Скорее, мизантроп, но лучше бы – поэт,
Слёз не умею оценить я человечьих.
Болело и пройдёт, отгрохотало – нет…
Все темы, приобретшие вид вечных,
Исчерпаны. Но худшая тоска
Хоть редко потревожит стенки сердца,
Но глубоко и крепко прорастёт,
Раздавит под пятой окованного берца,
Спокойствия росток,
И воздуха глоток попросит рот,
Сухие округляя вздохом губы,
Заставив замереть на краткий миг,
Пока ладонью и шершавою, и грубой
Мне ветер волосы растреплет невзначай
Укутанным в туманы зимним утром,
Утопленным в февральскую печаль,
С морщиной туч угрюмою и мудрой.
Идёт народ от церкви Покрова,
Пестря воскресной праздничной одеждой
Под ликом слёзно-серой высоты,
Неся на всех единую надежду,
Но небо! Небо плачет наверху!
И слёзы льются по ресницам вербы -
По исхудавшим за зиму ветвям,
Ещё не видевшим своей пуховки первой…
Но небо плачет! И не даст никто
Ему так слепо приписанной силы
Спасать, вершить, творить – хоть и добро -
Беречь от преждевременной могилы.
Бессильное, по-детски распахнув
Свой чистый взор, прозрачный в солнца недрах,
Оно растерянно и брошено одно,
И только стонет вокализом ветра
О тяжести услышанных молитв,
О горечи усталости и боли
За всех: от человека до звезды,
Пронзительнейших детищ небосклона.
