Из романа "Тень филина"...
Маринка и Мишка поднялись на угор. Полянка на вершине вся в траве и цветах. Мягкий скат к реке, тёмная бликующая вода, бескрестый купол над зелёными подушками крон кладбищенских деревьев и крыши на том берегу…
- Тихо, - Маринка прижала палец к губам, взяла Мишку за руку и подвела мимо березы с раздвоенным в черных насечках стволом к краю поляны, в тень от огромной разлапистой сосны. Как в дом вошли под её ветви.
Девочка подняла лицо вверх и указала рукой туда же:
- Смотри.
Мишка посмотрел. Большая круглоголовая птица с крючковатым клювом, с закрытыми глазами, сидела недвижимо, будто неживая. Мощные когти на мохнатых лапах обхватывали толстую ветвь сильно и надёжно…
- Филин.
- Да-а, - заворожено выдохнул Мишка.
- Спит.
- Да-а…
- Побежали! – крикнула вдруг Маринка, и, отпустив его руку, побежала через поляну и вниз по склону. Косички её смешно торчали в стороны, пятнистое бело-зелёное платье сливалось с цветом травы и белых зонтиков каких-то цветов. Она бежала, и уже будто летела под горку и всё же запуталась в траве, упала и покатилась. И Мишка за ней, за ней… И тоже упал, и покатился, и лёг рядом с ней, раскинув широко руки. Они лежали, и над ними были зелёные стебли травы, синее небо и белые пушистые облака…
Филин поднял голову, слепо раскрыл и сразу захлопнул круглые жёлтые глаза, чуть расправил и снова туго сложил крылья, переступил с лапы на лапу, щёлкнул клювом и затих, замер…
Маринка села, оправила платье, кивнула:
- А вон Марьин камень. Он раньше на вершине этой горы стоял. Его там люди поставили. – И, помолчав, добавила: - Наверное, очень давно. Мне мама про этот камень рассказывала, а ей бабушка…
- А зачем поставили? – спросил Мишка, тоже сел, сорвал травинку и пощекотал шею девочки.
Она отмахнулась. Сказала строго:
- Не надо… Не знаю зачем… Папа говорит, что наверное молились у него… Ещё раньше, когда церквей ещё не было…
- А почему же он здесь теперь?
- Скинули. Пошли. - Маринка встала и пошла к воде, к огромному камню…
Мишка за ней. С того берега от церкви по воде опять донёсся звук, который он уже знал.
- А там, - он махнул рукой, - человек, дядя Серёжа, церковь ремонтирует…
- Я знаю, он у нас был, да уплыл туда. Сказал, что там у него дело…
До камня было метра два по воде. Маринка, не снимая сандали, только чуть подобрав подол платьишка, шагнула в воду. Мишка за ней, тоже не сняв старенькие кроссовки и даже не закатав штанины. Он первым влез на камень, подал руку и помог забраться девочке.
Они легли на камень и смотрели вниз, и было видно как шевелятся водоросли, и песчинки, и крохотные, будто стеклянные капельки – мальки… А потом сидели, смотрели на реку, на зелёные берега и молчали…
Мишка впервые за свою десятилетнюю жизнь почувствовал время, ход его: "… вот сейчас я думаю это, прошла секунда, и та мысль стала уже прошлым, и это мгновение уже прошло, и это… А куда же оно уходит-то – время? И откуда оно…"
Может, и Маринка что-то такое же себе думала, сказала вдруг:
- Представляешь, все умрут – папа, мама, я, все…
- Ну, это когда ещё будет…
- Это будет…
- Ну, будет, - согласился Мишка. – Ты боишься, что ли?..
- Нет. Это я так. Просто.
Они не заметили, как почернело облако. Брызнул дождик. А солнце продолжало светить. И они, съехав с камня, бегали по мелкоте у берега, брызгались и визжали. А потом радуга соединила цветным мостом берега…
… Сергей Куликов сидел под деревом, смотрел на детей. Дождик мягко шелестел в вершине, не долетая до земли…
Смотрел он на ребятишек, на радугу… И вспоминалось детство. Мама, папа. И золотой солнечный дождик…
...
Александр Васильевич всю жизнь изучал и преподавал историю. Много прочитал, написал тоже не мало… А сейчас, сидя на старом крыльце родного дома подумал, что вот на истории их деревни Ивановки, можно проследить всё развитие человечества…
Весь этот жизненный уклад, эти избы, архитектура которых тоже имеет тысячелетнюю историю, а эти поля, сейчас заросшие лесом и кустами – тысячи лет его, Александра Игнатьева, предки выращивали на них лён, ячмень, овёс… А церковь на том берегу и связанное с ней имя Николая Краснобережского – яркий пример борьбы язычества и православия в этих местах. И хотя православие победило, храм-то на том берегу, а камень, хоть и скинутый с вершины, на этом… Да ведь в одно время и камень столкнули, и храм закрыли и разорили… Доводилось уже в восьмидесятых, когда стали открываться архивы КГБ, Александру Васильевичу, читать и рукописное житие Николая Краснобережского, написанное, последним настоятелем Воздвиженского храма отцом Николаем… А опубликованный в краеведческом альманахе в семидесятые годы рукописный дневник Николая Зуева (Елизавета Алексеевна показывала и саму рукопись, хранившуюся в отделе редкой книги) он рекомендовал своим студентам в качестве пособия по сельскому дворянскому быту первой половины девятнадцатого века… Доводилось ему листать и страницы дела о "Поповском восстании", рассекреченного уже в девяностые… А письма его деда с Первой мировой и деду отсюда в армию…
Вспомнилось и знакомство с Елизаветой Алексеевной Зуевой. Он, тогда младший научный сотрудник, заинтересовался существовавшим до семнадцатого года и возобновлённым в двадцатые годы Обществом любителей истории и археологии. Узнал, что одним из основателей его и был муж Елизаветы Алексеевны – Иван Алексеевич Сажин.
В то время она уже не работала, была на пенсии. В библиотеке ему подсказали номер её домашнего телефона. Немного волнуясь, Александр Игнатьев позвонил.
Женский голос, ответивший ему, был чистый и твёрдый, казалось, что совсем и не старый, но оказалось, что это была она, Елизавета Алексеевна. Путаясь, Игнатьев объяснил цель звонка.
Она не сразу ответила, Александр даже подумал, что прервалась связь:
- Алло, алло…
- Да-да, извините, я думаю… Хорошо, приходите…
И назвала время и очень неожиданное место встречи…
Было весеннее воскресное утро. Он шёл к старому давно закрытому для захоронений кладбищу, вернее к церкви, единственной действующей на весь город, вокруг которой кладбище и располагалось.
Церковь была на самой окраине, почти за городом, но общественный транспорт туда не ходил, так что путь был не близкий. Впрочем, Игнатьев шёл с удовольствием. Дорога большей частью шла вдоль реки, с которой прилетал свежий ветерок, пахло молодой зеленью, а впереди, будто к нему и шёл по этой дороге, вставало удивительно чистое, розовое, радостное солнце… Вон и железные кладбищенские ворота в кирпичной арке, за ними старые большие деревья в молодой листве, покрывают ветвями все могилы, здание церковки с распахнутой настежь дверью, из которой выходят, идут навстречу ему старушки, все удивительно похожие друг на друга – в белых платочках, с узелками в руках… "Да ведь Пасха сегодня, Пасха!", - осенило Александра Игнатьева. И даже стыдно ему стало – пусть и не верующий, но ведь историк. А про такой день забыл. Сразу за воротами – нищий старик, никогда и не видывал он таких в городе: в каком-то облезлом, с надорванным подмышкой рукавом, пальто, в опорках непонятных, волосики на голове жиденькие, бесцветные, а бородища сивая, спутанная, глаза к земле опущены:
- Христос воскресе! Дай Бог здоровья… Христос воскресе! Дай Бог здоровья, - хриплым голосом твердит. И в шапку, когда-то, кажется, меховую, опускают старушки – кто яичко крашеное, кто денежку… Игнатьев сунул руку в карман плаща, нашёл какую-то мелочь…
- Здравствуйте. Вы Александр Игнатьев? – услышал за спиной. Торопливо, не глядя, положил деньги в нищенскую шапку. Обернулся.
- Да, я…
- Христос воскрес! – сказала высокая стройная женщина, в косынке, совсем не идущей ни к её моложавому лицу, ни к фигуре, ни к пальто – немодному, но очень опрятному…
- Воистину… - неуверенно ответил Игнатьев. И она улыбнулась, сказала:
- Пойдёмте… - и пошла не за ворота, а мимо церкви, по дорожке, вглубь кладбища.
В самый дальний конец его зашли. Было здесь неухожено, кусты шиповника беспорядочно разрослись. Над холмиками, почти сравнявшимися с землёй, кособоко стояли, а то и лежали деревянные пирамидки с заржавленными овальными номерками на них.
- Здесь хоронили умерших в тюрьме… Ну и, видимо, расстрелянных. Где-то здесь и Иван Алексеевич… А вот там, - указала чуть в сторону, на такие же полустёршиеся с земли холмики, но ещё под крестами, - хоронили умерших от тифа в восемнадцатом. Где-то там его первая жена и сын…
"Зачем она привела меня сюда?.. Зачем…"
- Простите, но я подумала, что вам, как историку нужно это знать. Когда-нибудь всё это станет предметом изучения. Пойдёмте.
Проходя мимо церкви, она остановилась и перекрестилась, поклонилась низко. Неожиданно перекрестился и Александр Васильевич Игнатьев.
Так и познакомились. Потом уж доводилось и дома у неё бывать. Увидел и дневник Николая Зуева и газетные, еще дореволюционные, публикации Ивана Сажина, и альманахи издававшиеся Обществом любителей истории и археологии…
И почему-то сейчас, спустя тридцать с лишним лет, здесь, в этой, родной, деревне на крыльце родового дома, всё это вспомнилось, всё соединилось…
Лёгкий дождик прошуршал по крыше над крыльцом, освежил зелень травы и листвы, солнце отражалось в каждой капле. И на душе старика стало удивительно легко, хорошо… Вдруг, что-то стукнуло его в руку, будто камушек откуда-то прилетел. Это был крупный, чёрный с блестящим отливом жук, он почему-то опустился на кисть руки Александра Васильевича Игнатьева, сначала замер, а потом пополз, преодолевая бугорки вен… И этот неожиданный жук, внёс сначала какую-то сумятицу в только что обрадовавшуюся душу, а затем и чёткое ощущение – всё что буду писать, это будет и моим покаянием… Александр Васильевич не знал почему, но точно знал, что именно жук принёс такую мысль.
А жук вдруг раздвинул створки надкрылий, развернул радужные крылья и улетел.
От реки шли Мишка и Маринка – мокрёшеньки. А по дороге со стороны моста ехала, так необычно выглядящая здесь, ярко-красная иностранная машина…