Кто-то картинно горюет, что у нас нет критики. Нет, так что ж? Как будто кому-то ее надо.
В самом деле, зачем?
Читателя, потребителя в сфере литературы, долго отучали от нормального рыночного поведения. Нормальное – это когда лучшее качество за меньшие деньги, и хочется вещь, а не дрянь. Ему постоянно внушали: качество – это совсем не то, что в произведении интуитивно подразумевается (герои, история, эмоции, чтоб почувствовать себя человеком, мысли, чтоб подумать). Главное – язык и стиль, флер литературного величия и значимости (качественно то, что считается таковым анонимными другими), дизайн, а не тактико-технические характеристики.
Современная «критика» в итоге приобрела иное назначение – она популяризирует худшее. Происходит это не всегда намеренно, из дурных побуждений, а, наоборот, из позывов самых добрых, но не литературных. Рекомендуют не писателей, а хороших людей. Для того, кто рекомендует, конечно, хороших.
Ни от кого столько зла нет, сколько от хороших людей.
Представление о том, что узкий круг в своих представлениях о сущности и назначении критики далек от народа – ошибочно. Нигде это так ни очевидно, как в истолковании права на критическое высказывание. Народ и интеллигентская партия едины. Право критиковать нужно еще заслужить. Чтоб судить о книгах, надо иметь статус или свою полку романов и поэз. Если ее нет, и тебе нечего положить супротив разбираемого романа – следует только почитать и поклоняться, сам-то не можешь ничего, а судить взялся.
Идолопоклонничество – вот к чему мы пришли. Неважно, что написано, важно кем. Неважно, что говорят, главное кто. А если опять же человек хороший, то из-под него только все хорошее выходит. Кто считает иное – вор и супостат.
Между тем, критика мыслит текстами. Если же учитывать личность, то к литературному генералу претензии особенные. Больше должность – больше спросу.
Но нам логика не писана.
Распространено обратное мышление. Есть былые заслуги (чаще всего выдуманные и надуманные – нынче других не бывает, премии дутые, клака в сети готова, издали от балды или по знакомству), значит и будущие им под стать. Из пантеона выносят только вперед ногами, и то только для того, чтоб переложить тело классика в другое крыло. Тот, кто в нынешний пантеон попал, никогда из него не вывалится. В этом смысле уверенность Прилепина, выраженная в одном из последних интервью, что он из живых классиков непременно шагнет в мертвые, вполне понятна: «Я пишу хорошие книжки, так чего уж…». Он-то этот механизм постиг.
Прилепинский ход мысли интересен и другим. Правило «достойные рецензируют достойных» доходит у него до солипсического логичного итога: достойный тут только один – сам Прилепин, он один и оценивает, где, в каком ряду ему стоять. Как скажет – так и будет.
А пока несколько типовых примеров того как работает современная «критика достойных», та, в которой писатели пишут о писателях. Теперь и впрямь пошли такие веяния, блогеры забыты, как вчерашний сон.
Анна Матвеева нахваливает в июньской «Юности» последний сборник рассказов Романа Сенчина. В журнале редактора-друга, подруга хвалит своего друга-автора.
Однако это уже ответ на галантность получается. Газета быстрее журнала. Сенчин в «Литературке» от первого июля сего года уже успел заценить книгу Матвеевой.
Или вот. Любовное соитие менее известных Марии Бушуевой и Еленый Крюковой. Здесь установить хронологическую последовательность откликов затруднительнее. На хвалебную оду Бушуевой («Крюкова – музыкант в прозе»), Крюкова отвечает аж двумя своими текстами («Рудник» Бушуевой – удивительной сочетание лирики и эпоса, стало быть, легкой и тяжелой атлетики одновременно).
Примеров много, эти два, так, навскидку, – перечислять и перечислять, устанешь. В этом перекрестном опылении увязли все. Каждый любовный отклик переходит в затяжную дружбу без всяких на то оснований, или напротив только подкрепляет ее, превращая в круговую поруку принадлежащих к одному сословию.
«Критика» стала чем-то вроде системы личных сообщений в литературе. Классика - «кукушка хвалит петуха».
Для меня большая загадка в смысле таких выражений признательности. Разве мы и без того уже не друзья?
Чаще всего в таких любезностях оказывается замешана нынешняя «Литературная газета». То Рудалев кого-нибудь из своих обласкает, то еще кто-нибудь кого-нибудь пригреет. Неудивительно. «Литературка» под руководством Замшева стала очагом литературного добра и эпицентром комплиментной «критики».
Сговор? Избави Бог. Все из лучших побуждений. Только ради развития литературы. Сохранить, поддержать.
Но ведь критика призвана сохранять не все подряд, а только здоровое. Если такового в наличии нет, то нужно просто расчищать площадку от мусора. Позиция «лучше ничего» в большей степени отвечает потребностям литературы, потому что период «ничего» обычно долго не длится. Всегда было и будет что-то.
Надо избавиться от того, что выдает себя за что-то, ничем по существу не являясь.
Между тем в современной критике о пустоте только и говорят. Взять, к примеру, затянувшееся обсуждение Селукова.
Когда долго говорят о ничто, оно становится чем-то. Селуков стал большим писателем, также как до этого Некрасова и Ставецкий. Не по любви народной, а по факту разговора «достойных». Между тем, топтаться так долго особо нечего. Снес башку по-быстрому и переходи к следующему – дряни навалом, это только хорошее редкость.
Впрочем, важно и как говорить. Глянул мельком не менее обсуждаемую Саломатину. Душераздирающее аудиовизуальное зрелище. А с такой подачей ей надо дать премию за вклад в продвижение и развитие российской прозы. Якобы критикуя ее, она несет ее ценности хамства, убогости и какой-то общей культурной обедненности и обделенности в массы почище Яхиной, Елизарова или того же Прилепина.
Все эти люди делают общее дело – занимаются девальвацией литературы, под видом защиты ее. Чистый негатив.
Поэтому-то так важно отстоять критику. Оправдать неспециализированный, свободный разговор о книгах. То есть идущий не с позиций филолога, а с точки зрения читателя. Критик - не ученый, он читатель. Его интересует отношение книги к чтению, а не к словесности и филологическим дисциплинам. Критика интересует социальный аспект литературы, ее развитие вовне, вширь. Она отвечает демократической потребности в широкой дискуссии, обмене мнениями, понятном максимально широкому кругу публики.
То, что противоречит этому, ведет к ограничению и самозамыканию литературы, разрушает и критику и литературу.
Критика оперирует текстами, а не людьми. Она гуманна в своем дегуманизированном подходе к литературе. Задевая автора – она защищает издателя и его сотрудников, но главное – читателя. Писателей много и будет еще. Их не надо жалеть. Читателей мало. Они уйдут и не вернутся. Желание писать в человеке сильнее потребности читать. Надо заботиться об аудитории, а не об ораторах. Главный враг литературы – писатель. Друг – читатель. Критика поставлена на то, чтобы не дать пишущим разрушить литературу.
Тем более критику должно быть наплевать на собственную персону. Чем он менее ощутим в тексте, чем более сосредоточен на предмете, тем больше проку. Когда говорят, что критиков много, а критики нет, констатируют именно отсутствие критики. Важны идеи. Кто их вбрасывает – не имеет значение. В ситуации наоборот наступает безмыслие, ступор.
Идеальных книг не бывает – это аксиома. Пожалеешь розгу – испортишь литературу. Всегда есть куда развиваться. Доброе слово еще никого ни к чему доброму не сподвигло. «Раз я так хорош, куда ж стремится? Лучше лучшего не будешь».
Роль критики вообще негативна, особенно критики рецензионной, сиюминутной, построенной на быстром отклике. Что в тексте неверно, она должна отметить, а как надо не знает никто. Я говорю об идеале и перспективе, практических советов надавать исходя из наработанного на данный момент опыта нетрудно. Критика может быть сторожем (призвук этого остается и сейчас), но никогда пастухом.
Тем не менее, из поколения в поколение кочует заблуждение о том, что она чего-то там должна озарять («И Ленин великий нам путь озарил»). Это не так. Манифесты и программы должны писать авторы. Критики же оценивают практическую реализацию провозглашенного. Их понимание положительного идеала, исключительно интуитивно и существует виртуально в самой общей форме.
Почему так? Да хотя бы потому что нет никакого критического наследия. Критика страдает беспамятством. Не откроете и не прочитаете нигде что было сделано до того. Ничего не останется. Раньше критика где-то сосредотачивалась, теперь неуловима. Так называемые критические книги – надгробные памятники тому, чего нет. Они ничему не учат и интересны специалистам, жаждущим понять, что же было сделано. Ответ – ничего.
В научном смысле и отрицательные величины – величины, а потому достойны изучения и исследования. Но у нас не наука, не теория, а практика. Изучать литературную чуму или холеру – это одно, а распространять ее – другое. Выкрики «кто сказал, что нет литературы – вас обманывают» от Е. Попова из этой области. «Жить можно». Но это загробное существование, иллюзорное бытие.
Критика не обязательно должна быть отрицательно настроена. Но нынче она последний бастион. Пал автор. Отказал здравый смысл у издателя. Изменил вкус обычному читателю. Остается последнее слово за критикой. Приходится заниматься ассенизацией и аннигиляцией, потому что больше ничего не остается. Потому что этим больше никто не хочет заниматься. Потому что это единственное, чем приходится заниматься. Потому что мы стоим у конца и начала времен.
Задачи нынешней критики куда скромнее, чем в былые годы (отчего мало кто думает, что она исторична и цели могут меняется?). Ей не приходится заниматься эстетикой. Потому что эстетики пока нет. Ее нынешний удел – психиатрия. Критика сегодня – это борьба с безумием мира, пророками которого являются многие из взявшихся за клавиатуру.
Сергей Морозов