Нет силы на земле, что остановит зиму. Сидя на чёрном троне, она манит к себе природу и та покоряется, темнеет, пустеет, разлагается на былинки. Я стою, а она мчит сквозь меня к очередному забытью, обнажаясь в неспешной торжественности. Лишь вороньё провожает её в этот путь скорби.
Я иду по мокрой листве и вспоминаю вчерашний опыт. Он не похож на все предыдущие — в меня вошло что-то новое, неведомое, не нашедшее слов для описания. Что-то вроде чёрной дыры, ничто… Я попал туда внезапно, вроде, всё было как обычно, я постигал круг непотаённого, открытого мне здесь-и-сейчас, и череда привычных вещей составляла содержание моего восприятия. И вдруг всё это исчезло, словно и не бывало никогда, и даже воспринимающее Я растворилось в ночи. Подавляющая глубина и тяжесть, невыразимое в языке дно бытия, которое невозможно постичь, ведь для этого нужно Я как точка сборки ощущений, а с ним-то и была главная проблема — вместо «Я» был какой-то первичный бульон, протоплазма… Нет, всё не то… Нет слов, чтобы схватить это.
Предстояла работа, чтобы вновь обрести себя, чтобы снова стать равным себе, вынырнув из этой чёрной глуби. Но с другой стороны тоже существовало притяжение, которому прото-Я отчаянно сопротивлялось, будто «чувствовало», что если отдаться ему, назад дороги не будет. И этот сгусток сделал отчаянное усилие, рванулся вперёд, вверх, от первичного хаоса к некой точке соединения, и моё Я вернулось. И после этого уже можно описывать эту ситуацию от первого лица, ведь всё внутреннее содержание личности, которое я привык отождествлять с собою, снова было в моём распоряжении, причём именно в моём обычном теле, которое не переживало никаких принципиально новых ощущений. Я понял, что почему-то лежу на полу, и играет та же песня, которую я слышал до растворения Я во тьме, значит, прошло всего пару минут, и загадочное чувство соприкосновения с безвременьем — лишь эффект потери себя. Я открыл глаза и снова сел на стул.
Пожалуй, только теперь до меня дошло, какая бездна страха до сих пор держит меня за горло. Похоже, в своих экспериментах я зашёл максимально далеко, и дальше уже не будет меня — это порог, отделяющий жизнь от смерти, лютый и негостеприимный, за который мне было дозволено заглянуть краем глаза. Я часто слышал истории про свет в конце тоннеля, но у меня было нечто иное: свет в этом тоннеле был с другого конца, не со стороны смерти, а наоборот, со стороны жизни, со стороны самосознания. А со стороны смерти — лишь ничто, тотальное и безусловное, внутренне нераздельное.
Что же делать теперь? Я не был готов к этому опыту и не смог его зафиксировать в точных понятиях, уловив оттенки и нюансы непосредственного переживания, ведь переживающего субъекта, по сути дела, в тот момент не существовало. Хотя, может, следует подготовиться и повторить эксперимент, но это опасная игра…
И вот теперь я брожу по парку и думаю, что делать с этим новым опытом, похоже, по-настоящему философским, хотя я считал таковыми и прежние опыты. Но тут другое… Увидев предел, я теперь чувствую перемену в себе. Со мной в реальный мир будто пробралась часть иного, того, который не хочет меня отпускать окончательно, напоминая теперь о своём существовании. Я вижу вокруг тёмную энергию, разлитую в воздухе и топящую предметы. Ну, то есть, не вижу в буквальном смысле — я словно воспринимаю метафизическую тень вещей, внутренне присущее им отрицающее начало — ничто, которое поселяется в начале бытия, в его исходной точке, и зовёт в конечную, и вся жизнь вещи превращается в следование этому зову. Вещи погружаются в пустоту, будучи не в состоянии сопротивляться тяге к самоотрицанию. И если время — это способ существования вещи, то оно тоже бытие, но бытие-к-смерти, отрицающее спасительную статику.
Так я чувствовал теперь окружающий мир, и это пришло ко мне внезапно, без рефлексивной работы над процессом восприятия. Просто пришло, и уйдёт ли теперь? А нужно ли, чтобы уходило, или мне и так хорошо? Вот осень — бытие-к-смерти природы, подходящее к пределу. Вот моя жизнь — тоже бытие-к-смерти, и предел маячит где-то неподалёку. И даже если он на самом деле далёк, идея конца уже во мне, и она и есть в полном смысле ничто, ничтожащее меня здесь и сейчас, каждое мгновение моей жизни. Перерыв непрерывности, чёрная дыра в урбанистическом микрокосмосе, анклав пустоты в бессмысленной континуальности реального. Что мне делать с этой идеей? Это опустынивание души мне уже, видимо, не остановить.
Новая попытка
И снова попытка не удалась. Я остался сидеть на стуле, и дверь в бездну снова оказалась запертой. Я хотел ворваться туда целиком и сразу, как тогда, в первый раз, вместо того чтобы просачиваться по капле, уничтожаясь по атому. Моя тёмная энергия парадоксальна — она зовёт меня в ничто, но не пускает целиком, держит здесь мою главную часть — Я. Для чего? Почему не пустит поклониться чёрному трону и присягнуть королю тьмы, как новопреставившаяся осень? Может, ей что-то от меня нужно, и я должен оставаться здесь? Быть её голосом и руками, её коммивояжёром, красочно описывающим чудесные дары смерти? Не знаю, но буду всё-таки пытаться ещё раз прорваться к пределу, к той странной точке перехода, что отделяет бытие от небытия. Нет, не чтобы уйти — всему своё время, а чтобы постичь бытие, увидев его границу. Это то, о чём нельзя, невозможно говорить, оно ускользает и прячется, прикрывая себя кругом непотаённого сущего, которое я совсем недавно так часто принимал за подлинное бытие.
Но нет, дорога закрыта
Навечно мне бы поселиться в ноябре, на истончившемся дремать календаре, для мягкости швырнув листвы охапку, засунув в тучу голову, как в шапку. Весна — с обратной стороны планеты.
Развеял ветер ароматы лета, истратил негу звёздного огня, лишь зимний морок на повестке дня.
Мой дом простывший холоден и чёрен. Заходит ветер, каркая, как ворон, срывает жёлтый лист календаря, на трон ноябрь возводит, как царя.
Луну и Солнце съела темнота. Крысиный топот мучает кота. Я — пёс, чья верность не оценена, дитя, чья мать не женщина — война с личиной безотрадной ноября и ртом, уныло шепчущим «Всё зря».
Мне не сбежать отсюда: корабли на дне, автомобили ржавы, а мосты в огне. Сын неба — самолёт — пошёл на лом, как ангел с покалеченным крылом, или как я, в недвижной пустоте смотрящий сны о горней высоте.