Мы никогда не ценим того, что держим в руках: не то, не нравится, хочется большего. И только теряя, понимаем, каким сокровищем обладали. Вот и Зина оценила своего художника. лишь потеряв.
Продолжение повести Ивана Карасёва "Ниточка жизни"
Начало:
1. Как жили молодые девчонки в послевоенном Ленинграде
2. Начало Зининой жизни
3. Поход в магазин оказался началом новой жизни
4. Конец раздумьям. Зина выбирает новую стезю
5. Первый визит к художнику
6. Позировать обнаженной? Раздеться перед посторонним мужчиной? Зина, тебе решать...
7. Портрет в стиле "советское ню"
8. Любимая натурщица Зина
9. Стоит ли сравнивать двух мужчин, деливших ее постель?
10. Любовные страсти повсюду: и в мастерской художника, и в больничных кабинетах
Следующий сеанс у Водовозова был намечен только через три дня. Все эти дни Зина провела с мыслями о Вале. Его образ повсюду преследовал её. Он ей снился каждую ночь. Звал, говорил: «Пойдём в наше место, давно там не были, может заросло уже всё без нас?» Зина видела Валю и на улице. Он ей мерещился повсюду. Достаточно было заметить в толпе молодого человека с плечами спортсмена. Однажды сердце ёкнуло, когда какой-то парень, чем-то напоминающий Валю повернул голову. Она крикнула: «Валя, Валя, это ты!» Хорошо, вовремя остановилась. Тот лишь удивлённо обернулся, но Зина сделала вид, что это она не ему.
На работе тоже только эти думы. Слушала жалобы пациента, а в голове Валя, с врачом разговаривает – то же самое. Половину сказанного не улавливала. Даже Квадрат Иваныч заметил, что она стала чересчур рассеянной, ну а некоторые, особо вредные больные, которым она забывала поставить грелку или отвести на процедуры, вообще грозили пожаловаться главврачу. Приходилось извиняться, а заведующему наплела про плохое самочувствие. Посоветовал пить пилюли, не уточнив какие. «Женщинам, - сказал, - помогает». Зина послушала, покивала головой:
- Да-да, Кондрат Иванович, конечно, завтра же приступлю, - и увернулась от его хищной руки: того и гляди прихватит за одну из округлостей, - Кондрат Иваныч, ну Ирина Николаевна же заждалась. Не надо заставлять женщину ждать! Язвительность тона не могла укрыться от Квадрат Иваныча, он смутился, покраснел весь, но ненадолго. «А-а-а, вот ты и попался, Кондратка- Квадратка. Надеюсь, теперь-то ты понял, что ловить нечего».
Кондрат Иванович, естественно, осознал значение Зининой короткой ремарки. Пересилив смущение, он перегородил путь своей подчинённой.
- С чего ты взяла про Ирину, Зиночка? У нас с ней чисто рабочие отношения.
- Не надо, Кондрат Иваныч, про ваши «рабочие отношения», всё отделение уже знает. Вчера при мне санитарки ваши общие с Иркой косточки перемалывали. Так что всё, хватит! Отцепись, - процедила она сквозь зубы, отводя руку Кондрата Иваныча, - а то в партком про аморалку заявлю.
Одного слова «партком» хватило Кондрату. Куда подевался его тяжёлый исподлобья взгляд – глазёнки забегали во все стороны. Он отпрянул, понял, что крепко сел на крючок своей медсестры. Зина уходила с победным видом. «Ну вот, наконец-то, хоть от него отделалась! Уже легче». Зина заметила, что с тех пор, как у них с Водовозовым завязались отношения, она намного жёстче стала вести себя с мужчинами. В мастерской «Сашенька» вокруг неё крутится, малейшее желание выполняет, здесь отшила-таки назойливого Квадрат Ивановича, кто следующий? Интересно, как бы сложилась их встреча с Валей?» Зина стала отдавать себе отчёт в том, что она уже не та, наивная, совсем не знающая жизни, девица, какой была семь лет назад. Нет, стержень в ней остался тот же. Она и тогда знала, и сейчас была убеждена твёрдо в одном – всё надо делать самой, добиваться, идти к поставленной цели. Никто тебе подарочка на блюдечке с золотой каёмочкой не принесёт. Но всё же она стала другой. Могла бы она так отшить заведующего ещё год назад? Ни в коем случае. Боялась. А сейчас как будто море по колено. Да, совсем другой стала. А Валя, он тоже наверняка здорово изменился. Ведь через войну прошёл, через плен, через голод, через унижения. Если жив, не сломала ли его такая жизнь, или наоборот не сделала ли из романтика, поклонника Пастернака, равнодушного циника? Вот вопрос так вопрос.
Но шло время, наступило лето, а больше от Вали или про него никаких весточек не поступало.
Она ответила его товарищу по плену и просила писать, если появится что-то новое, тот сразу же откликнулся и пообещал держать в курсе. И всё. Больше ничего. Зина не остановилась на этом. Она послала повторный запрос в Министерство обороны, пояснив в письме, что имеет сведения о том, что военфельдшер Шабловский в сорок первом попал в плен и ещё в августе сорок второго там находился. С ответом тянули, про судьбу пленных военное ведомство писало очень неохотно, это она уже поняла, слышала от других людей. Устав ждать, Зина стала предаваться размышлениям. Она лежала с закрытыми глазами на своей общежитской койке и рассуждала: «Всё-таки он погиб, не выжил в плену, иначе бы уже объявился как-нибудь». Потом в промежутках между сонливой полудрёмой пыталась убедить себя: «Нет, может и жив, только плена своего стесняется. Глупый какой, я сама помню: начнётся бомбёжка, так куда угодно от неё бежать хочется. А на фронте и того страшней должно быть, там и бежать некуда».
«Ох война», - вздыхала Зина и поворачивалась на другой бок. Бесконечные мысли о Вале, поглощали значительную часть ночного времени.
С Водовозовым Зине стало труднее. Теперь она уже не распалялась до исступления как раньше во время их любовных соитий. Она лежала с пожилым мужчиной и видела его начавшую дряхлеть плоть – грудь и бёдра с начавшей обвисающей тряпками кожей, животик с небольшими запасами излишнего жирка и вспоминала сочное, атлетическое сложение Вали. «Валя, Валя», - она закрывала глаза и видела свою первую и единственную любовь. Он раскинул руки, чтобы обнять её и шептал: «Зуся моя, Зуся!»
После очередного сладострастного крика, выдавленного вспотевшим от усилий Водовозовым, перед ней снова возникал образ Вали. Он её преследовал всё время, которое она отводила Водовозову на любовные утехи. Она поняла, что по-прежнему любит только Валю, живого или мёртвого, лучше живого. И лучше сейчас, лучше вместо Водовозова. Но Валю нужно было ждать, ждать с призрачной надеждой встретить его на просторах огромной страны. Когда это случится? Если случится. Где? В Норильске? В Магадане? Не-е-ет! И не окажется ли слишком поздно? Такая несчастная получилась у неё любовь. И, скорее всего, никакой Валя ей не светил. Зине приходится оставаться любовницей Саши Водовозова, известного художника, будучи при этом полностью в тени. Только натурщица, обладательница прекрасного тела, чью анонимную наготу теперь имела удовольствие лицезреть публика от Владивостока до Варшавы. Она стала известной, но никто не знал, что это была она.
Однако роль натурщицы ей не надоедала, более того, она полностью свыклась с ней и совершенно не стеснялась своей наготы, когда в мастерской появлялся старый товарищ её любовника, тоже художник, член союза.
Зина не воспринимала его взгляд, брошенный на её обнажённое тело, как взгляд мужчины, способного возбудиться от женской наготы. Нет, она прекрасно видела: на неё смотрели глаза такого же художника. И она бы не отказала ему, предложи он попозировать. Другое дело, как бы на это отреагировал Водовозов? Зина была уверена: он держал её лишь для себя одного, ни с кем делиться не собирался, даже в качестве натурщицы. Впрочем, как вскоре выяснилось, старый товарищ собирался перебираться в Москву и уже сдал свою мастерскую. Так что позировать Зина по-прежнему могла только Саше Водовозову.
Ещё больше Зину устраивали продолжающиеся уроки живописи.
Она и впрямь, наверное, оказалась способной ученицей, не зря Водовозов её хвалил с первого урока. Теперь и ей иногда нравились собственные творения. Правда, пока они ограничивались простыми вещами – натюрмортами с яблоками, зарисовками студии художника. Даже до вида из окна ещё не дошли. «Ничего, - обнадёживал Водовозов, - у тебя всё впереди!»
И, в самом деле, вскоре он ей начал объяснять основы передачи изображения человеческого лица. И однажды, Зина даже сама не поняла, как это получилось: за чаем она быстро набросала карандашом образ мужчины и глазам не поверила – с листа на неё смотрел Валя. Его узкие, татарские глаза, его волосы, скулы, нос и подбородок с упрямой ямочкой. Водовозов тоже удивился, похвалил, но не удержался, поинтересовался чей портрет. Зина выкрутилась, сказала, пациент один, ухаживать пытается, говорит, намерения серьёзные имеет. При этом вызывающе посмотрела на своего Сашу. Тот стушевался, что-то невнятно промямлил и пошёл к мольберту. «Ага, задело, - торжествовала Зина, - ну что ж теперь знаю куда нажимать надо! Время есть»,
Времени, и вправду, было достаточно. В двадцать четыре года Зина могла рассчитывать на лучшее будущее, и она терпеливо его ожидала. Ожидала в больничной суете, в трамвайной толкотне, в общежитских перепалках с фабричными. Она понимала: через это надо пройти, но ждать мало, надо самой действовать, по-другому никак. Надо жить и работать локтями, расчищать себе путь, чтобы не оттеснили. И она следовала намеченному пути – позировала своему художнику, не стесняясь принимала от него подарки и деньги, также, не стесняясь их тратила, намеренно вызывала зависть соседок, одевая по выходным свои лучшие платья.
И ещё она твёрдо решила доучиться, получить аттестат о среднем образовании. Всё время, свободное от работы, позирования и всяческих мелких дел теперь она проводила в районной библиотеке, освежая в голове физику, математику, другие точные науки, а самое главное – абсолютно забытый за последние годы немецкий. Ведь восьмой и девятый класс в прифронтовом Бологое ей дали очень мало. Учили там плохо, да и занятия Зина пропускала часто. То дежурство на крыше, то на работу вызовут. Зина боялась, что для ленинградской школы рабочей молодёжи её знаний будет маловато. А без них не будет аттестата, без которого Зина стала ощущать себя не совсем полноценной. Художники, в большинстве своём, имеют специальное образование, а у Зины – только девять классов.
В тёплые июльские дни так хотелось позагарать на берегу Фонтанки, около залива, искупаться или вообще сорваться куда-нибудь за город, сесть на пригородный поезд и очутиться где-нибудь далеко, на Карельском перешейке, среди сосен и озёр. Но Зина вздыхала, бросала в кожаную сумочку тетрадки с ручкой и убегала в читальный зал.
Там, после талмудов с формулами она отводила душу, с упоением погружаясь в мир живописи, представленный единственным на всю библиотеку пособием по рисунку. Зина открывала тетрадь по физике с другой стороны, брала карандаш и забывала обо всём на свете. Сидела допоздна, не замечая, как пустели столики вокруг. Минут без пяти девять к ней походила недовольная библиотекарша и напоминала о времени. Зина, с видимым сожалением покидала своё рабочее место и плелась в общежитие.
Работа, штудирование учебников, каждодневная текучка отодвинули мысли о Вале на второй план. Надо было жить сегодняшним, а лучше завтрашним днём, это Зина понимала чётко. Жизнь должна была открыть перед ней новые горизонты, и ей предстояло быть к ним готовой.
Поэтому отказываться от Водовозова было нельзя, в построенной Зиной проекции дальнейшей судьбы работа с «её» художником занимала важное место. Она не представляла, как без него вырваться из нынешней больнично-общежитской реальности, совершить очередной скачок вверх по лестнице жизни. Разве что удачно выйти замуж. Удачно, вот где загвоздка. Не за разведённого работягу с бутылкой в довесок, а как Стешка. Только Стешке для этого пришлось на фронте побывать. А Зина даже ради перспективного мужа была не готова под пули подставляться, да и война три года, как закончилась. Вместе с женихами. Они лежали в земле сырой от Волги до Эльбы. Посему на данном этапе и Водовозов был вариант, даже в качестве любовника, не говоря уже обо всех остальных плюсах. «Надо ждать, - говорила Зина себе, - терпеть и как-нибудь образуется. Ну ведь он в меня втрескавшись по самое не могу. Подожду, ещё Стешка мне завидовать будет!»
***
- Зина, послушай, пожалуйста, мне пора. Дома ждут.
«Дома, ждут, - хмыкнула про себя Зина, - так мы величаем свою супруженицу – дома ждут». Она посмотрела в сторону окна, туда, где через три улицы и сквер в эти минуты в высоком, дореволюционной постройке, доме рвала и метала в ожидании Сашина жена. На какое-то мгновение Зине даже стало чуточку жалко её. На дворе август, конец лета выдался на удивление не по-ленинградски тёплым и солнечным. В выходные и по вечерам группы гуляющих заполняли набережные и дорожки редких в городе парков, а та сидит обозлённой затворницей и ждёт своего непутёвого муженька. Интересно, когда она заметит, что на картинах её Сашеньки теперь одна всего голая натурщица. Зина. Остальные куда-то подевались.
Жена Водовозова не рвала и не метала. Глафира Урбанская всего лишь выжидала. Знала, её черёд придёт. Она была очень спокойным, уравновешенным и хладнокровным человеком. Возможно именно эти черты характера помешали ей добиться в искусстве нечто большего, чем обычного членства в Союзе художников. Даже ни одной сколь-нибудь значимой индивидуальной выставки она не имела на своём счету. В большом выставочном зале или в музее, только в районных Домах культуры. Урбанскую хвалили, ставили в пример за великолепную технику рисунка, но не хватало её живописи экспрессии, души. Социалистический реализм как метод был не для неё. Выполненные ей комсомолки и шахтёры, красноармейцы и колхозницы смотрели вперёд невидящими глазами, застывшими на лицах с правильными чертами. Никакой сочности, никакой колоритности, никакого одухотворения. Хорошие, качественные постановочные фотографии, не более. То ли дело персонажи картин Водовозова, на них малейшая деталь лица играла, выражала желание победить, идти вперёд. Он умел выразить волю и упорство строителей счастливого будущего в достижении поставленных целей выражением лица, прищуром глаз и формой сжатых губ. У него играло тело героя картины, под лёгкой, как правило, одеждой угадывались напряжённые мускулы или томящаяся ожиданием материнства грудь.
Всё это Глафира Урбанская не могла передать. Ей, наверное, не доставало сильного чувства, собственного сильного чувства, настоящей любви, плотской, сильной страсти. Она никогда по-настоящему не любила своего Сашеньку. Когда-то просто пошло-поехало, а потом решила ничего не менять в жизни. Ну нет любви и не будет, а с Сашей удобно и легко. Он быстро занял в семье подчинённое положение: очень хотел детей, но всегда соглашался с необходимостью повременить, довольствовался размеренным, правильным домашним укладом, где ему не надо было ни о чём думать. Он отдал жене все бразды правления хозяйством и позволил ей распоряжаться вне мастерской собственным временем и именем. Она решала куда надо идти, где нужно остаться надолго, а где лишь коротко показаться в обществе.
Надо сказать, Глафиру такая жизнь тоже устраивала. Она давно похоронила личные амбиции, её искусство ныне ограничивалось заказами по оформлению стандартными фигурами рабочих и крестьян фойе крупных учреждений и заводов. За это платили и не требовали многого.
Ей вполне хватало теперь роли жены Водовозова ну и, время от времени, немного творчества для поддержания собственного реноме художницы. Она любила появляться на людях, в свои годы сохранила физическую привлекательность: стройная, симпатичная темноглазая женщина с роскошной каштановой шевелюрой, уложенной как у Греты Гарбо на известной фотографии 1931 года. К лицу тоже никаких претензий – аккуратный нос, умело накрашенные губы и точёный подбородок. Она могла иметь успех у мужчин, но ей вполне хватало одного. Она полностью подчинила его себе, но, будучи женщиной умной, давала ему отдушину в виде работы. В мастерской Саши она сознательно не появлялась, там он был сам себе господин. Она лишь ждала, пока он придёт домой и поступит в её полное распоряжение.
«Ничего, подождёт, я тоже жду», - пресекла Зина свою жалость. Она расположилась за маленьким столиком и, укрывшись лишь лёгким покрывалом, потягивала чаёк.
На самом деле ей доставляло определённое удовольствие удерживать Водовозова всё дольше и дольше. Она не раз ловила себя на мысли, что сознательно вбивает кол в и без того не самые радужные семейные отношения своего художника. Правда, не видела в том ничего зазорного. Раз у неё нет Вали и, наверное, не будет никогда, то почему у него должно быть всё гладко? Она даже с некоторым злорадством ждала возможной развязки. Ведь жена догадается рано или поздно. Что тогда? Зина предпочитала не думать об этом. Что будет, то и будет. Она боялась потерять Водовозова и всё, что с ним связано, но её больше и больше не устраивало чувствовать себя лишь любовницей, в то время как другая получает всё и от жизни, и от своего статуса жены маститого художника. Несколько раз намекала ему на ухаживания того самого выдуманного пациента с лицом Вали. Водовозов реагировал очень болезненно, и Зине это доставляло несказанное удовольствие. Возможно, в глубине души, Зина была уверена в том, что никуда от неё Водовозов не денется, значит, грозу можно ожидать без особого страха и даже приблизить. Пусть она разразится, и на самом деле, чем раньше, тем лучше.
Поэтому сегодня она опять тянула время. К тому же, Зину здорово раздражало подчинённое отношение Водовозова к жене. «Мной пользуемся, а её боимся», - рассуждала она. И вслух не преминула уколоть немножко, не очень больно, но так, чтобы пореже называл жену обобщающими терминами, вроде «ждут»:
- Слушай, а почему вы детей не завели?
- Знаешь, - вздохнул Водовозов, - сначала Глаша не хотела, говорила, что для себя пожить надо. Тогда в двадцатые годы в нашем кругу у женщин было модно считать, что дети – это обуза, что они мешают раскрываться талантам. Мол, пусть рожают крестьянки и мещанки, а мы не для того созданы, чтобы на насесте сидеть и кудахтать вокруг своих выводков. Глафира ведь поначалу большие надежды подавала. Вот это всё, - Водовозов повёл рукой в сторону выставленных вдоль стен собственных картин, - это её не интересовало. Она ведь у Лентулова училась. Там совсем другие подходы к живописи были. Ты Лентулова ведь видела альбом, я показывал.
Зина кивнула и Водовозов продолжил.
- Потом, в тридцатые такое искусство стало невостребованным. Мне, видишь ли, повезло больше. Женщина, человеческое тело во все времена пользовались у публики спросом. А Глафира не смогла перестроиться, у неё кризис был душевный, не до детей.
Он помолчал, не желая больше затрагивать явно болезненную для себя тему, но Зина не унималась:
- А потом? Потом-то, наверное, кризис закончился ведь? Неужели не поняла она, что с детишками веселее жить? Небось скучно ведь вам вдвоём там, в большой квартире?
- Потом да, стали думать, но поздно. Ты же медик и должна знать, что аборт может сделать женщину бесплодной. А сколько их Глаша сделала? Тогда ведь можно было. И не сосчитать.
От ответа на вторую часть вопроса Водовозов намеренно уклонился, но Зина настаивала:
- Так скучно в ваших апартаментах-то без детей, а, признайся?
- Конечно, Зиночка, с детишками было бы веселее, только мне уже поздновато их заводить, не те годы, - пожилому любовнику показалось, что Зина сейчас предложит ему стать отцом, а завести ребёнка на стороне, даже с любимой натурщицей, вовсе не входило в его планы, - Зиночка, мне пора, уже скоро девять. Пойми, так надо. Иначе жена может заподозрить.
- Ну да, может, - Зина сделала вид, что обиделась и отвернулась будто для того, чтобы смахнуть набежавшую слезинку. «Ничего, Сашенька, потерпишь, - с некоторым злорадством усмехнулась втихую она, - мне тоже несладко в комнатухе с четырьмя соседками». Она положила ногу на ногу. Покрывало задралось выше и оголило округлое бедро почти до пояса.
Водовозов, однако, Зинину обиду принял за чистую монету и почувствовал себя неловко. С одной стороны, и домой пора давно, жена уже два раза звонила, с другой… Он не отводил взгляд от обнажившегося соблазна и невольно сглотнул слюну. Как оно, это тело, возбуждало его, какую власть оно имело над ним! Как звало! Ещё год назад он бы не поверил, что способен на столь частые проявления мужской силы.
- Ну так что? Мне одеваться? Уходим? – совершенно невинным тоном произнесла Зина и встала. При этом её импровизированная накидка соскользнула с правого плеча.
- Нне-е-ет, - почти застонал Водовозов и буквально набросился на неё…
Она лежала в его объятиях, и сегодня ей хотелось оставаться в них ещё и ещё. «Интересно, я начинаю к нему привыкать, как ребёнок к мягкой игрушке, без которой ему не заснуть, или это всего лишь желание владеть им, подчинять его?» Зина задумалась. В последнее время мысли о Вале реже приходили к ней, образ его всё-таки сильно поистёрся в памяти. И самое главное, его не было, непонятно ждать или не ждать? Скорее второе, чем первое, намного более вероятно второе, а Водовозов – здесь рядом. Вот он, и как умело играет на её женских струнах, как может её раскочегарить, ой, мерзавец! И куда-то исчезла ненависть к себе за подчинение похоти пожилого бабника и вид самого Водовозова не вызывал как раньше некоторого отвращения даже в первые самые тяжёлые вначале мгновения. Наверное, действительно, привыкла.
Но большая стрелка настенных часов неотвратимо приближалась к циферке «X». Больше тянуть было нельзя. Даже Зине. Пора. Они встали, оделись. Водовозов крепко поцеловал её перед тем, как выпустить любовницу за порог, повернул ключ, распахнул дверь, Зина шагнула в проём и… столкнулась нос к носу с элегантно одетой стройной дамой лет сорока пяти-пятидесяти. Пышные, интересно уложенные, волосы, тонкие брови и сверлящие, как буравчики, глаза.
Она окинула изучающим взглядом Зину, прошипела что-то невнятное и, решительным движением руки отодвинула её с прохода, да так, что Зина едва удержалась на ногах.
- Так вот ты что тут рисуешь, Сашенька, - прорычала она знакомым Зине по телефону резким голосом, - то-то на ужин тебя не дождёшься. Конечно, тут такая «гарна дивчина»! На молоке и сале росла, сразу заметно». Гостья окинула взглядом Зинину фигуру.
- Чи с Украины, припэрлася? – продолжила она, разглядывая тёмную до черноты Зинину шевелюру. – Там художников нэ мае?
Зина застыла от неожиданности и на время потеряла дар речи. Водовозов стоял белый, как мел, его было не узнать. Куда делась стать знаменитого художника. Он опустил глаза и всем своим видом напоминал скорее провинившегося школьника в кабинете директора.
- Ну чего молчите, голубки? Ещё минут пятнадцать назад вы там так ворковали, что хоть уши затыкай.
«Я так и думала, что на лестнице нас слышно, а он всё успокаивал», - Зина не удержалась и покраснела, как рак.
- Нет, не с Украины я, - подала наконец голос Зина.
- Так, а мне без разницы, на самом деле откуда, марш отсюда и чтоб духу твоего здесь больше не было!
Зина колебалась несколько мгновений, потом глянула в сторону Водовозова, пытаясь найти у него поддержку. Но сразу поняла, что помощи там ждать не стоит. Тогда она повернулась к внезапной гостье и, собравшись духом, сказала громко: «До свидания, Сашенька! До встречи, любимый!» Она обращалась к Водовозову, но смотрела в глаза сопернице, однако у той ни один мускул на лице не дрогнул. Она лишь усмехнулась и добавила:
- Давай, давай, пошевеливайся, шалава толстожопая!
Зина лишь фыркнула и зло выпалила в ответ:
- А тебе и завидно!
Не сказав больше ни слова, она быстро удалилась. Этот бой был проигран вчистую, впрочем, как и всё сражение за место под солнцем под названием «Художник Водовозов Александр Николаевич».
Продолжение:
1. В Зининой жизни - сплошные утраты
2. День рождения Зины
3. Если 37-ой прошел мимо тебя, не шути о нем, Зина
4. Карабкаться вверх, подняться, распрямиться...
5. Зина царит в мастерской
6. Твои картины злы. Чем, Зина, не угодил приютивший тебя Ленинград?
7. Зинина свадьба
8. Новое увлечение Зины
9. У Зины все козыри на руках
10. "...Ты, как будущность, войдешь..."
или на сайте
https://www.jkclubtext.com/knigi
Вам может быть интересно:
У французской пары не было детей, и они взяли их в советском провинциальном детдоме
Эта старая казацкая шашка спасла мальчику жизнь
О первой любви и о последней встрече с ней
Она - любовница женатого человека. Она не может решить: рожать или нет. Если бы не случайная встреча под парижским дождем...