(отрывок из главы «Искатель новых приключений» книги Вс. Н. Иванова
«Александр Пушкин и его время» М. «Молодая гвардия» 1977).
Было 17 мая. Тройка подкатила к глинобитному, с рыжими пятнами по белёным стенкам дому – гостиница «Версаль». Худущий. Богобоязненный. С пейсами, еврей-хозяин в сюртуке, в коротких штанцах, белых чулках и туфлях, подскакивая, рысью нёсся навстречу, приседая и кланяясь в пояс, жестами приглашая поэта в своё убогое предприятие.
Никита бегом втащил чемоданы в непроветренную. Душную, полную жужжания мух комнату. В два засиженных окошка заглядывал в номер дворик, зарастающий мальвами, маками, подсолнухами, репейниками. Пушкин уже мылся в глиняном тазу и переодевался по форме: казённый пакет предписано было вручить по назначению безотлагательно.
В треуголке, в форменном мундире, при шпаге, Пушкин стремительно шагал по пахнущим пылью, полынью, обсаженным тополями спокойным улица к резиденции главного попечителя о колонистах юга России, генерала от инфантерии Инзова Ивана Никитовича.
По сторонам маячили белые мазанки под соломой, с голубыми и красными обводами вокруг окошек, бурые плетни. Из-под которых страстно звенели собачьи голоса разного тембра и выглядывали те же мальвы и подсолнухи. Дом попечителя означила полосатая караульная будка у ворот. За скрипучей калиткой обширный зелёный двор был мирно полон бодрого птичьего крика.
Горластые красные петухи, рослые куры, белощёкие серенькие в крапинку цесарки, грозно бормочущие, с пышными лилово-красными рожами индюки – хвосты веером, озабоченно подпрыгивающие индейки, радужногорлые утки, гуси, серые и важные, - всё это кудахтало, пело, крякало, гоготало. И все крики перекрывал резкий голос двух царственных павлинов, сидевших на садовой решётке, свесив самодовольно длинные свои сказочные хвосты в самоцветных глазках.
На ступеньках низенького крыльца, прилепившегося к белёному, крытому потемневшим гонтом дому, стол очень высокий седой генерал в расстёгнутом сюртуке без эполет. В одной руке он держал длинный чубук, а другой разбрасывал пшеницу голубям, снующим у его ног, воркующим. Подлетающим, с озабоченным видом расхаживающим.
Пушкин без колебаний подошёл к генералу и доложил: - Коллежский секретарь Пушкин представляется по случаю прикомандирования к вверенному к вашему высокопревосходительству управлению. Честь имею при этом вручить казённый пакет на ваше имя, - закончил он официально.
Генерал приподнял одну бровь, молчал, добродушно улыбался: этот вот, значит, и есть тот самый Пушкин, о котором писал уже ему граф Каподистрия.
- Очень рад, господин Пушкин! – отозвался генерал приятным голосом. – Милости просим – добро пожаловать… Генерал протянул было руку за синим пакетом с пятью печатями, но белый голубь, туго вспорхнув из-под самых его ног, чуть было не выбил пакеты быстрым и сильным крылом своим, да скособочился, выправился и быстрыми взмахами крыльев со свистом ушёл в воздух…
Ах ты! - от неожиданности даже качнулся генерал… - Извините, господин Пушкин. Это моё удовольствие. Птицы – мои друзья! Прошу вас в хату!
Генерал двинулся в дом. Ступеньки крыльца потрескивая, гнулись под ним, таким ладным, таким мирным, что Пушкин ощутил сразу расположение к спокойному старику. А сказывали в Петербурге, Инзов будто сын покойного императора Павла, ну, с левой стороны. Видать не в батюшку пошёл. Тих! В кабинете простом, неприбранном, но с золочёным треугольным зерцалом на столе, где в назидание потомкам выставлены были три грозных указа царя Петра, на красном сукне мирно пропитывались пылью образцы разных хлебов: пшеницы, ржи, ячменя, овса.
В клетке над середним окном весело высвистывали канарейки. Генерал большими ножницами вскрывал пакет. Просиял:
- Добрые вести, господин Пушкин, добрые ваши вести мне! – сказал он и потянулся вдруг к поэту. – Спасибо, милый! Дай-ка я тебя, дорогой обниму. Обнял, похлопал по плечу, продолжал: - Ты-то не засидишься в такой глуши… Ехать нам с тобой в Кишинёв, там будем жить, там, а пока устраивайся здесь на время. Как-нибудь…
Никита, верный Никита, всё он, рачительный, хозяйственный, заботливый, вскоре подыскал барину еврейскую хатку в Мандрыковке, в цветущем садике над синим Днепром, перетащил туда чемоданы и баулы. Пушкин, сбежав с обрыва горы на берег синего Днепра, купался уже в его студёных водах…
Ловкий, мускулистый, ровно отмахивая саженками, он уже заворачивал к берегу, когда его внимание привлёк крик и шум. По берегу побежали мурашами люди, засуетились, закричали…
- Поплыли, плывут! Плыву-ут! – слышалось со всех сторон. –Ай, батюшки… Убегут!
Пушкин выскочил на берег, наскоро одеваясь. Смотрел из-под руки. Повыше, по течению чернели рядом две головы, плыли к острову.
- А ведь уйдут, ей-богу, уйдут! – одобрительно проговорил чей-то весёлый голос. –Вот ребята! Из тюрьмы! Из Мандрыковки!
Пушкин обернулся. Вытянув любопытно шею, за ним стоял коренастый великоросс со стеклянным, большим кувшином в руках; в кувшине, в ярко-жёлтой воде со льдом плавали ломтики лимона. Торговец был подпоясан широким поясом с десятком стаканов.
- Попробуй лимонаду, баринок! – сказал он дружелюбно. – Оно хорошо, искупавшись! - Чего они кричат? – Спросил Пушкин, всё ещё вытягивая шею. - Колодники сбежали. На берегу работали, - объяснил торговец – Эх, и ухари! - Грянул выстрел.
Пушкин оглянулся на собеседника… - Ништо! – сказал тот, подхватив взгляд поэта. – Плывут, родимые! Уйдут, дал бы бог! Пушкин смотрел – головы подплывали к острову, двое выскочили, вместе ринулись стремительно по огненному песку в кусты. - Да они скованны, видишь? – снова разъяснил продавец лимонада: он разбирался в деле лучше поэта.
- Слава те господи… Эх, ну и ребята… - Так кушай, барин! Хорошо… За ихнее здоровье! Вольный народ. - Откуда ты сам-то, друг? - Я-то? Московской.
«Земляк!» - с удовольствием подумал Пушкин и выговорил значительно: - И я московский! Было почему-то приятно почувствовать себя близким с этим смелым, остроглазым человеком.
Пушкин выпил стакан ледяного лимонада. А в следующие дни он метался в жару в своей хатке, а рядом хлопотал тот же Никита. Вечером алые пятна заката ползли по белёной стенке, в церкви неподалёку всё звонили, звонили досадительно…
Поэт дремал, просыпался, снова заводил глаза, и тогда по стенке струились речные волны, в них всё плыли головы, и было страшно, что они не доплывут до берега…. Гремел выстрел… Поэт метался, просыпался, но веки не открывались. И опять плыли в волнах две бритые головы., пробиваясь к берегу…
Гремел выстрел… Вдруг бред оборвался. В тишине такой знакомый молодой голос спрашивал тихо и тревожно: - Пушкин! Вы спите Пушкин?
- Раевский! – слабым голосов воскликнул поэт, пытаясь оторвать голову от подушки. –Я… - Что с Вами, Пушкин? - волновался младший Раевский. – Мы вас насилу раскали… Вы же больны! Какая ужасная хата! - Пустое… Лихорадка! - Чего спрашивать. Николай! Беги сейчас за нашим доктором… За Рудыковским… - заговорил властно другой голос – голос самого генерала Раевского.
– Чего же Инзов смотрит? - Папа, но ведь его же мы не можем так оставить? – зазвенел девичий голосок. Пушкин вздрогнул: -Катя? Нет, то была Машенька. - Катя с мама теперь уже в Крыму. - Ясно! Поговорю с Инзовым! Заберём. Пусть едет с нами. Здесь же невозможно… положительно невозможно! Ну, Пушкин! Едем с нами? На Минеральных Водах поправитесь…
Генерал Инзов не мог отказать в такой просьбе генералу Раевскому, прославленному герою Бородина. Всё удалось как нельзя лучше, и скоро Раевские с Пушкиным в нескольких экипажах выехали из Екатеринослава на Кавказ через Мариуполь – Таганрог – Ростов - Новочеркасск…
ОТРЫВОК ИЗ МЕМУАРОВ АНДРЕЯ ФАДЕЕВА О АЛЕКСАНДРЕ ПУШКИНЕ «ВОСПОМИНАНИЯ»
(материал взят их журнала «Родина» №10 за 2018 год, из статьи Семёна Экшута, д.ф.н.):
«Дом был не особенно велик, и во время моих приездов меня помещали в одной комнате с Пушкиным, что для меня было крайне неудобно, потому что я приезжал по делам, имел занятия. Вставал и ложился спать рано, а он по целым ночам не спал, писал, возился, декламировал и громко мне читал свои стихи. Летом разоблачался совершенно и производил все свои ночные эволюции в комнате во всей наготе своего натурального образа.
Он подарил мне две свои рукописные поэмы, писанные им собственноручно, «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник». Зная любовь своей жены к поэзии, я повёз их ей в Екатеринослав вместо гостинца, и в самом деле оказалось, что лучшего подарка сделать ей не мог. Она пришла от них в такое восхищение, что целую ночь читала и перечитывала их несколько раз, а на другой день объявила, что Пушкин несомненно «гениальный, великий поэт».
Он был тогда в начале своего литературного поприща и не очень известен. Я думаю. Что Елена Павловна едва ли не одна из первых признала в Пушкине гениальный талант и назвала его великим поэтом. Однако великий поэт придумывал иногда такие проделки, которые выходили даже из пределов поэтических вольностей.
… В Екатеринославе он, конечно, познакомился с губернатором Шемиотом, который однажды пригласил его на обед. … Это происходило летом. В самую жаркую пору. Собрались гости. Явился и Пушкин и с первых же минут своего появления привёл всё общество в большое замешательство необыкновенной эксцентричностью своего костюма: он был в кисейных панталонах! В кисейных, лёгких, прозрачных панталонах, без всякого исподнего белья.
Жена губернатора, госпожа Шемиот, рождённая княжна Гедройц, … вооружившись лорнетом, … удостоверилась в горькой истине и немедленно выпроводила дочерей из комнаты. Тем и ограничилась вся демонстрация. Хотя все были возмущены и сконфужены, но старались сделать вид, будто ничего не замечают. Хозяева промолчали, и Пушкину его проделка сошла благополучно»
Подготовил к публикации Борис Евдокимов
P.S. Может статься, что у Пушкина и были с собой костюмы, но дорожный да парадный. Ни тот, ни другой не подходили для визита, да к тому ещё и летняя жара – вот и вышел из положения наш гений – одел гарусные панталоны. Б.Е.