Поставить полвека назад написанный «Человеческий голос» Пуленка на первый взгляд не представляет никакой сложности: «посадить единственную героиню на час с телефонной трубкой в руках и собрать небольшой оркестр». Однако это только на первый взгляд. Заставить слушателя внимать певице без малого час, заставить сопереживать душевным терзаниям ее героини, заставить проникнуть во всю тонкость психологических нюансов, раскрываемых музыкой – это задача отнюдь не из простых. Для этого нужна артистическая личность воистину шекспировского масштаба – чтоб проняло, что называется, до мозга костей. А когда такой личности не наблюдается, театр прибегает ко всякого рода камуфляжу – чтобы отвлечь внимание зрителя от пустоты на сцене.
Нечто подобное можно было наблюдать в Театральном зале Дома музыки, где знаменитая моноопера была представлена фондом «Русское исполнительское искусство». За этим громким названием скрывается команда, сплошь набранная в Музыкальном институте имени Ипполитова-Иванова: и оркестр (Московский молодежный камерный) оттуда, и художественный руководитель проекта Владимир Ворона (он же ректор института), и, наконец, исполнительница Ольга Балашова – студентка третьего курса названного вуза. Появись подобная постановка где-нибудь на студенческой экспериментальной сцене – ну и ладно, и спросу бы никакого с нее не было. Но нынешняя продукция претендует на титул «лучший спектакль в опере» национального театрального фестиваля, а потому и достойна всяческого порицания. И вот почему.
Режиссер Юрий Ардашев не верит в идею монооперы. Похоже, он не верит в оперный театр как таковой. В противном случае он не заставлял бы певицу делать столько бессмысленных телодвижений, упорно пытаясь отвлечь зрителя от музыки и от существа монодрамы. Одетая в красное трико девушка на сцене силится воспроизвести пластику Сержа Лифаря, и, надо отдать ей должное, ее физическая форма превосходна – она и «мостик» делает, и на шпагат садится – обойди хоть все московские оперные театры, вряд ли найдешь среди певиц еще одну такую. Но дело даже не в том, что искусством Лифаря и не пахнет, в лучшем случае – слабой тенью Марселя Марсо. Вся эта «ломка», которая происходит с героиней все 50 минут оперы абсолютно ничего не дает для понимания подлинной ломки, а точнее сказать трагедии, коллапса ее душевного мира.
Позволю себе такое сравнение. Для выражения страданий, мук, боли классическому искусству античности всегда требовалось активное, физически осязаемое проявление эмоций. Посмотрите на статую Ниобеи, всем телом старающейся заслонить своих детей от испепеляющих стрел мстительных олимпийских богов: она вся порыв, она решительно действует, она противится своей судьбе. И всмотритесь в лики византийских икон, хотя бы в ту же Владимирскую богоматерь: сколько неизбывного страдания, скорби в ее глазах при абсолютном покое, абсолютном бездействии! Разные эпохи, разная ментальность? Да, но не только. Античному искусству, при том, что, бесспорно, оно прекрасно, в принципе было неподвластно погружение в глубины человеческой души, проникновение во внутренний мир человека. Античное искусство познавало человека через внешнее действие, у него, скажем так, была активная, и оттого почти всегда поверхностная позиция, хотя форма всегда безупречна. Иконопись средневековой Греции сильно уступает по части последнего антикам, но мистериальное, сакральное ей куда более доступно. По степени проникновения во внутренний мир человека эти казалось бы одинаковые на первый взгляд иконописные лики куда глубже любой, самой совершенной эллинской живописи или скульптуры.
И это только изобразительное искусство, которое безмолвно: у него свои средства выразительности. В нашем случае есть музыка, в которой сказано уже все, или почти все. Поэтому совершенно непонятно, зачем понадобилось подменять Пуленка сомнительными в эстетическом плане хореографическими экзерсизами. Чего только не делала Балашова, как только не гнулось и не коверкалось ее бедное тело, силясь иллюстрировать тонкие и очень сокровенные изгибы пуленковской мелодики! Но получилась – сплошная скука: монотонное кривляние и аэробика утомили уже к десятой минуте спектакля. Совершенно очевидно, что артистка вложила весь свой талант в реализацию режиссерского замысла, по-видимому, свято веря в то, что «Человеческий голос», для того чтобы быть понятым зрителем, остро нуждается в подобного рода оживляже. Но, увы, на самом деле, никакой монодрамы не получилось: эта физзарядка могла с таким же успехом иллюстрировать что угодно, ну, хотя бы, чтение ресторанного меню или программы телепередач на ближайшую неделю.
Ну а что же музыка, коей было отведено так мало места? Голос Балашовой – весьма ординарен, нет в нем того разнообразия тембров, которое необходимо, чтобы петь подобную музыку. Во всяком случае, если оно и есть, то проявить его певице совершенно не удалось. Впрочем, когда тебе надо большую часть спектакля петь спиной к залу или думать об очередной растяжке – до тембров ли тут? Кроме того, когда из-за технической накладки на 15-й минуте произведения отрубился микрофон, то оказалось что даже для небольшого Театрального зала ММДМ голос Балашовой мал: как ни убирал дирижер Паоло Вальери звучность камерного оркестра – это мало помогало певице. Игра же оркестра как таковая в целом заслуживает одобрения: это было, безусловно, профессионально, точно исполнено, порою даже экспрессивно и впечатляюще. Похоже, маэстро Вальери есть что сказать в предлагаемом музыкальном материале, он его чувствует и способен своим видением заразить оркестрантов. Но в полной мере его реализовать дирижеру помешала пустая и претенциозная режиссура спектакля.
5 апреля 2009 г., "Новости оперы"