшая искорка – и быть беде.
* * *
Глухой ночью, часа в два, Аскат-бабая разбудил резкий звук.
Кто-то жал на клаксон автомобиля не переставая.
Повернувшись на постели, дед сбросил с себя простыню и приподнялся на кровати.
В окнах ярко отблескивали красновато-багровые сполохи, освещавшие темную комнату.
Чертыхнувшись, он вскочил и, путаясь в штанинах, крикнул в соседнюю комнату, где уже зажегся свет:
– Амина, соседи горят!
Затем, всклокоченный, выскочил из комнаты, пробежал мимо испуганной старухи, прихватил по дороге два пустых ведра, пнул незапертую дверь.
Полыхал дом через дорогу, дом Рамиля и Гульнабики Хисматовых. Горело ярко и весело, с треском разваливая обгоревшие уже бревна и взметая к ночному небу крупные искры.
Сосед, забравшись в машину, жал на клаксон, пытаясь разбудить соседей.
Неподалеку на корточках сидела Гульнабика, с ужасом наблюдая за языками пламени, медленно, но верно слизывающими их дом, и прижимала к себе троих детей, мелко дрожащих то ли от страха, то ли от ночной прохлады.
Повсюду захлопали калитки, показались соседи. Еще позевывая после сна, они деловито подхватывали пустые ведра и спешили в сторону горевшего дома. Вот уже кто-то, подобравшись поближе, ухитрился выплеснуть полное ведро воды на крышу. Зашипело; к темному небу, озаренному пожаром, поднялся густой клуб пара и едкого дыма.
Рамиль, пошатываясь, выбрался из автомашины и уже стоял у калитки, вцепившись побелевшими пальцами в доски забора, не обращая внимания на летевшие в его сторону искры.
– Ты что, пьян? – взяв за плечо, повернул его к себе Аскат-бабай.
Черные, полные ужаса и тоски глаза странно выделялись на мертвенно посеревшем лице Рамиля.
– Нет, – чуть слышно выдавил он в ответ, покачав головой. – Все, все пропало! – затрясся он в тихом, беззвучном плаче. – Все пропало – и дом, и хозяйство!
Махнув рукой, Аскат-бабай подхватил брошенные было ведра и кинулся к водоразборной колонке. От нее и до самого горевшего дома уже выстроились две живые цепочки, по которым лихорадочно бежали полные ведра, и обратно – уже пустые.
Встав в цепочку, он подхватил ведро, полное воды, и передал его по цепочке соседу слева.
– Сидел бы дома, дед, и без тебя справились бы! – прокричал тот, блеснув зубами.
В бликах огня, с ревом рвущегося ввысь, Аскат-бабай узнал своего внучатого племянника Загита, жившего на соседней улице.
– Но-но, поговори у меня! – помахал пальцем дед и, кряхтя, перехватил у соседа справа следующее ведро.
– Сеновал поливайте и сарай! – прокричал Аскат-бабай, вытирая моментально взмокший лоб.
Кто-то тем временем догадался открыть сарай, и оттуда, взбрыкивая и жалобно мыча, выбежали две коровы и теленок. За ними, громко блея, выскочили две овцы и резко остановились, уставившись на ревущий огонь. Выгонявший, громко выругавшись, хлестнул со злостью их по спине хворостиной и что-то неразборчиво прокричал. Вздрогнув, овцы отбежали в сторону и вновь уставились на пламя, уже затухающее под дружным напором соседей.
Бросив хворостину, мужчина подобрал откатившееся было ведро и присоединился к соседям.
В свете полыхающего огня Аскат-бабай узнал соседа, Рамиля.
«Оклемался от шока, бедняга», – ухмыльнулся он, подхватывая справа полное ведро. И вдруг охнул, схватившись за поясницу.
– Так, иди отдыхай, – несколько бесцеремонно вытолкал его племянник, хмуро взглянув на него и отобрав ведро.
Кряхтя и охая, Аскат-бабай отковылял в сторону и, прихватив ладонью поясницу, уселся на скамейку у своего дома.
«Ох, где уж мне ведра таскать», – усмехнулся он грустно, взглянув на соседа Рамиля, сосредоточенно передававшего полные ведра.
Взвывая сиреной, из-за угла выехала пожарная автомашина, и команда, соскочив на землю, принялась разворачивать шланги. Живая цепочка рассыпалась, уступая место технике.
Ударившись в стену огня, струя воды зашипела, окутывая все вокруг паром и дымом. И сразу же огонь, яростно пожиравший сухое дерево, рассыпался на мелкие очажки, прячущиеся среди обгоревших бревен.
Вот и последний язык пламени взметнулся к небу и растаял в воздухе. Для верности пожарные еще раз прошлись струей воды по полуобгоревшим бревнам, заливая тлеющие уголья.
Поставив наконец ведро, Рамиль беспокойно огляделся и, заметив жену, все так же сидевшую на корточках у дороги с детьми, бросился к ним.
– Все целы? – судорожно сглатывая, выдавил он из себя, обнимая жену и детей.
– Все, все, – прошептала та, прижимаясь к нему. – Ты не обгорел?
– Ничего, пройдет, – криво улыбнулся сосед, проведя ладонью по тронутым огнем волосам.
Старший из детей, Айнур, высвободившись из объятий родителей, хмуро смотрел на обгоревшие бревна, все еще дымящиеся.
– Атай, а где мы жить будем? – вдруг как-то по-взрослому спросил он, исподлобья взглянув на отца.
Грустно улыбнувшись, Рамиль прижал мальчика к себе.
* * *
Втянув носом запах мокрых обгоревших головешек, Аскат-бабай, кряхтя и охая, поднялся и прошагал к соседям.
– Вот что… Переночуете у нас, – кашлянув, сказал он. – А завтра что-нибудь да придумаем.
И, схватив крепкой еще рукой соседа под локоть, почти силой повел его к себе домой.
– Амина, ставь самовар! И себе постелешь у меня, соседям – в своей комнате.
Сочувственно охая и стеная, старуха засуетилась, подавая соседям стулья.
…Соседи уже спали, измученные событиями ночи. Последними затихли ребятишки, быстро отошедшие от ночного кошмара.
А Аскат-бабай же все ворочался на постели, хмуро взглядывая в темное окно. Улегшись удобнее, он было задремал, но тут же проснулся: за окном полыхнуло и тут же прогрохотало. И тут же застучали по черепичной крыше крупные капли.
Торопливо одевшись, Аскат-бабай, покряхтывая, выскочил на улицу и, не веря себе, подставил под дождь сухие ладони.
Будто прорвавшись сквозь невидимую плотину, дождь лил и лил, пузырясь каплями в лужах, разлившихся уже в многочисленных ямках.
Дед облегченно вздохнул и, довольный, засмеялся. И тут же помрачнел, взглянув на обгоревший остов дома напротив.
– И-э-эх, грехи наши… – тихо вздохнул он, вытирая рукавом мокрое от дождя лицо.
Рустам Сагинбаев
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!