«Воспоминания» Анастасии Цветаевой — первые мемуары, которые я прочла. А может и нет. Может просто первые, которые я запомнила и после которых полюбила этот литературный жанр.
Увидеть великих глазами современников и интересно, и познавательно. Окунаешься во времена, которые уже прошли, в атмосферу, доступную только избранным.
Творение талантливой сестры гениальной поэтессы ценно не только воспоминаниями о Марине Цветаевой. Это прекрасный образец лирической прозы, написанный легковесным, нежным, музыкальным языком. К слову, Борис Пастернак назвал его «языком сердца». Правда, красиво? Поверьте, слог и стиль изложения младшей Цветаевой заслуживают такого определения.
Вот несколько абзацев из книги, посвященной Марине Цветаевой, старшей сестре автора. С самого детства их связывала духовная близость.
О любимой сестре
Самые ранние воспоминания-ощущения, переданные по-цветаевски:
Первое воспоминание о Марине. Его нет. Ему предшествует чувство присутствия ее вокруг меня, начавшееся в той мгле, где родятся воспоминания.
Давнее, как я, множественное, похожее на дыхание: наше «вдвоем», полное ее, Мусиного, старшинства, своеволия, силы, превосходства, презрения к моей младшести, неуменьям и ревности к матери. Наше «вместе» – втроем, полное гордости матери своим первенцем, крепким духом, телом и нравом; полное любования и жалости к младшей, много болевшей.
Признания Марины, в том числе в чувствах к Сергею Эфрону:
Не помню, как в первый раз (в тот же день?) мне сказала Марина о том, кем стал ей Сережа Эфрон и она ему.
Мы стояли – Марина и я – под шатром южных звезд, в дыханье дрока, в трепете масличных ветвей, и ее слова, как волны о черный берег, луной или фосфором под водой бились о мое одинокое без нее сердце:
– Он чудный, Сережа… Ты поймешь…
О родителях
Каким видела маленькая Ася своего отца — профессора Московского университета, основателя Музея изобразительных искусств имени Пушкина Ивана Владимировича Цветаева:
Уступчивый и нетребовательный в жизни, отец проявлял невиданную настойчивость в преодолении препятствий на пути к созданию задуманного – такого и в Европе не было – Музея слепков, а препятствий было много. Занятость и усталость нисколько и никогда не делали его раздражительным. Простой, добродушный и жизнерадостный, он в домашнем быту был с нами шутлив и ласков.
Помню я его седеющим, слегка сутулым, в узеньких золотых очках. Простое русское лицо с крупными чертами; небольшая редкая бородка, кустившаяся вокруг подбородка. Глаза – большие, добрые, карие, близорукие, казавшиеся меньше через стекла очков. Его трогательная в быту рассеянность создавала о нем легенды. Нас это не удивляло, папа всегда думает о своем Музее. Как-то сами, без объяснений взрослых, мы это понимали.
А прочитав про мать— Марию Александровну, понимаешь, что других дочерей у нее и не могло быть. И откуда у Аси и Муси это обостренное, до боли, чувство прекрасного:
Часто мама, взойдя к нам в детскую – как мы любили ее приходы, – читала нам рассказы Чехова, Чирикова, Телешова, книжки «Донской речи». Как мы боялись, что у мамы будет мигрень, помешает прийти к нам! А на другой день, изменив, как Дружок, мы с Андрюшей крались к посудному шкафу в передней (мама забыла ключи) и тащили к себе пирожные, как тот – окорок… А потом слезы – мамины, наши…
О записях в дневнике матери
После ее смерти сестры разделили тетрадки. Среди записей есть пророческие:
В мамином дневнике много лет спустя мы прочли: «Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы – может быть, будет поэт?»
Есть и забавные детские истории:
Еще из маминого дневника: мы (пять лет и три года) играем – Муся продает, я покупаю.
– Пацём? – спрашивает Ася.
Муся: Я – задаром продаю!
Ася: Как дорого!
Наверное, такие истории с участием своих детей любят вспоминать все матери. Но не все, увы, записывают их.
О вокзалах и магазинах старой Москвы
Из книги можно узнать, что дружно любили дружные сестры Цветаевы, будучи в нежном возрасте. Среди объектов страстной любви, кто бы мог подумать — вокзалы!
Мы страстно любили вокзалы, шум, гул паровозных гудков, волшебство круглых, как луна, белых стеклянных ламп на кронштейнах, незнакомые лица, первый, второй звонок…
О старой Москве Анастасия Цветаева пишет с любовью и нежной грустью. Походы в магазины — из этой серии воспоминаний:
Магазины старой Москвы… Мы любили ходить в самый «простой» из них, близкий к нам, детям, был – Севастьянов: небольшой магазин, вкусно пахнущий сдобным и сладким. Отсюда раз в неделю шла нам плетенная из лучинок корзиночка с десятком пирожных и конфеты-завсегдатаи: клюква в сахаре (папино любимое нам – детям), пастила, мармелад.
Севастьянов был на Тверской. На Тверской же, дальше по направлению к Охотному, – Филиппов: большой хлебный магазин и кондитерская с мраморными столиками, где мы с мамой присаживались съесть пирожки с капустой, горячие. Черный филипповский хлеб славился на всю Москву и за ее пределами.
О Коктебеле
В Крыму повзрослевшие сестры гостили у Максимилиана Волошина. На даче Волошина собирался цвет Серебряного века.
Холмы, тая и вновь вырастая, сменяются, пепельно-желтые; шоссе, завернув, вытягивается светлой стрелкой, и вдруг, из-за пологой помехи холма впереди, где только что была даль под желтым пеплом, – как резцом выточенная от земли к небу, стоит незабываемая, не забытая и посейчас панорама: три горы от суши справа, к морю, – слева, падая в него крутым мысом, три горы, настолько разные, что только художник мог их поставить на сини небесного полотна: готические острия радугой – полукруг горы, поросшей зеленым лесом, и вновь скалы, громоздящиеся к хребту, коронообразному, рушащемуся в море крутым великаньим профилем, Зевсовым. Господи! Максиным! Да это же голова Макса!
И о самом гостеприимном хозяине владения в Коктебеле:
То, что летело откуда-то сверху и бурным, шумным прыжком обрушилось внизу мне навстречу, – был Макс.
Он стоял и так глубоко улыбался, как – не умеют улыбаться люди. Молчал, голову набок, смотрел и радовался. Все понимал, входя в душу непонятно, неповторимо, – и я поняла, почему, еще подъезжая к его дому, я сбросила с плеч тяжесть: в этом доме жил Добрый дух. Мне сказала одна умная женщина, что Макс ей всегда казался Нептуном. Да, так. Зевс, Нептун – нечто природное, огромное, нечеловеческое. Распростершее руки – всему!.. Без меры интимное. И дарящее человеку – счастье!..
Лично для меня уже много лет Коктебель — это Макс (никакой фамильярности — под этим именем я и узнала этого поэта) Волошин и сестры Цветаевы.
Признаться, пока выдирала абзацы из «Воспоминаний» Анастасии Цветаевой, захотелось срочно перечитать эту книгу. Присоединяйтесь😊