Предлагаю вам погрузиться во времена начала 19 века, через прочтение этнографических описаний Александра Бунге, путешествующего по Алтаю летом 1826 года.
А. Бунге. « Путешествие по восточной части Алтайских гор. Дневник путешествия по восточной части Алтайских гор летом 1826 года»
Алекса́ндр Андре́евич Бу́нге ( Alexander Georg von Bunge; 1803—1890) — немецко-русский ботаник, действительный член Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, профессор Дерптского университета.
«… 17 мая мы продолжали поездку вниз по Урсулу, не встретив ничего примечательного, разве только множество каркасов с лошадиными шкурами – здесь больше, чем где-либо, - которые видели мы и раньше. Эти каркасы остаются после жертвоприношений добрым и злым духам. Они представляют собой несколько палок, подпирающих длинную жердь, на которую навешана лошадиная шкура. А иногда и шкура другого животного, с головой. Перед этими сооружениями, если они не так давно поставлены, можно заметить два шеста, между которыми натянута веревка с ленточками и тряпицами. Шкуры сильно изорваны и продырявлены, так что они уже больше ни на что не годны. Сняты они с лошади, овцы или козы (никогда не видел я бычьей шкуры), которые были принесены в жертву по случаю какого-либо празднества, чьей-нибудь болезни, или, проще сказать, были съедены. Голова повернута на восток или запад (последнее гораздо реже) в зависимости от того доброму или злому духу приносится жертва….»
«… Достигнув устья Кеньги, мы хотели вечером устроить привал у нескольких юрт, стоявших там, но абыс, который вышел из самой богатой юрты, попросил меня отказаться от этого намерения и проехать с полверсты выше, где также, мол, стоят юрты. Здесь будут праздновать баеран, то есть праздник жертвоприношения, и, поэтому мы окажемся помехой. При этом он показал мне двух лошадей и овцу, привязанных к березе неподалеку от юрты, и объяснил, что одна из этих лошадей, еще прежде посвященная доброму духу, будет заколота вместе с овцой, другая же должна быть освящена вместо нее. Я вошел в юрту, которая оказалась по-праздничному украшенной и увешанной лентами: все дорогие вещи , например, шелковая материя и другие предметы, были вынуты из сумм и служили теперь украшению юрты. Я внял просьбе и ушел к дальним юртам. Но когда стемнело, до нас издалека глухо донесся бубен шамана, я сел на лошадь и поехал туда, чтобы быть очевидцем празднества, что мне не запрещалось. Там собралась толпа людей, которых, можно сказать, привлекла конина. Кам в своем священном одеянии, обвешанном металлическими вещицами, звериными хвостами и тряпками, в круглой, украшенной совиными перьями, шапке, в сапогах, которые заканчивались кривыми железными крючками. Вторил своим голосом глухому тону барабана. Он совершил свое действо почти совершенно так же, как было описано выше, только все было праздничнее, и он порой крутился с необыкновенной скоростью на одной ноге. Я не стал дожидаться конца церемонии и вернулся в свою палатку еще до наступления темноты, когда должны были забить лошадь и овцу.
Глубокий снег лежал на вершине, разделяющей истоки Ело и Ябогана; когда мы переходили ее, была холодная и ясная погода. На следующий день мы достигли Кана, где демич Баран принял меня как старого знакомого, всячески выказывая свое дружелюбное расположение. Густой дым, причина возникновения которого осталась для меня неизвестной, окутал окрестность и скрыл даже близлежащие предметы, хотя погода была совершенно ясной.
В соседней юрте вечером я снова услышал заклинания кама. Он колдовал над маленьким мальчиком, страдавшим от большой паховой грыжи. Поскольку я встретил здесь жителя Змеиногорска, который часто был в этих по торговым делам и калмыцкий язык знал лучше моего толмача, то спросил его о смысле заклинаний. Суть их вкратце такова: абыс начинает с взываний к доброму духу (Кайрахану) и поет: «Приди ты, Кайрахан, с высоты, приди, же Кайрахан, из глубины, и из реки, с горы, из долины» и т.д. Затем он сообщает, что этот добрый дух, наконец, вызван и певуче спрашивает его: «Ты Кайрахан, с высоты (или тот, который теперь явился ), сообщи, какой Шайтан (злой дух) вселился в больное место, - Шайтан воды, воздуха, огня или земли?» Треть песни состоит из того, что кам просит вызванного Кайрахана помочь изгнать изобличенного Шайтана и за это обещает положенную жертву – овцу или лошадь. Произносится всего несколько слов, но благодаря своеобразной манере пения, растягиванию отдельных слогов, мелодии без текста и частому повторению (например, постоянно слышится слово «кайрахан»), часто это длится всю ночь напролет, причем, абыс нередко доводит себя до страшных судорог, беснуясь с пеной у рта, а затем совсем без голоса, с осоловело выпученными глазами и темно-синим лицом, бессильно опускается на землю…»
«… К своей палатке мы вернулись довольно поздно, хмельные калмыки из соседних юрт пригласили меня выпить с ними чегена, кумыса и араки. В одной из этих юрт жила девушка со своим маленьким братом, их отец недавно скончался. Это побудило меня спросить о погребении мертвых у здешних калмыков. Ибо я не заметил здесь какого-либо кладбища, а часто встречающиеся каменные холмы, известные под наименованием чудских могил, относятся к давно прошедшим временам. Я узнал, что погребение покойников производится разными способами, отчасти это зависит от воли самих усопших, но в основном от абыса или кама. Который лечил умершего. Мертвых или сжигают (что, впрочем, бывает редко), или закапывают в землю, или, наконец (видимо, чаще всего), заворачивают в кошму либо в конскую шкуру и подвешивают к дереву в уединенном месте леса, оставляя на растерзание птицам и волкам, Обычно это сопровождается некоторыми церемониями, а лошадь – обычная жертва мертвым. Иногда ночью, где-нибудь в отдаленности, разводится огонь, над которым подвешивается котел с мясом в жертву злому духу Шайтану. Когда мясо сварится, кам приказывает всем присутствующим удалиться, после чего по уверениям калмыков является Шайтан. Чтобы насладиться этой жертвой. Через некоторое время калмыки снова возвращаются к этому месту, уверенные, что визит Шайтана состоялся, так как не хватает части мяса, огонь почти потух и головни раскиданы во все стороны. Это, видимо, проделки фокусника шамана. Следует добавить к этому, что сам я не присутствовал на подобной церемонии и сообщаю об этом со слышанным мною рассказам.
Нередко калмыки отмечают годовщину смерти своего умершего родственника на его могиле. При этом часто бывает так, что идут туда лишь для того, чтобы набраться водки и залить свое горе, и возвращаются либо пьяными, либо после того как проспятся…»
«… Ясным и теплым утром следующего дня мы поехали дальше по дороге вдоль Урсула, через небольшие речки Тоботой и Кеньгу… Мы окакзались неподелеку от юрты Кучугеша… Как только стемнело (довольно сильная гроза прошла и полный месяц показался в разрывах туч) и мы отправились спать, я услышал невдалеке протяжные глухие звуки, напоминающие удары в похоронные литавры и повторяющиеся через определенные промежутки времени. То абыс (кам) ударял в соседней юрте в свой колдовской бубен. Я поспешил в эту юрту, где под котлом в аракой был разложен большой огонь; на почетном месте, у входа, сидел кам и держал в руке колдовской бубен, совсем его скрывающий, и бил по нему похожей на лопаточку, обтянутой на концах кожей колотушкой с прикрепленным к ней маленьким дребезжащим колечком: ударял с различной силой и скоростью, сначала все сильнее, потом тише, все время коротко встряхивая бубен, отчего навешанные на нем железки постоянно, но с разной силой ударялись друг о друга. Затем он начал петь тихим, сдержанным, дрожащим голосом, но потом так громко, что ударов бубна становилось не слышно.
Становясь все шумнее, он взмахивал бубном над головой и сильно ударил им, вдруг опустил его снова, так что железки громко звенели, затем он медленно поднял почти лежащий бубен, подражая тихо катящемуся, но усиливающемуся грому. Этот маневр повторил он трижды, а больной страдавший головной болью, сидел рядом с ним с правой стороны, так что, будь тот человек и здоров, сильный шум непременно вызвал бы у него головную боль. Потом абыс внезапно вскочил и, высоко подняв свой бубен, опять наклонял его , сильно сотрясая, к стенам юрты и к больному. Затем он вынес его и начал громко петь дрожащую, гортанную, тягучую, лишенную гармонии песню, и не раз казалось, что у него перехватывает дыхание. Он бегал вокруг юрты, то удаляясь от нее, то вплотную приближаясь к ней, и барабанил и сильно кричал. Но вот, он прекратил шум, вернулся в рту и остался стоять у входа. Одного из моих людей, который стал рядом с ним, он заставил пройти дальше в юрту, больному же велел занять его место у входа, а двум моим людям приказал выйти. Отдохнув и покурив трубку, он опять начал петь и барабанить, обежал вокруг больного, затем поднял бубен и начал с силой ударять в него, приложив натянутую кожу бубна к самой голове бедняги больного, затем отнял бубен и, словно неся в нем что-то, быстро вышел из юрты и там снова кричал и барабанил. То же самое он повторил еще ва раза, покуривая в промежутках трубку. Я спросил у него, как обстоят дела, на что он ответил, что добрый дух (Кайрахан) ходит теперь недалеко по окрестным горам и требует для изгнания Шайтана из головы больного овцу. Наконец кам прошел от выхода дальше в юрту и громко запел, забарабанив, затем он повесил свой колдовской бубен над почетным местом, закончив на этом свое действо. Больной почувствовал облегчение. Болезнь была несерьезной, и камлание продолжилось недолго, так как Кайрахан появился быстро. Иногда же , при тяжелых заболеваниях, камлание длится три ночи напролет (бубен шамана можно трогать только ночью). При этом кам одевает специальную одежду, чтобы производить большее впечатление на Кайрахана и Шайтана, который сильнее, и против второго нередко напрасно он просит помощи первого. Иногда он понимает, что болезнь неизлечима и поэтому уверяет, что Кайрахан не может его услышать, так как он (в случае, если подобная сцена происходит на Алтае) ушел к Чуе и не возвращается. Близ Урсула проживает один известный абыс, который, по-видимому, хороший фокусник; как мне рассказывали некоторые очевидцы из русских, он во время камлания вонзил себе в грудь большой нож, так что кончик выходил со спины и с него капала кровь. Мне приходилось впоследствии видеть, как кам камлает в своей священной одежде, и об этом, как и смысле его пения, расскажу в надлежащем месте…»
"… Уже стемнело, когда мы оказались на противоположном склоне горы, у небольшого ручья, рядом с юртами, не достигнув еще Курайской степи. Я зашел в юрту, откуда был слышен громкий крик ребенка, который, как я узнал, был болен, или, если выражаться на калмыцкий манер, в него вселился Шайтан. Чтобы изгнать этого духа, в юрту затащили и привязали там молодого козла. Перед ним села старая женщина и начала петь заклинания. Козел, казалось, состязался с ребенком в том, кто из них перекричит старуху, вдобавок выли и лаяли многочисленные собаки, возбужденные ночным прибытием нашего каравана, так что получился концерт сумасшедших. Женщина, после того как допелась до спам и почти до судорог, наконец, встала и начала приготовления к закланию козла. Я, устав с дороги, не дождался этой процедуры и вернулся в свою палатку, где долго не мог уснуть из-за пронзительного крика ребенка и пения старухи. Я вошел в юрту. Козел за ночь был съеден, и калмыки собирались заклать вторую жертву, барана. Над которым они пели те же заклинания.
Способ заклания у калмыков своеобразен и заслуживает описания. Овцу бросили спиной на оленью шкуру, и сделали это трое калмыков. Один держал голову, другой ноги, третий – главная персона (обычно кам или, в крайнем случае, тот, кто готовился к этой должности) – встал га колени перед жертвой и, надавив коленом на брюхо животного, ножом сделал в верхней области живота глубокий надрез примерно в три дюйма длиной. В эту рану он залез рукой и, в то время как он там копался или, по его словам, «давил сердце», животное в несколько секунд погибло. Затем шкуру у раны немного оттянули в сторону, чтобы с помощью палочки, вставленной в края разреза, зацепить ее. Потом шкура необыкновенно быстро была снята, овцу выпотрошили, разрезали на куски, а куски сложили в котел, уже поставленный на огонь, - все это длилось самое большое десять минут. Калмыки предпочитали такой вид убоя потому, что при нем полностью сохраняется кровь животного, которой они наполняют кишки жертвы, и получается их излюбленная еда. Когда я вскоре опять зашел в юрту, часть мяса было уже съедена, и усердие калмыков, с которыми они занимались этим, позволяло думать, что от овцы скоро ничего, кроме костей, не останется…»
Путешествия продолжаются… Ольга Шадрина, фото автора,
фото из Музеев: «Национального Музея Республики Алтай», «Музея Чуйского тракта», архивные фото Сергея Ивановича Борисова начала 20 века: «Алтайский шаман с бубном на фоне традиционного жилища – Чаадырр», «Алтайка в национальном костюме», «Алтаец на лошади»
