Сегодня решил сделать необычную публикацию. Это отрывок из моего романа "Дурдом", недавно вышедшего в издательстве "Т8Руграм". Ранее книжка тоже издавалась, в издательстве ЭКСМО, но немного в другой редакции и под другим названием: "Не бойся, я рядом".
"... Следующие полдня Марк собирался провести в психосоматическом отделении одной из московских больниц.
Она никогда не была знаменитым медицинским учреждением — обычная столичная больница, раскинувшая свои корпуса на окраине города, неподалеку от Кольцевой дороги.
Лечили здесь от большинства мучающих москвичей болезней.
Но для Марка Вениаминовича, практикующего психиатра, она никогда не была обычной или не представляющей интереса.
И интерес этот был сосредоточен именно в психосоматическом отделении. Точнее, в его наличии: подобные специализации — по-прежнему редкость в российских стационарах.
Цель их создания — очевидна: люди с больной психикой — такие же люди, как и все. А значит, они могут болеть и любыми другими заболеваниями.
У шизофреника может быть язва, а сердечник может страдать эпилепсией.
Хотя большинство пациентов в таких отделениях — алкоголики, наркоманы, а также бабушки в очень тяжелом состоянии, дающие к своим и без того тяжелым недугам еще и психозы.
Большое количество пациентов последней из перечисленных категорий объясняет и высокий процент смертности в таких отделениях. Кстати, психозы — зачастую крайняя, предсмертная реакция человеческого организма на неизлечимое соматическое заболевание.
Сам Марк Вениаминович убежденно считал, что только психиатрических клиник и быть не должно: как можно искусственно разрывать связь здоровья душевного со здоровьем телесным? А именно ее и разорвали врачи девятнадцатого, теперь уже позапрошлого, века. Тело — отдельно, душа — отдельно.
И даже взаимное недоверие появилось у психиатров и врачей общего профиля.
Короче, это была и есть большая, до сих пор нерешенная проблема.
Однако это все теории.
А Лазман, хоть и блестяще подкованный, но — практик. И потому в работе психосоматического отделения обычной городской больницы его интересует еще одна, совсем простенькая, хотя и необыкновенно важная вещь.
Сюда можно положить человека с психиатрическим диагнозом так, чтобы это не оставило следов в его личном деле.
Итоговая справка — со штампом больницы общего профиля. Диагнозы в больничных листах сейчас вообще не указываются, а если где-то это необходимо — можно указать сопутствующий соматический диагноз. Абсолютно-то здоровых людей нет. Кто не имеет астмы — у того гастрит, а обладатель здорового сердца вполне может иметь варикозное расширение вен. Или что-нибудь еще, гораздо более приемлемое и «красивое» для нашего — не самого толерантного — общества, чем шизофрения, эпилепсия или биполярное расстройство.
Таким образом, создавался «промежуток» между психиатрическим стационаром и домашним лечением.
И хотя уже упомянутый выше депутат даже сюда отказался положить жену с послеродовым психозом, но для многих людей госпитализация в больницу «как бы» общего профиля — уже была психологически возможной.
Марк Вениаминович официально числился здесь палатным врачом на четверть ставки, хотя роль его сильно превышала занимаемую должность. Он консультировал многих тяжелых «чужих» больных, таким образом тренируя и обучая относительно молодой персонал отделения.
За это заведующий отделением — старый доктор, умудренный опытом, но не вполне знакомый с новейшими разработками — помогал в госпитализации «личных» больных Маркони.
Вот и сейчас здесь лежали несколько человек, которые требовали его повышенного внимания.
Вадик Пименов, совсем еще молодой парень, сын весьма состоятельных родителей. Умница и отличник: не так давно закончил свой сложный, с математикой пять раз в неделю вуз, сразу поступил в аспирантуру.
Неплохой спортсмен. Да и просто очень симпатичный парень.
Раз в год-полтора Вадик начинал мучиться и метаться. А когда становилось совсем плохо — сообщал в очередной раз ужасавшимся родителям и ехал с ними «сдаваться» Лазману.
Если бы этого не произошло, он — со стопроцентной вероятностью — … ушел бы в запой! Причем тяжелый, с интоксикацией, с питьем всего, что попадет под руку и — без медикаментозного лечения — совершенно безысходный.
В отличие от пьяниц, нисколько не переживающих по поводу своего порока-заболевания, Вадик мучительно от всего этого страдал.
Когда пытался бороться в одиночку — прятал от себя самого спиртное, уезжал на дальнюю, лесную дачу родителей. Истязал себя баней или физическими нагрузками. Обзывал свою безобразную потребность последними словами. Чтобы не терять человеческого лица, готов был руки на себя наложить — и все равно срывался.
В старых учебниках — том же классическом труде середины девятнадцатого века Маньяна — такое течение заболевания называлось дипсоманией. И великий французский доктор, ставший предтечей всей современной клинической психиатрии, также не считал болезненные эпизоды виной подобных больных.
В сегодняшних классификаторах термин «дипсомания» вряд ли встретишь.
А Вадик — вот он, пожалуйста. Лежит на крайней койке в третьей палате. Еще измученный, истощенный. Но уже улыбается.
Через три-четыре дня уйдет в свою контору, где его с нетерпением ждут.
Вылеченный, освободившийся от своего чудовищного и неодолимого влечения.
Надолго ли вылеченный — на этот вопрос ни Марк Вениаминович, ни любой иной доктор ответа бы не дали.
Хотя суперсовременные препараты — Лазман получал их не из больничной аптеки, а от коллег из-за границы — помогали купировать приступ достаточно быстро и без видимых последствий.
И это счастье, что Вадим, единственный сын своих родителей, попал в руки Марка. А «вшили» бы ему «торпеду» — как обыкновенному алкоголику — только бы усилили и без того страдавшему от комплекса вины юноше суицидальные стремления.
— Как дела, парень? — улыбаясь, спросил Лазман.
— Отлично, — ответил Вадик. — Очень хочется на работу.
— Скоро будешь, — обещал врач.
Марк уже собирался выйти из палаты — больных у него здесь было пять человек — как вдруг остановился, еще раз всмотрелся в лицо пациента.
— Спрашивай уже, — сказал он. — Хочешь — здесь, а хочешь — пойдем по коридору погуляем.
Молодой человек покраснел. Потом — побледнел. Потом — покрылся испариной.
Наконец, встал, оказавшись уже в тренировочных штанах, накинул курточку и вышел с врачом в коридор.
Убедившись, что уединиться не удастся — новые пациенты лежали даже в коридоре — Марк попросил у сестры ключ и вывел Вадика на больничный двор.
Здесь они присели на зеленую деревянную скамейку и… замолчали.
Лазман, хоть и не имел лишнего времени, но больного торопить не стал: ощущение, что доктор готов уделить пациенту неограниченное время — очень полезно для Вадика. Это дополнительная степень его поддержки. А психологическая поддержка таким, как Вадик — ой как нужна.
Да и кому она не нужна в нашей нервной жизни?
— Марк Вениаминович, я с Майей сегодня говорил.
— Нашла она тебя все-таки? — улыбнулся доктор. Похоже, прежние отмазки про внезапную командировку на этот раз не сработали.
— Да. Она решила, что у меня другая женщина, и маме пришлось сказать.
— Что она сказала? — Марк быстро оценивал сложившуюся ситуацию.
— Что я в больнице, — мрачно ответил Вадик.
— Общего профиля? — улыбнулся доктор.
— Типа того, — сказал Вадик и замолчал.
— И когда она собралась тебя навестить? — наконец спросил Лазман.
Вадик с подозрением посмотрел на психиатра, читающего его мысли.
— Сегодня. После обеда.
— Та-ак, — сказал Марк. Ситуацию на самотек бросать не следовало. А следовало, наоборот, сдвинуть все сегодняшние планы и проконтролировать их встречу самому: душа — тонкая штука, и все, чего ты две недели добивался таблетками и психотерапией, может быть порушено одним неосторожным высказыванием.
— Как бы сделать, чтобы мне на улице ее встретить? — высказал наконец свою просьбу Вадик.
Отделение-то все — на ключах, а с Вадикиным заболеванием свобода может быть не только полезной.
Лазман задумался.
В принципе, можно было бы и рискнуть: Вадик вышел из приступа, был полностью критичен и тяги к алкоголю на данный момент не испытывал.
Но как знать, что будет, если разговор влюбленных вдруг станет острым? Или даже закончится разрывом?
И еще одно было соображение.
Насколько Марк знал, Вадим дружил со своей девушкой много лет, а четыре последних года они жили в гражданском браке. За это время парень срывался трижды.
Ну и до каких пор удастся скрывать?
— Вадик, а не пора ли ей все объяснить? — спросил он.
— Я боюсь, — тихо сказал юноша.
— Ты ее очень любишь? — тоже перешел на почти шепот Лазман.
— Очень.
— А она тебя?
— Думаю, тоже.
— Тогда надо объясняться, — принял решение доктор. — И видимо, не тебе, а мне. А уж потом будете вы разговаривать. Все равно всю жизнь не промаскируешься.
— А захочет она за психа выходить? — Губы парня скривились.
Лазман взял его за руку.
— А если б у тебя был диабет? Или язва? Она бы не отказалась от тебя?
— Сравнили, — Вадим рукавом куртки вытер глаза. — Да лучше б рак был.
— Не лучше, — спокойно сказал доктор. — Давай с тобой посчитаем. А потом — с ней.
— Что — посчитаем? — не понял пациент.
— Что отнимет у вас двоих твоя болезнь, — объяснил Марк Вениаминович. — За какое время до приступа тебе становится плохо?
— За неделю я уже чувствую.
— Окей, — мотнул головой Марк. — Неделя — инициальный период. Плюс неделя интенсивной терапии. Плюс — неделя, когда ты такой, как сегодня.
Итого, три недели. Три недели в полтора года. Из них действительно плохая — одна неделя. По-моему, вполне терпимо.
Вадик озадаченно молчал: с такой точки зрения на свою проблему он действительно еще не смотрел.
(На этом и строится целая система психотехник, когда врач, не имея возможности изменить ситуацию, пытается — и часто успешно — изменить отношение больного к этой самой ситуации. Проще говоря — научиться ладить со своей болезнью, сосуществовать с нею.)
Вадик молчал. Марк, хоть и бросил украдкой взгляд на уличные часы, но парня не торопил.
— А вы ее дождетесь? — наконец, спросил юноша.
— Куда ж мне деваться? — вздохнул доктор. И подумал, что общаться с девушкой все-таки будет в вестибюле на первом этаже, а не в кабинете заведующего отделением, где планировал первоначально.
Все же не хотелось ему, чтобы неподготовленная девушка увидела этот быт изнутри: с ключами, решетками на окнах и тяжелыми больными.
Ну все, решение принято. Они вернулись в отделение.
Следующий больной Марка — Анатолий Иванович. Директор крупной компании, выпускающей какую-то сложную научно-техническую продукцию.
Рекуррентная (приступообразная) шизофрения была диагностирована у него четверть века назад. Приступы были тяжелыми и довольно продолжительными.
Просто удивительно, что бизнес не разваливался, пока шеф по два-три месяца приходил в себя.
И еще удивительно, что за двадцать пять лет болезни никто, кроме близких родственников, его тайны не разгадал. Вот оно, преимущество психосоматического отделения.
Анатолий Иванович — хороший друг заместителя главврача всей больницы. Поэтому с ним обходились еще более хитро: фиктивно клали в кардиологию, а реально боролись с приступами в психосоматике.
— Ну что, Анатолий Иванович, как ваши дела? — улыбнулся Лазман.
Тот ответил, точно как Вадик:
— Очень на работу хочется. Соскучился.
— Я не возражаю, — согласился врач.
У больного начинался светлый период. Судя по предыстории, он будет долгим.
Вообще, в этом случае болезнь шла по доброкачественному варианту. Хоть сами приступы были с серьезной симптоматикой — органические поражения тоже усматривались на энцефалограммах и новомодных ЯМР-томограммах — интеллект и личность больного оставались сохранными. И что очень важно, проблемы, так волновавшие Вадика, здесь были успешно решены: и серебряная свадьба отпразднована, и дети здоровые выросли, и материальное благополучие семьи обеспечено.
К сожалению, у людей с больной психикой такое встречаешь не часто.
Чаще — как у Ларисы, к кровати которой он сейчас подошел.
Тяжелое биполярное расстройство.
Красивая женщина, в браке, заключенном по любви — семь лет. Правда, без детей.
Но по опыту Марка, здесь бы и дети вряд ли помогли удержать брак.
Первый раз заболевание проявилось три года назад.
Ярко выраженная мания, которая, увиденная на высоте приступа, просто потрясла ее мужа, вполне зрелого и серьезного человека.
Да и как не потрясти, если даже Марка, опытного врача, такие картины не оставляют равнодушным.
Сначала — краткий период просто повышенного настроения. Очень скоро становится ясно, что это не нормальная экспрессия и не радость жизни. Потом — речевая активность, постепенно терявшая внешнюю разумность: скакавшие галопом в перевозбужденном мозгу мысли явно опережали текст. Потом добавилась двигательная активность.
Короче, когда прежде веселая и спокойная Лариса на четвертый день заболевания превратилась в фурию, муж вызвал скорую психиатрическую помощь.
За все время ее лечения он не пришел навестить больную ни разу.
И Лазман не готов был сходу осудить этого человека.
Это же действительно страшно: вчера ты ее целовал, обнимал, делился самым сокровенным. Сексом занимался, в конце концов.
А сегодня с тобой общается ведьма, неряшливая, всклокоченная, с горящими глазами, то громко поющая, то несущая черти что, и даже внешне уже не похожая на ту женщину его мечты, которую он так трудно и долго добивался.
У Ларисы бывали и светлые, довольно длительные промежутки.
Но по выходе из больницы ее ждал бракоразводный процесс, бытовые трудности, потеря работы и полное крушение всех жизненных планов.
Такое и здорового сломит.
Так что теперь она — почти постоянный пациент психиатрических клиник.
В это отделение попала из-за острого аппендицита. Аппендикс удалили, а её оставили до улучшения, которое, наверное, когда-нибудь наступит.
Сейчас у нее была фаза депрессии, тоже очень тяжелой.
Марк посмотрел на скорбное лицо, глаза с, похоже, навсегда выплаканными слезами. На звуковые раздражители не отзывается, витает где-то там, внутри своего страшного и мрачного мира.
Лазман вздохнул: он бьется за Ларису уже довольно долго. Но случай действительно тяжелый. Две недели назад попробовали антидепрессанты — и доза-то была незначительной — получили ответ в виде мании. Этакий перескок из одного крайне неприятного состояния в другое, противоположное. Теперь вынужден выжидать, применяя лекарства гораздо меньшей эффективности.
Впрочем, Марк надежды не терял: он уже закинул двум друзьям — в Штаты, и в Израиль — данные по больной. Может, подкинут что-нибудь новое — там сейчас огромный прогресс в фармацевтических методах лечения подобных расстройств. Денег у Ларисы на новые лекарства, конечно, не будет. Но тут могут помочь друзья из «Врачей без границ». Если же нет — Марк принял решение оплатить препараты самому.
После Ларисы он зашел в палату Клавдии Викторовны.
Этот случай был не легче Ларисиного. С той только разницей, что лекарств от старости пока не приходится ждать ни от каких — пусть даже и самых современных — фармацевтических центров.
Клавдию Викторовну в отделение «сдали» на лето высокопоставленные родственники.
И опять Лазман не был готов их осуждать, тем более что время от времени они забирали бабушку домой. Чтобы потом, вновь намучившись, положить ее в очередную больницу с относительно приличным уходом.
Больная сломала шейку бедра восемь лет назад.
Шесть лет пролежала в квартире, постепенно теряя не только физические, но и интеллектуальные силы. Нынешний диагноз «деменция» полностью объяснял ее состояние.
Обрывки мыслей.
Обрывки воспоминаний.
Обрывки фраз.
Вот и все ее нынешнее когнитивное могущество.
Марк посмотрел на бабушкино лицо.
Сухая, морщинистая кожа. Спутавшиеся, жидкие волосы.
Глаза под прикрытыми веками бегают, что-то она там такое, из богатого прошлого, наверное, рассматривает.
Лазман вспомнил, какая она была на портрете — он бывал в доме этих людей.
Портрет был живописный, маслом на холсте, и написан не менее полувека назад.
А изображена на нем молодая, властная женщина. Пусть не очень красивая, но такая живая и притягательная! Сейчас бы сказали — с харизмой. А тогда, наверное — с характером.
И вот что осталось…
Бабушка несколько раз ерзнула головой по тощей больничной подушке.
— Пролежней нет? — спросил Марк у палатной сестры.
— Мы стараемся, — немножко обиженно ответила та. Младший персонал здесь был надежный, старой закалки.
Лазман осторожно взял больную за кисть руки. Сухая, как куриная лапка.
А пульс неплохого наполнения и нормальной частоты.
«Бедная ты наша…» — подумал он, еще раз вспомнив портрет.
В этом случае он уж точно был не в силах помочь.
...
— Марк Вениаминович! — раздался за спиной голос Вадима.
— Пришла? — обернулся доктор.
— Прошла проходную. — Вадик был близок к потере с таким трудом приобретенного спокойствия.
— Давай в палату, — велел он парню.
А следом послал сестру с внеплановой инъекцией успокаивающего средства. И спустился вниз, в вестибюль.
Потом, подумав, решил, что даже вестибюль не годится: к тому же скучающий охранник смотрел на большом плазменном экране какой-то детектив, и это тоже мешало.
Вадик заранее дал ему телефон подруги, Марк набрал номер.
— Алло, — отозвался веселый голос.
— Майя, здравствуйте, — поздоровался доктор.
— Здравствуйте, — немножко удивленно ответила та.
Не узнала. Да и не могла узнать.
— Это говорит Марк Вениаминович Лазман, лечащий врач Вадика, — внес он ясность.
— Что-то с Вадькой? — охнула девушка.
— Нет, все в абсолютном порядке.
— Как вы меня напугали! — не могла отойти от испуга Майя.
— Вы где сейчас идете?
— Мимо второго корпуса. А мне надо в седьмой, да?
— Да, но давайте, я вас по дороге встречу, и мы на лавочке посидим.
— Вы что-то скрываете, да? Ему плохо? — опять заволновалась девушка.
— Ему уже хорошо. Сейчас все расскажу подробно.
Майя сказала, что она — в красной юбке и белой блузке.
С такими приметами он вычислил ее мгновенно.
Сели на скамейку под старой липой.
— Ну, что с ним? Я же ничего не знаю! Сердце, желудок, что? Я даже отделение его не знаю, как называется!
— И хорошо, — улыбнулся Марк.
— Что хорошего? — не поняла девушка.
— Что не знаете. Психосоматическое отделение, вот как оно называется.
— Он сошел с ума? — Марк уже за Майю забеспокоился, так это ее шокировало.
— Нет, конечно, — заверил ее доктор. — Но, как вы понимаете, без причин в такое отделение не положат.
Далее он спокойно — без утайки, но и без аффектации — рассказал девушке о Вадикиных проблемах. А также о прогнозных ожиданиях, которые полного излечения никак не обещают.
Ну и о Вадике, который очень всю эту ситуацию переживает, Майю любит и страшно волнуется за их совместное будущее.
Лицо девушки побледнело. Она тяжело задышала, Марк начал уже сомневаться в правильности своего решения общаться на улице. Если она сейчас потеряет сознание, то с этим лучше справляться в отделении.
— Вам плохо? — спросил он.
— Да, — ответила Майя. Но было ясно, что ответ касался не ее физического состояния: предобморочные симптомы понемногу исчезали.
— Он точно не поправится полностью? — после паузы спросила она.
— На данном этапе развития медицины абсолютное выздоровление вряд ли можно гарантировать. К счастью, приступы купируются быстро и относительно легко.
— А дети? — спросила она.
— Это, конечно, отягчающий наследственный фактор, — вынужден был признать Лазман. — Но уж точно не фатальный. Так мы пойдем к Вадику? — спросил он.
— Мне нужно подумать, — тихо сказала Майя.
Вот так.
Марк поднялся, и, сгорбившись, медленно пошел к корпусу.
Он вновь никого не осуждал.
Каждый должен взваливать на себя лишь ту ношу, которую способен нести.
Только и всего.
Уже у ступеней, перед входом, услышал громкое:
— Доктор, постойте! Подождите!
Обернулся — за ним бежала, борясь с узкой юбкой и высокими каблуками, Майя.
— Что вы хотели? — спросил Марк.
— Я подумала! — заявила девушка.
— А не слишком быстро? — Если она передумает потом, Вадику будет еще хуже.
— Нормально, доктор! — Теперь Майя улыбалась по-настоящему. — Достаточно! Пошли к Вадьке!
— Пошли! — улыбнулся Марк Вениаминович, и они направились к лифту.
«Что ж, денек, конечно, легким не назовешь. Но неплохой денек, неплохой…»
Если подобного рода материалы покажутся читателям интересными - продолжу практику.
И, конечно, как всегда, любые замечания, споры, дискуссии и собственные мнения приветствуются. Чем больше лайков и активности читателей, тем большее количество новых людей будет привлечено к этим материалам. Давайте вместе менять вредные стереотипы о психических заболеваниях и людях, ими страдающих.